Часть четвертая
Шале в Розевиле
12. День благодарения, 1936 год
Кинтину тогда было семь лет, но он хорошо запомнил тот день. Дон Эстебан Росич еще был жив, и он очень любил, когда вся семья собиралась в этот день за столом вокруг блюда с индейкой. Дон Эстебан долгие годы занимался импортом живой птицы и. раздобрев на этом, теперь ждал, когда придет его смертный час. Ему было почти девяносто, и это был очень веселый старик; Кинтин был его любимый правнук. В тот день он настоял, чтобы ребенок сидел за праздничным столом вместе со взрослыми, а не ел в кухне, как обычно. После ужина семья перешла на террасу, где Маделейне угощала всех яблочным пирогом, как тогда было модно. Кинтин ел десерт в кресле деда, оно было похоже на велосипед с огромными ободами колес.
Кинтин обожал бабушкин яблочный пирог. Никто его не делал как она; корочка была такой воздушной, что таяла во рту еще до того, как ты успевал его закрыть. Поэтому он очень любил ходить в гости к бабушке с дедушкой, и еще потому, что ему нравилось нестись с быстротой молнии на доске с холма, который возвышался за домом и был покрыт зеленой стелющейся травой.
Дом дедушки с бабушкой в Розевиле был единственным, где праздновали День благодарения. Его друзья называли этот день Днем святого Хибина, как будто речь шла о каком-то малоизвестном святом. Когда годы спустя в домах его друзей стали праздновать День святого Хибина, то выискивали самую большую курицу, которую обкладывали булочками и пончиками, потому что индеек на Острове не было.
Кинтин доел кусок пирога и задремал, сидя в кресле. Взрослые монотонно беседовали о чем-то своем и забыли о нем. Аристидес и Буэнавентура никогда не сходились во мнении по политическим вопросам и стали спорить, с рюмками коньяка и сигарами в руках.
– Сторонники автономии – это те же борцы за независимость, – сказал Аристидес Буэнавентуре. – Из тех, которые и нашим и вашим, потому что они воспевают прелести независимости, а сами не выпускают изо рта соску, которую дают им Соединенные Штаты. Давайте посмотрим, что они сделали, когда сенатор Миллард Тайдингс представил свой новый проект закона в Конгрессе, требуя независимости для Острова.
Тайдингс был сенатор от штата Мэриленд, личный друг губернатора Блэнтона Виншипа, который считал, что надо срочно, в течение нескольких месяцев, предоставить Острову независимость, пока сторонники националистов не потопили его в крови.
– Собака, которая лает, не кусается! – заметил дон Эстебан. – Ничего бы не случилось. Националисты пытались напугать американцев, чтобы те предоставили нам независимость, а сенатор Тайдингс попался в эту ловушку. Все это не более чем пропаганда, и другие сенаторы прекрасно это знают. Губернатор Виншип был вне себя от ярости из-за последней перестрелки, которую устроили националисты, когда власти потеряли убитыми множество полицейских агентов. Педро Альбису Кампос, сын землевладельца в Понсе, и какая-то мулатка – это неслыханно! Никто не понимал, как Альбису Кампос ухитряется сочетать курс в Гарварде, где он изучал право, с изучением военного дела, причем закончил он и там и там первым учеником. В Гарварде-то он и подружился с ирландскими националистами, которые только что отвоевали свою независимость в 1916 году благодаря нескольким юношам, отдавшим за это жизнь в Пасхальное воскресенье.
Альбису вернулся в Пуэрто-Рико и основал Националистическую партию в 1932 году. В Пуэрто-Рико люди умирали от голода, но мучеников не было. Альбису решил создать их. Чтобы спровоцировать восстание, он начал атаку на американский империализм по всему фронту. Он объявил себя президентом республики и начал будоражить народ, подстрекая людей к «борьбе против захватчика», – если понадобится, то с камнями и дубинами. Через четыре года, в 1936 году, его арестовали и судили. Признали виновным в подстрекательстве к мятежу и посадили в тюрьму.
– Одно дело поминать дьявола, другое – видеть его перед собой. Это не одно и то же, – наставительно говорил дон Эстебан по-итальянски, а затем то же самое повторял по-испански. – Жители острова получили огромную привилегию, когда стали американскими гражданами девятнадцать лет назад. Им следовало бы на коленях ползти до Вашингтона и умолять Сенат предоставить им статус американского штата.
– Я не столько боюсь Альбису Кампоса, сколько Луиса Муньоса Марина, – сказал Аристидес. – Это ловкий парень; он собирается завоевывать независимость не пулями, как Альбису, а «тихой сапой», хитростью. Сначала он хочет завоевать автономию, а потом установить республику националистов. Четырнадцать лет назад так произошло в Ирландии; все в этом мире уже было, и не раз.
Буэнавентура во всем винил президента Франклина Делано Рузвельта за то, что он посеял семена независимости на Острове.
– Во всем виноват этот хромой дьявол, потому что захотел заставить нас платить налоги. Из-за этого и начались всеобщие разногласия. Мы в Вальдевердехе никогда не платили налоги, зато у нас всегда были деньги на общественные нужды. Лучше уж я не буду американцем, чем налоги платить. Пусть мы будем теми, кто мы есть, вам не кажется? – Каждый раз, когда Буэнавентура вспоминал родную деревню, он начинал грустить и несколько раз глубоко затягивался сигарой.
Дон Эстебан ему не ответил. Ему не хотелось спорить о Рузвельте с Буэнавентурой.
Его отец был рабочий, из анархистов, работал на мраморных каменоломнях в Бергамо, и он всегда восхищался президентом Рузвельтом именно за то, что тот забыл заплатить налоги всему миру. Несмотря на жалобы, сам Буэнавентура не платил почти ничего, потому что продавал все по договорным ценам и никогда не декларировал свои истинные доходы.
– Не понимаю, почему мы должны отдавать этим прощелыгам из налоговой инспекции третью часть денег, честно заработанных в поте лица, – добавил Буэнавентура, стряхнув пепел сигары в кадку с пальмой.
– Что ж, сейчас нам нечего и беспокоиться о независимости, – сказал примирительно Аристидес. – У меня есть друзья-республиканцы в Вашингтоне, так они уверяют, что проект Тайдингса не прошел ни по одному вопросу.
Ребека, сидевшая в кресле рядом с Буэнавентурой, рассеянно потягивала лимонад. Однако Маделейне слушала все более внимательно. Она достала из-за рукава носовой платок и вытерла потный лоб.
– Не дай бог, если мы будем лишены американского гражданства, – сказала она Буэнавентуре по-английски. – Здесь воцарится хаос, и никто не будет знать, что делать. А мы с папой больше не сможем жить на Острове.
Дон Эстебан озабоченно взглянул на дочь. Маделейне была права. Если Остров станет республикой, они должны будут вернуться в Бостон. В любом случае лучше сейчас об этом не думать. Политика – дело сложное; предпочтительней всего – держаться в рамках закона и не привлекать внимания. Кроме того, его зять, Аристидес, если начнется война, защитит их. Он – офицер полиции, он всегда заботился о них, и его дом всегда был под надежной охраной.
Дон Эстебан с нежностью взглянул на внучку, которая почти что дремала, утонув в глубоком кресле. Она была на пятом месяце беременности, и это было уже заметно. Его возмутил случай с побоями, которым Буэнавентура подверг ее некоторое время назад. Вскоре после того, как это произошло, он навестил ее и пришел в совершенный ужас. Правый глаз у Ребеки заплыл и был цвета сливы, а лицо покрывали синяки. Он стал настаивать, чтобы Ребека опять ушла жить к родителям, но Ребека отказалась. Через несколько недель она забеременела вторым сыном, Игнасио.
– Когда почесаться в охотку, чесотка не жжет, а если жжет, то не до смерти, – сказал Буэнавентура дону Эстебану, подмигнув и указывая на его внучку Росич ничего не сказал, но нахмурился и втянул голову в плечи. Аристидес тоже не решился вмешиваться в это дело. Если Ребека счастлива, лучше оставить ее в покое и верить, что Божье Провидение не оставит ее.
