Эта тирада, явившаяся без предупреждения и столь беспорядочным образом, заставила Брюса недоумевать, что же на Мильта нашло.
— О чем ты? — спросил он.
Немного успокоившись, Мильт сказал:
— Ты самодостаточен. Нет, еще хуже. Ты совершенно не заботишься ни о ком другом; может быть, не заботишься и о самом себе. Для чего ты живешь? — В его голосе появились обвинительные нотки. — Ты вроде тех миллиардеров–магнатов, что в грубых башмаках шагают прямо по людям.
Он говорил с таким жаром и искренностью, что Брюс не удержался от смеха. Из–за этого Мильт стал говорить даже еще бессвязнее.
— Да, это действительно смешно, — сказал он. — Ты хотя бы о жене своей заботишься? Или ты женился на ней только затем, чтобы унаследовать бизнес? Черт, да ты сумасшедший!
Мильт не сводил с Брюса глаз.
— Я не сумасшедший, — сказал Брюс, подавляя приступы смеха, потому что у сидевшего рядом Мильтона Ламки лицо сделалось красным, а глаза готовы были выскочить из орбит. И все из–за чего? Непонятно. — Слушай, — начал он, — если я рассердил тебя тем, что…
— Ты меня не рассердил, — перебил его Мильт. — Я тебе сочувствую.
— Это еще почему?
— Потому что ты никого на свете не любишь.
— Ты никак не можешь этого знать.
— Ты ни с кем не связан узами любви. Я тебя раскусил. У тебя нет сердца. — Он резко, со страстью ударил себя по груди и крикнул: — Нет у тебя этого чертова сердца, понял! Признай это, и все.
Никогда бы не поверил, подумал Брюс, что кто–то может говорить что–то такое. Просто весь мусор, который он когда–то читал, изрыгается из него, используя его рот и голос. Но, вне всякого сомнения, для Мильта это было болезненной темой. Это его отрезвило, и он сказал:
— У меня очень даже серьезные чувства к Сьюзан.
— А как насчет меня? — спросил Мильт.
— Что ты имеешь в виду?
— Ладно, забудь, — буркнул Мильт.
За всю свою жизнь Брюс не слышал, чтобы кто–нибудь так говорил.
— Я знаю, что тебя беспокоит, — сказал он. — Тебя этот пейзаж приводит в уныние, а меня нет. Это тебя тревожит, и из–за этого ты бесишься.
— А ты что, никогда не унываешь? Ни из–за чего?
— Только не из–за пейзажей, — сказал он.
Но потом вспомнил, как чувствовал себя, когда ехал через Сьерры. Замусоренные и безлюдные горы. Скудная растительность. Безмолвие…
— Хотя, — поправился он, — иногда это и меня достает. Мне не так уж нравится ездить между городами. Думаю, каждый чувствует себя так же, когда оказывается на дороге, особенно здесь… Ведь у нас впереди Великая Западная пустыня.
— Я вообще не могу вести машину по этой пустыне, — признался Мильт. — На юг по Неваде.
Вид у него опять стал болезненным и слабым, он снова привалился к дверце. Краска схлынула с его лица, из–за чего оно сразу как–то усохло. Долгое время никто из них не произносил ни слова. Наконец Мильт пошевелился и сказал:
— Давай съедем с дороги и немного поспим. — Он закрыл глаза.
— Хорошо, — неохотно сказал Брюс.
На рассвете они добрались до маленького мотеля, отстоявшего от дороги, со все еще горящей и мигающей вывеской с указанием о наличии свободных мест. Хозяйка, женщина средних лет в купальном халате, провела их к домику, и вскоре они заперли машину, внесли внутрь свои чемоданы и забрались в две односпальные кровати.
Засыпая, он удовлетворенно подумал, что осталось всего двести миль. Мы почти на месте.
Нет, поправил себя он. Скорее все–таки триста. Но это не важно. Мы доберемся безо всяких хлопот.
В одиннадцать утра он проснулся, слез с кровати и неслышными шагами прошел в ванную. С трудом стянул с себя измятую и неприятную на ощупь одежду и с наслаждением встал под душ. Потом побрился и надел все чистое, в частности недавно накрахмаленную белую хлопчатобумажную рубашку. Это заставило его почувствовать себя лучше. И все же что–то угрожающе раскачивалось на задворках его сознания, портя ему настроение. Что же? Лишь мельком запомнившаяся неприятность. Стоя перед зеркалом в ванной и возясь со своим тальком, он пытался понять природу давившей на него тяжести. Снаружи теплое солнце искрилось на проезжавших по шоссе автомобилях, и он почувствовал себя готовым покинуть мотель; ему сразу же захотелось ехать дальше. Нетерпение погнало его из ванной в комнату.
Мильт Ламки лежал в своей кровати на боку, подтянув ноги к животу, а лицо его скрывала простыня. Он не шевелился, но и не спал. Брюс видел его глаза. Ламки, не мигая, смотрел куда–то в угол.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Брюс.
— Нормально, — сказал Ламки. Он по–прежнему смотрел в угол, а потом сказал: — Мне противно говорить тебе об этом, но я болен.
Подняв свой чемодан, Брюс начал заново укладывать в него вещи.
— Насколько болен? — спросил он.
— Очень, — сказал Мильт.
Услышав это, Брюс почувствовал страх. У него задрожали ноги. Вот что за ужас крылся на задворках его сознания, а теперь выдвинулся вперед. Он тем не менее продолжал паковаться. Мильт наблюдал за ним с кровати.
— Вот ведь беда какая, — сказал Брюс. — Мне очень жаль. Конечно, нельзя сказать, что это такой уж сюрприз.
— Мне придется какое–то время пролежать в постели, — сообщил Мильт. Он говорил медленно, но без малейшей тени сомнения. Как будто знал свое состояние настолько хорошо, что никаких возражений и быть не могло.
— Тогда она, может, была права, — сказал Брюс. — Да?
— Увы, права, — сказал Мильт.
— Будь оно все проклято, — в сердцах сказал Брюс. — Черт знает что!
Он прекратил собирать чемодан и бессмысленно стоял посреди комнаты.
— Это черт знает что, чтобы тебе такого пожелать, — сказал Мильт, — но пока мы ничего не можем с этим поделать. — Очевидно, он не испытывал желания извиниться: голос у него был резковатым.
— Тебе нужно лекарство?
— Может быть, позже, — сказал Мильт. — Пока просто так полежу.
Он не пошевельнулся, чтобы встать. Он казался спокойным, не выказывал признаков боли или хотя бы тревоги. Был только безропотным и несколько подавленным. Не пытался по этому поводу шутить.
Может, он знал, что это случится, подумал Брюс. Пари держу, что знал. Может, он таким образом нам мстит. Мстит хотя бы за то, что мы поженились. Ревнует ко мне, наверное. Мысли такого рода приходили ему в голову, когда он смотрел на Мильта Ламки, лежавшего в постели. В конце концов, Мильт сам говорил, что неравнодушен к ней.
— Значит, в Сиэтл мы не поедем.
— Позже, — сказал Мильт.
— Я имею в виду, может, мы вообще туда не поедем.
Мильт ничего не сказал. Потом лицо исказилось гримасой — то ли от боли, то ли от каких–то мыслей. Он заворочался, появились его короткие пальцы, и он ухватил подушку, поправляя ее под головой. Теперь он лежал спиной к Брюсу.
Спустя какое–то время Брюс открыл дверь домика и прошел на парковку к своей машине. Уходя, они подняли стекла, и он видел, что внутри машины стало влажно и душно. Поэтому открыл дверцу и опустил все стекла. Обивка раскалилась настолько, что обожгла ему руку, когда он к ней прикоснулся. В машине, как всегда по утрам, пахло кожей и пылью. Он сел за руль и закурил.
Я не могу его оставить, осознал он. Не могу уехать, оставив его на собственное попечение. Нет никаких сомнений, что он действительно болен. Да и все равно без него мне это дело с машинками не провернуть.
Он ничего не мог сделать без Ламки; у него были связаны руки. Ему оставалось только ждать и надеяться, что Ламки поправится.
Из–за Ламки он здесь застрял. Ему невозможно было ни вернуться к Сьюзан в Бойсе, ни поехать в Сиэтл, ни отправиться в Рино или куда–нибудь еще. Застрял во второразрядном мотеле то ли на севере Орегона, то ли в Вашингтоне; он даже не знал, пересекли они границу с Вашингтоном или нет. Не знал даже названия этого мотеля.
Он прошел по дорожке в контору мотеля. Хозяйка, яркоглазая женщина средних лет, надраивала белый эмалированный автомат по розливу напитка «Севен–ап»; она улыбнулась ему, когда он вошел.
— Доброе утро, — звонко поприветствовала она его, а затем продолжила чистку.
В углу' конторы сидел мальчик, читая книжку комиксов. Рядом с дверью стояла вращающаяся подставка с открытками, на которых красовались виды штатов Вашингтон и Орегон. Слева он увидел стойку, а справа — таксофон. В конторе было чисто, уютно и солнечно.
— Не знаете ли вы доктора поблизости? — спросил он. — Кого бы вы порекомендовали?
— Ваш спутник болен? — Она прекратила чистку и выпрямилась. — Я заметила, что вы не очень–то шевелитесь этим утром. А когда вы приехали, я подумала, что слишком уж усталым он выглядит.
Она убрала в сторону свою тряпку и банку чистящего средства.
— Вы родственники? — спросила она, взирая на него уже из–за стойки.
