— Сюда, скорее! — прокричала из-под холма Анжела, и тут же грохнул одинокий винтовочный выстрел.
И как они ухитрились попасть в такой темноте?
Старлей плакал и бормотал:
— Увидишь, все хорошо будет. До наших доберемся, они тебя вылечат.
Анжела глотала кровь и смотрела на Старлея огромными, как ночь, глазами.
— Бежим! — заорал Кир, потому что больше медлить было нельзя.
И они побежали.
Шесть часов безумной гонки по горам, шесть часов солнца, пыли и скал, шесть часов колючек, которые раздирают коленки в кровь, шесть часов. Кир стрелял, пока не кончились патроны. Ствол раскалился так, что обжигал пальцы даже сквозь накрученные на них полоски ткани. Потом автомат пришлось бросить. Счастье еще, что дорога шла вниз и что Кир ее хорошо запомнил. Через мост, построенный троллями, потом козьими горными тропками, сумасшедшими прыжками по руслу ледяного ручья.
— Думаешь, отстали? — пропыхтел сзади Старлей.
— Как же.
Сбоку грохнул выстрел, пуля выбила из камня крошку.
— Почему нас еще не убили?
Действительно, почему? Горло пересохло так, что хотелось лицом упасть в этот ручей, упасть и не вставать.
Анжелу они тащили по очереди, и, неся легкую девушку на плече, Кир чувствовал, как вместе с теплой красной струйкой уходит из нее жизнь. Он видел много умирающих, да он и сам умирал, но в этот раз почему-то все было по-другому. Все было неправильно.
— Смотри, смотри!
Лейтенант задохнулся от радости. Стройбатовский лагерь был внизу, в каких-нибудь пятидесяти метрах. Серели на солнце палатки, ветер носил бумажные клочки, трепались на веревке портянки.
— Э-ге-ге! Не стреляйте! Мы свои!
Они пронеслись эти полста метров, словно на стадионе в «Олимпийском» — рассчитывая на медаль и первое место. Непонятно только, за короткую дистанцию или бег с препятствиями. Наверное, судьи, посовещавшись и покачав головами, присудили бы им обе.
Стрелять оказалось некому. Лагерь был пуст. Исчез обладатель портянок. В одной из палаток гудело радио, выдавая мертвый сигнал. Рядом парила полевая кухня. Оттуда несло борщом.
— Ну как же это? Как же так? Куда они ушли?
Кир без слова опустил Анжелу на землю и сел рядом, сжав ладонями голову.
«Не может же быть», — все бормотал Старлей.
За брошенным лагерем — метрах в десяти, плевком достать — вставала черная гладкая стена. Отсюда казалось, что основание ее из базальта, а выше просвечивает вулканическое стекло. Без выщербинки, без малейшего изъяна, она возносилась вверх — казалось, на десятки километров, до самого космоса.
— Не могли же они…
Неожиданно он замолчал. Ноги в тяжелых армейских ботинках протопали и остановились рядом с Киром. Руки, с обкусанными ногтями пальцы, протянулись и подняли с земли безвольно мотнувшее головой тело.
— Что ты делаешь?
Не ответив, Старлей поудобней перехватил девушку и зашагал к стене. Кир оглянулся. На вершине холма над ними застыли боевики. Чернели головные повязки, масляно блестели автоматы и колеса джипов. Чечены тоже не двигались. Они смотрели на Стену. Кир перевел глаза. Старлей уже подошел к Стене. Вот он остановился на мгновение, будто собираясь с духом, — а затем, подавшись вперед всем корпусом, шагнул. Кир вскочил. Одним прыжком пересек разделявшее их расстояние и еще успел вцепиться в плечо Старлею, прежде чем Стена сомкнулась за ними с едва различимым «чпок».
…И их оглушили аплодисменты.
«Поздравляем! Поздравляем!» Люди в пепельного цвета пиджаках и военных мундирах трясли Старлею руки. Он недоуменно пялился на выкрашенные желтой масляной краской стены комнаты, на низкий потолок, на такую же желтую масляную стенку у себя за спиной. В руках он сжимал лысую куклу Братц. Из плеча куклы текло малинового цвета желе.
Человек с лицом, напоминавшим непропеченный блин, отвел Кира в угол комнаты. Восхищенно покачивая головой, он поинтересовался:
— Не понимаю, как ты их, пробивных таких, находишь? Нюхом, что ли?
— Они все — друзья моего беспризорного детства.
Блиннорылый укоризненно помотал круглой башкой:
— Все-то ты врешь, Кирка. Нет у тебя никаких друзей детства, да и самого детства, думаю, не было.
Кир пригорюнился. Утверждение Чачи, хоть и правдивое лишь наполовину, его задело. Как-то несправедливо: у всех друзья детства имеются, и лишь у него, Кира… «Почему у меня нет друзей детства?» — хотелось спросить криптонянину. Однако вместо этого он спросил только:
— Что там с блэкфайтером? Без крыльев к реальной Стене не подберешься.
— Работаем над этим. Кропотливо. Есть уже наметки.
Киру легкомысленный тон Блиннорылого не понравился.
— Вы, однако, не благодушничайте прежде времени. Не забывайте, что у нас тут так только, проекция. Моделька. Макет. А настоящая Стена… черт знает, что там будет.
Ротмистр Чача лукаво прищурился.
— Да тебе, Кирка, никак завидно? Признайся, ты ведь не пройдешь сквозь Стену? Даже сквозь модельку нашу не протиснешься?
— Нет, — честно ответил Кир. — Не пройду.
— Во-во. Работать потому что над мотивацией надо. Ведь, в сущности, почему бы не остаться в Стене? Тепло там, светло и мухи не кусают. Нет, чтобы выйти, надо очень, очень любить свою захудалую Родину. А с чего начинается Родина? С папаши-алкаша, матери-мотошвеи, с простой русской девушки Анжелы… Вот так-то.
Ротмистр оставил Кира и пошел к лейтенанту. Ряды военных перед блинно-хренным почтительно расступались.
— Ну что, солдат! — бодро воскликнул Чача.
Куклу он из рук Старлея забрал и метко швырнул в мусорный бак у стены.
— Испытание ты прошел на пять баллов. Готов теперь послужить Отечеству?
— Так точно! — проорал Старлей. И заученно козырнул.
— Мужчина готов переспать с женщиной по многим причинам, и любовь — отнюдь не главная из них.
Глаза Кира поблескивали в темноте комнаты, мерцали отраженным светом. За голым окном с неба сыпались звезды. Самый сильный звездопад за последние семьдесят лет. И семьсот. И семь тысяч. И не звезды это были, а десантные корабли кризоргов. Их свет отражался в зрачках Кира — как в тот день, когда хрустальная капсула, с трудом миновав сети и магнитные ловушки, выскользнула из кольца блокады и навсегда покинула систему Криптона, унося в своей теплой утробе человеческое дитя.
Я в пути, и нет у меня
Никаких тревог и забот.
Одинокая лодка моя,
Разрезая волну, плывет.
«Алиса»
От залива несло тухлятиной. Нефть из затопленного танкера равномерно растеклась по воде. Мелкие рыбешки то тут, то там выбрасывались на шоколадные пласты и, шевеля плавниками, принимались наполнять воздух ароматами разложения. У самого причала островками, вросшими в непроглядную тьму, фривольно раскинулись трупы: два ихтиандра — крупный самец и его худощавая подруга, да выживший из ума ныряльщик за жемчугом — в этих краях жемчужниц отродясь не видали.
— Знаешь, когда мне скучно, — сказал Джентльмен, — я приматываюсь колючкой к бетонному столбу. Обожаю вот так вот висеть себе и висеть… Дней девять, а то и больше. Здорово прочищает мозги.
Старлей в ответ лишь ухмыльнулся — все равно озвучить что-нибудь внятное не смог бы. Ибо пьян и трезветь не собирается. Литрушка водяры на четверть полна, в кармане бутерброд с ливерной колбасой и плавленый сырок «Дружба». Что еще надо служивому на гражданке?
Разве что пиво, по возможности «Жигулевское», холодненькое, в трехлитровой банке.
— Где тут, а? Слышь? — напрягся воин.
Джентльмен махнул рукой:
— Ссы, где хочешь, море рядом…
Старлей так и сделал: проследовал на пляж, атаковал кабинку для переодеваний и основательно нагадил, подтершись обнаруженной там же гигиенической прокладкой сомнительной свежести. На противоположном берегу залива располагался порт. Над портом возвышалось местное отделение Стены.
Старлей выбрался на оперативный простор, хлебнул «Пшеничной» и, зашелестев фольгой, вгрызся в белоснежную слизкую мякоть. Старлею было хорошо. Вот только с куревом напряг, закончилось. В такую даль отправляться без табака — самоубийство.
— Ну на?! — выразил недовольство боец ВКС.
Джентльмен кивнул, соглашаясь с мнением коллеги, и вытащил из кармана мобильник. Ткнул кнопочки, придавил динамик к уху:
— Привет. Сигарет еще. Много, да. Нет, больше. Я говорю, больше. Ты что, это он за день выдует, бооо-ольше! И пивка захвати. Да, пивка! У меня что, дефекты речи? Пивка, «Жигулевского», трехлитровую банку, холодного.
Осознав, что любой его каприз будет исполнен, Старлей вылепил из обветренных губ иерихонскую трубу и, брызгая слюной, протолкнул сквозь голосовые связки:
