Так вот, сижу я в тот день в регистратуре и жду, а сама думаю: только бы никто не заметил, что я почуяла неладное, и тут начинают заглядывать в дверь все эти зануды и гарпии из добровольных помощниц — под всякими предлогами, а на самом деле — проверить, неужели у какой-то индианки действительно хватило наглости явиться сюда и требовать, чтобы ее пустили в палаты. Я чувствовала себя как зверь в зверинце, но в то время это часто бывало. Наверно, я бы и до сих пор там сидела, но вдруг в дверь ворвался Брюс Мэйхью — его пригласили на консультацию, — стал столбом и говорит: «Лили, привет, вы здесь чего не видали?» Я ему объяснила, что пришла навестить мисс Крейн и регистраторша пытается связать меня с дежурной сестрой. Мне не хотелось ставить девушку под удар, но Брюс, конечно, сразу все понял. Он сказал, что беспокоить дежурную сестру незачем, он сам туда идет и проводит меня. Когда мы нашли ту палату, где лежала мисс Крейн, он сперва посидел с нами, чтобы другие больные англичанки поняли, что я не кто-нибудь, а важная персона. Но это не помогло. Только он ушел, одна из них позвонила. Обычно на звонок приходит санитарка, а тут явилась сама дежурная сестра. Я знаю, что Брюс успел ее предупредить, он сам мне после рассказывал. Он зашел к ней в кабинетик извиниться, что без ее разрешения привел гостью к мисс Крейн. Какую гостью — он не сказал, считая, что это лишнее. В общем, он дал понять, что знает, что ей сказали, что в палату рвется какая-то индианка, и она нарочно заперлась в своем кабинетике, чтобы ее «не могли найти». В общем, она вплыла в палату через несколько минут после ухода Брюса и буквально через полминуты после того, как та женщина позвонила. На пороге остановилась, изобразив изумление — кто это, мол, такой? — а потом говорит. «Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что в эти часы свидания не разрешаются?» Я сказала, что меня привел доктор Мэйхью, потому что ее нигде не могли найти. Ах так, говорит, но в этой палате распоряжаюсь я, а не доктор Мэйхью, так что будьте добры сейчас же уйти… Мисс Крейн, это вы звонили? Как будто мисс Крейн звонила, чтобы меня выставили. Мисс Крейн еще рта не успела раскрыть, как вмешалась та женщина — нет, это я звонила, мне мешают отдыхать. Голос как у жены какого-нибудь мастера с Британско-индийского электрозавода — лондонские задворки плюс два года прислушивалась, как говорят директорские жены. Вы меня простите, я, выходит, ужасающий сноб, но я была ужасно расстроена и злилась — не только из-за всей этой заварухи, но и потому, что, видимо, допустила оплошность: не разузнала толком, в какие часы там пускают посетителей. Правда, Дафна говорила, что на посетителей никто не обращает внимания, расхаживают по больнице в любое время. Да и при мне к другим больным пускали. Просто мне не повезло — в палате у мисс Крейн как раз в эту минуту ни у кого гостей не было. А самое гнусное то, что бедную старенькую мисс Крейн за все время навестили только двое — больничный священник да еще мистер Поулсон, по долгу службы, на большее у него не хватило времени. Вы ведь помните, это он тогда доставил ее в город. Когда она справилась с пневмонией, ему пришлось допросить ее насчет тех людей, что убили мистера Чоудхури. Строго говоря, этим должен был заняться Роналд Меррик, но и мистер Поулсон, и мистер Уайт знали, что обращаться с мисс Крейн нужно мягко, а Меррик мягкостью обращения не отличался. И ответы мисс Крейн мало чем помогли делу. В больнице сочувственный интерес к ней уже иссяк. Ходили слухи, что она что-то скрыла, чтобы уберечь от тюрьмы какого-то смутьяна индийца. Когда я к ней пришла, она была в больнице уже четвертую неделю, и ее только что перевели из отдельной палаты в эту, с занудами и гарпиями. Брюс Мэйхью, пока мы поднимались по лестнице, сказал, что очень ценит мое внимание к мисс Крейн. Среди белых у нее почти нет друзей. В первые дни в больнице с ней носились, потому что она пострадала в самом начале беспорядков. Им хотелось сделать из нее героиню, этакую разгневанную мученицу, благодаря которой парочка смутьянов угодила бы на виселицу. Но она ни на кого не гневалась, и хотя в конце концов они зацапали кого-то из тех, кто убил мистера Чоудхури, удалось это благодаря упорству младшего инспектора в Танпуре, и считали, что правосудие свершилось бы раньше, если бы мисс Крейн захотела подробно их описать. Думаю, что мое посещение ей не помогло, а мне оно не помогло и подавно, впрочем, мне-то ничего не могло помочь при том, как все сложилось. Тем немногим белым друзьям, какие у нее были, некогда было ее навещать, а из ее индийских друзей ни один не посмел бы сунуться в больницу. Несколько солдат из гарнизона скинулись и послали ей цветов, были и кое-какие подарки от индийских бедняков вроде мистера Нарайана, учителя в школе Чиллианвалла. Наверно, были и еще подарки, но она их не получила. Больничный персонал, даже не взглянув на карточку, мог определить, кто принес подарок, европеец или индиец. Многое они, наверно, просто выбросили, так что она и не узнала, как хорошо индийцы к ней относились — не только за то, что отказалась свидетельствовать о том, чего точно не помнила, а просто как к человеку. Я помню, Конни Уайт и Мейвис Поулсон все собирались у нее побывать, но положение в городе было такое ужасное, только что не осадное, они так и не выбрали удобное время. А она, наверно, решила, что никто ее не любит. Что же касается моего визита, так нужно помнить, что индийцы в те дни едва ли могли вызвать у белых особую симпатию, да к тому же еще примешалась и та, другая история. Всем было известно, что Дафна жила у меня. Я и сама себя этим успокаивала, когда перестала злиться на эту дежурную гарпию, которая меня выгнала. Немножко меня утешало то, что мисс Крейн было как будто безразлично, останусь я или уйду. Сестра наклонилась над ее кроватью, я встала, и тогда она сказала: «Спасибо, что навестили меня, леди Чаттерджи». Но сказала так, будто я опоздала или она сама опоздала и теперь уже ничто не может изменить ее взгляд на вещи. Через несколько дней Брюс позвонил мне и сказал, что я могу навещать мисс Крейн в любое время суток — только сказаться в регистратуре. Он, видимо, устроил там грандиозный скандал. А до персонала, видите ли, не дошло, с кем они имеют дело. Я сказала. «Пустое, Брюс, очень даже дошло». Если бы я была просто миссис Чаттерджи, они бы обратили все это в шутку, назавтра и думать забыли бы. Но то, что я леди Чаттерджи, вдова человека, которому их же король пожаловал титул, — это уже было очень серьезно, это требовало согласованного протеста, не говоря уже о том, что они, возможно, мне завидовали, если их-то мужья были нетитулованные. Так или иначе, почти все индийцы, имевшие титулы, тогда отказались от них и вернули свои ордена вице-королю для передачи королю Георгу, и это считали чудовищным. А если не чудовищным, то вполне правомерным — потому что англичане никогда не принимали титулованных индийцев всерьез. Будь Нелло жив, он, думаю, как и остальные, опять превратился бы в «мистера». В наши дни многие еще пользуются титулами, хоть правительство их не признает, но в те дни люди мне говорили: «Почему вы держитесь за „леди“? Нелло не стал бы держаться за „сэра“». Но я отвечала, что не могу ничего решать за мужа, раз его нет в живых. Если я откажусь от «леди», выйдет, что я выказываю неуважение к нему ради собственного душевного покоя. А уж он-то, во всяком случае, заслужил свой титул.
Нашлись в Майапуре злые языки, которые уверяли, что я продолжаю дружить с леди Мэннерс только из снобизма, индийского снобизма, все равно как называть англичан просто по имени. То же самое они говорили и тогда, когда у меня поселилась Дафна. Она была племянница Генри Мэннерса, дочь его брата. Конни Уайт мне говорила, что Дафне подпускали шпильки в клубе Джимкхана и прочих общественных местах — делали вид, будто не знают, где она живет, а когда она называла дом Макгрегора, притворялись шокированными или обменивались кислыми улыбочками. В клуб она, впрочем, почти не ходила — во всяком случае, вначале, — потому что меня туда не пустили бы даже в качестве гостьи. Сам комиссар и тот не мог бы меня туда ввести. И вице-король не мог бы. А она если ходила, так только чтобы не обидеть своих сослуживиц по больнице. Но потом за ней стал увиваться Роналд Меррик, стал водить и возить ее во всякие места, и с ним она несколько раз побывала в клубе. Это тоже было поставлено ей в вину. Мистер Меррик был холост, чуть ли не самый завидный жених во всем городе. Он и внешне был недурен, если только можно назвать красивым человека с постоянной издевкой в глазах, но главное был его пост — начальник полиции. Все майапурские девицы, готовые примириться с тем, что происхождения он весьма скромного, надеялись его заарканить. А он на них и не глядел, так что Дафна отнюдь не завоевала их симпатий, когда покорила его без всяких видимых к тому усилий. И Робин Уайт, и Джек Поулсон его недолюбливали, но говорили, что дело свое он знает. Судья Менен его не выносил, но говорить об этом вслух воздерживался. Я предложила ему бывать у меня, потому что была в хороших отношениях с его предшественником, тот был постарше, некий Энгус Макгилврэй. Я подумала, мистеру Меррику будет неприятно, если он даже не получит приглашения, но он, к моему удивлению, его принял. Но бывал он здесь только потому, что это давало ему возможность встречаться с индийцами в домашней обстановке. Простым глазом было видно, как он старается все примечать, запоминать всякое невзначай оброненное слово, чтобы потом у себя дома занести в свои секретные досье, так чтобы в случае гражданских волнений можно было сразу же посадить под замок какого-нибудь влиятельного конгрессиста, да и любого, в ком он не был уверен. Я решила, что и с Дафной он свел дружбу потому, что счел своим долгом сблизиться с кем-то, кто мог выболтать, что здесь происходит и что от него скрывают, когда он бывает в гостях. Дом Макгрегора он рассматривал как своего рода Кливден[9], как очаг всех индийских заговоров, как питательную среду для «красных» англичан (что, конечно, шло бы вразрез с духом Кливдена), но, в общем, вы меня понимаете. Но теперь мне кажется, что я ошибалась. Причины, почему он свел дружбу с Дафной, были куда сложнее. Когда я поняла, насколько сложнее, было уже поздно.
