Из-за этого ребенка он едва не забыл о важных вещах. «Да, лимонки!» — вдруг сказал он себе и направился в уборную. Там он поднял половицу и достал большой черный портфель. Расстегнул молнию. В портфеле были три желтые гранаты, бумаги, его единственная смена белья и носки — все из нейлона. Он положил портфель на кровать, снял пальто и хотел было повязать галстук, висевший на спинке стула, но, поддавшись какому-то смутному импульсу, вместо этого достал из портфеля гранату и взвесил ее на руке, пристально глядя на это орудие смерти. От тяжелого желтого металлического яйца со скорлупой в квадратных насечках исходило ощущение надежности, быстро вернувшее Регуло Льямосасу полное самообладание. «Эти негодяи узнают, что такое мужчина», — подумал он. Потом положил гранату обратно в портфель, повязал галстук и надел пальто. Теперь, без всякого сомнения, он чувствовал себя лучше.
До приезда товарищей оставался почти целый час, но никто не мог знать, сколько оставалось до прибытия Национальной безопасности. Не доверяя своему слуху, Регуло снова приоткрыл створку жалюзи, потому что внизу вполне могли быть люди, уже подстерегающие его. Но на улице не видно было никого, кроме мальчика, который со счастливым видом неутомимо крутил педали. Щенок, по-видимому, устал; он сидел на тротуаре у виллы «Мерседес» и веселыми, влажными от нежности глазами смотрел на мальчика, высунув язык, подняв одно ухо и уронив другое. Регуло отошел от окна и направился в гостиную.
На вилле, где он находился, было только две спальни. Ее снимала бездетная супружеская чета; она была учительница, он — виноторговец. Они уходили рано и возвращались только в семь — в половине восьмого. Регуло мало разговаривал с ними, да они и не успели еще познакомиться поближе: его только два дня назад поселили на этой новой явке. Гостиная была обставлена громоздкой мебелью, на стенах висели семейные фотографии, на маленьком столике посреди комнаты красовалась ваза с бумажными цветами, а в углах — две фаянсовые группы, имитации фарфора. Гостиная, каких много. «Ауроре понравилась бы эта обстановка», — сказал про себя Регуло. И подумал: «Если мне придется защищаться, здесь все будет перебито». Он тут же опять вспомнил о жене. Если его убьют или ему удастся скрыться, Национальная безопасность нагрянет к ним в дом, схватит ее и, возможно даже, подвергнет пыткам, а Аурора не сможет ни слова сказать, потому что он не послал ей ни единой весточки о себе. «Она будет очень удивлена, если ей скажут, что я в Венесуэле», — сказал он себе и тотчас, сам не зная почему, вспомнил, что в доме маленького велосипедиста ждут доктора, которого позвали к его дедушке. «Эти доктора иногда заставляют себя ждать четыре-пять часов», — подумал он.
В эту минуту на улице действительно послышался шум автомобиля. Регуло оцепенел. У него было отчетливое ощущение: все, что кипело в нем только что, вдруг замерло. Он собрал все свои душевные силы, призвал все свое мужество. «Гранату, прежде всего взять гранату», — сказал он и в один миг оказался в спальне с гранатой в правой руке. Он опять осторожно приоткрыл жалюзи. К дому подъехал зеленый «бьюик». В нем было два человека — один за рулем, другой позади. Регуло сразу узнал того, что сидел сзади. Он положил гранату в портфель, застегнул его, выбежал в гостиную, оттуда на улицу, запер за собой дверь и вскочил в автомобиль.
— Как дела, товарищ? — сказал он.
Тот, что был за шофера, тронул машину, пожалуй, немножко поспешнее, чем подобало. Регуло обернулся. Других машин на улице не было. Негритянка выбежала за ребенком, а собака бросилась за ней.
— Схватили Муньоса и Гуарамато, — сказал тот, что сидел сзади.
— Муньоса и Гуарамато? — переспросил Регуло.
Плохо дело. Оба они видели его на нелегальном собрании три дня назад.
— Я думаю, лучше ехать через Колинас-де-Бельо-Монте, — сказал тот, что вел машину.
— Да, — отозвался второй.
У Регуло Льямосаса на этот счет не было своего мнения. Они ехали с ним и ради него, но он не мог сказать, какая дорога кажется ему более надежной. Вот уже три месяца он ни разу не мог сказать, что хочет отправиться в такое-то место; другие приезжали за ним и доставляли его куда нужно. Три месяца, с середины апреля до этого июльского дня, он жил в Каракасе, как призрак, выходя только ночью; три месяца он скрывался в сердце Каракаса, который уже не был его Каракасом, в городе, чье настоящее было зыбко, а будущее темно; три месяца он рисковал жизнью, встречаясь с товарищами на конспиративных собраниях, вполголоса обмениваясь с ними новостями, передавая указания, которые он получил в Коста-Рике. Он не мог видеть памятник Авиле[34] при дневном свете и не мог поесть в ресторанчике фасоли по-венесуэльски. Это было доступно миллионам венесуэльцев, но не ему. «Колинас-де-Бельо-Монте», — повторил он про себя и вдруг вспомнил, что две недели назад был в этом районе, в доме одного инженера, и из окна смотрел на гирлянды фонарей вдоль Восточной автострады и проспекта Миранды, убегавших к Петаре, на пустыри, освещенные огнями многоэтажных зданий, которые высились в стороне Сабана Гранде и Чакао, словно пламенеющие горы.
— Проезжай по улице Эдисона, а там держись поближе к холму, — сказал водителю тот, что сидел сзади.
— Как ты думаешь, Муньос и Гуарамато заговорят? — спросил Регуло.
— Нет, друг, из этих товарищей они ничего не вытянут. Но ты ведь знаешь, волк не насытится, пока всех овец не задерет. Тебе нужно смыться этой же ночью. Как бы там ни было, в Венесуэле тебе оставаться больше нельзя.
— Куда я еду?
— В Колумбию, друг. Рохаса Пинильи[35] там уже нет. Теперь путь свободен.
В Колумбию… Рохас Пинилья пал два месяца назад… Чтобы попасть в Колумбию, надо, конечно, проехать через Валенсию. Не заскочить ли по пути к Ауроре? Нет, это было бы просто безумием. Если Национальная безопасность знает, что он в Венесуэле, за домом, где живет его семья, следят днем и ночью.
— Послушай, друг, отсюда до границы далеко, — сказал он.
— Это верно, но будь спокоен, все улажено. Представь себе, ты будешь солдатом, ефрейтором Хувеналем Гомесом, и тебя повезет лейтенант на своей собственной машине. Надо только переклеить твою фотокарточку на другое удостоверение, вот и все.
«Бьюик» обогнала, едва не задев его, черная машина. Один из четырех человек, которые сидели в ней, остановил взгляд на Регуло. На мгновение его охватил страх: что, если черная машина перережет дорогу «бьюику» и из нее выскочат эти четверо с автоматами в руках? Однако ничего не произошло. Его товарищ обронил:
— Что, струхнул, старина?
Регуло улыбнулся. Смотри-ка, заметил… Его окружали сметливые люди.
— Лейтенант? — переспросил он, возвращаясь к прерванному разговору. — Настоящий или такой же, как я?
— Настоящий, друг… Лейтенант Онтиверос.
Лейтенант Онтиверос приехал на джипе точно в условленное время. Он говорил мало, а действовал уверенно. Регуло Льямосас, превратившийся теперь в ефрейтора Хувеналя Гомеса — в полной форме, все честь честью, — почувствовал себя спокойнее, когда застава Лос-Текес осталась позади; на заставе Ла-Викториа ни ему, ни лейтенанту не пришлось даже вылезать из машины.
По дороге в Маракей, сидя рядом со своим молчаливым спутником, Регуло Льямосас испытывал странное ощущение, что сейчас, среди ночи, на этом шоссе, он отождествляется со своей землей, возвращаясь к своему истинному существу, которое не вмещается в него, ибо сливается с Венесуэлой. Пока джип мчался в ночной темноте, он с наслаждением впивал свежее дыхание полей. Эти поля, этот воздух были Венесуэлой, и он знал, что это Венесуэла, хотя и не видел ничего вокруг. Однако он ощущал и другое: казалось, сердце его дало трещину и сквозь эту трещину по капле сочится горечь.
В самом деле, только теперь, когда он снова отправлялся в изгнание, он встречался со своей Венесуэлой. Кто может отрезать человека от его прошлого? Родина, ради которой он рисковал жизнью, была не просто географическим понятием, не просто землей с домами, улицами и автострадами. От нее исходило нечто такое, что Регуло всегда, и до изгнания и в изгнании, ощущал как мощное силовое поле, — нечто подобное проникновенному голосу, неповторимому звуку, трогающему душу.
— Мы остановимся в Турмеро, — вдруг сказал лейтенант. — Там к нам подсядет один товарищ. Я думаю, вы с ним знакомы, но, пока мы не выедем из Турмеро, не подавайте виду, что знаете его.
Они проезжали по долинам Арагуа. Было около одиннадцати, и бриз развеивал зной, который солнце нагнетало двенадцать часов, опаляя землю, жаждущую влаги. Регуло ничего не ответил. Он все больше сосредоточивался в себе, и взгляд его, казалось, был прикован к плотным теням, покрывавшим землю. Он думал о том, что три месяца жил в постоянном напряжении, отдавая всю душу своему делу, что все это время он был чужим самому себе и что только под конец, в этот самый вечер, за несколько минут до того, как зазвонил телефон, испытал глубоко личное чувство, душевное волнение, связанное отнюдь не с его миссией, а просто с ребенком, который под вечер катался на велосипеде.
