Нынче счеты сводились в узкой среде интеллигенции, и потому для него они были сродни комариным укусам, не более того. Как-то раз он со смехом зачитал мне один фрагмент из текста своего коллеги по институту. Тот написал об Эдварде, что его знание американской литературы кончается на чтении вывешиваемого в «Макдоналдсе» перечня блюд. Но всем было известно, что Эдвард – один из лучших специалистов по западной литературе. Людей, допекавших его, Эдвард презирал – обычно это были те, чьим мнением он не дорожил. Просто не считал их европейцами. Тот, кто в его глазах был лишен звания европейца, автоматически скатывался до уровня млекопитающего. А посему он, возможно, просто не подозревал, до какой степени все это ранило меня. Мужчины временами бывают такими тупыми. Ну в самом деле, неужели так много воображения нужно для того, чтоб представить себе, что я чувствовала? Муж ушел к молодой, а его покинутую жену атаковали со всех сторон. А может, я просто не сумела приспособиться к новой ситуации в своей жизни. Как если бы кролика выпустили из клетки на природу – его вмиг бы загрызли. Так и со мной. Эдвард будто держал меня в клетке, а потом вдруг открыл ее и сказал: «Справляйся сама». И я мгновенно столкнулась с хамством, грубостью, человеческой непорядочностью. А как защититься, не знала. Ребенком я жила среди простых людей, подобных открытой книге. Это были добрые люди. Около себя я видела только доброжелательные, улыбавшиеся лица.
«Да благословит тебя Господь, Дарья», – частенько слышала я. На Пасху кто бы ни зашел к нам в дом, он начинал с троекратного лобызания: «Христос воскресе!» Эдвард не понимал этих обычаев.
– Почему чужие люди целуют меня прямо в губы? – не скрывая брезгливости, восклицал он.
– Потому что Христос воскресе, – смеясь, отвечала я.
Эдвард окружил меня собой, как окружают город защитным валом, спрятал за широкой спиной от остальных людей. Он был единственным человеком, которого я видела изо дня в день. Поэтому я привыкла, что со мной рядом всегда был очень культурный человек, особенно в плане слова. А тут меня вдруг со всех сторон обступила свора писак.
Сочельник. Если бы Иисус Христос в этот день сошел на землю и раздумывал, куда Ему отправиться и кого из униженных, по своему обыкновению, утешить, мне кажется, Он бы направил свои стопы в женскую тюрьму. Работы у него тут было бы хоть отбавляй, ибо здесь его ждали многочисленные Марии Магдалены. Он утомился бы поднимать распластанные у Его ног и омывающие их слезами женские тела.
Даже в нашей камере царила тишина – телевизор бездействовал. Маска с Любовницей сидели, прижавшись головами друг к другу, на своих нарах. Агата лежала, отвернувшись к стене, а Аферистка отсутствовала. У нее не было выходного – в ее обязанности входило ежедневное дежурство по кухне. Она явилась только к ужину, вернее, к нашей вечере. Принесла облатку, и мы начали преломлять ее между собой. У всех на глазах были слезы, кроме меня – я не склонна к подобным сантиментам. С кем сейчас преломляет облатку моя Иза, думала я про себя. Я все еще так мало знала о ней, хотя она уже заняла важное место в моей новой жизни.
Все уже друг с другом нацеловались, наговорили кучу пожеланий, остались только мы с Агатой. Я чувствовала, что она боится ко мне подойти, не зная, как я на это отреагирую. Тогда я встала и с облаткой в руке подошла к ней. Она с готовностью приняла облатку. Все, посвященные в наши отношения, то есть все, кроме Аферистки, наблюдали за этой сценой в полном молчании. Настал момент примирения. У нас обеих было что простить друг другу. Потом, когда мы уже вечеряли, Агата сказала:
– Прочитала в больнице книгу… ну эту, о матери… понравилась…
Она произнесла это, не глядя на меня, не зная, как ко мне обратиться – на «ты» или на «вы». Я предложила, чтоб все перешли на «ты». В конце концов, мы едем на одной и той же телеге.
– Только наши клячи хромают на разные ноги, – хохотнула Маска.
Вытаращившись на меня своими невинными, как у младенца, глазами, Аферистка вдруг воскликнула в крайнем изумлении:
– Так ты и есть та самая Дарья Калицкая, писательница! Я все твои книжки до одной знаю! Обожаю их читать!
Ну что же, не так уж все и плохо, про себя подумала я, меня читают даже аферистки. Еще одно очко в мою пользу.
Я не пошла с ними на тюремную рождественскую службу, осталась в одиночестве в камере.
Вспоминала свой первый сочельник, проведенный без Эдварда, в обществе своего дяди. Мы поехали с ним в костел помолиться за упокой души моего отца. Дядя был страшно набожным. А потом вдвоем немножко посидели за столом. Интересно, чувствовал ли себя Эдвард таким же одиноким среди новой многочисленной родни? Подобных сходок он не терпел. Когда бабушка еще жила в Борисовке, мы всегда уезжали к ней на праздники, и вся эта предпраздничная кутерьма нас миновала. На сей раз ему повезло меньше: у его красавицы – целые табуны теток и дядек, и все они пытаются узнать, когда же он наконец женится на их любимой племяннице. Точнее, обвенчается в костеле. Они понятия не имели о том, что Эдвард принял православие. Мы с ним не отличались особой набожностью, а в церкви венчались ради моей бабки. Впрочем, надо признать, он долго упирался и согласился на церковное венчание, только когда я пригрозила ему расставанием… Интересно, какими милыми прозвищами он наделяет свою подружку, сюсюкает ли, произнося ее имя? Зовет ли он ееАлечкой? «Алиция» звучало бы слишком претенциозно. Когда он приходил ко мне, то называл меня «моя вторая половина», и при этом слегка смущался. А как она о нем говорит? Неужели – «мой благоверный»?..
Всего один раз мне довелось быть невольным свидетелем их телефонного разговора, когда в перерыве между лекциями в университете Эдвард на минутку забежал на Мальчевского. Спросив разрешения позвонить, прошел в кабинет и притворил за собой дверь, но она взяла и открылась. Про себя я даже не без иронии подумала, что ее приоткрыло мое любопытство.
– Это я, – сказал он в трубку. – Вернусь после шести, что-нибудь купить по пути?
Она в ответ за что-то начала отчитывать его.
– Нет, зайти я бы не смог, у меня было слишком мало времени… нет, я не голоден, уже выпил чашку кофе…
Кофе он сварил себе минуту назад у меня, но этого он ей, разумеется, не сказал.
Он слушал до крайности затянувшийся монолог, кусочек из которого услышала и я. Просто сняла трубку в кухне, надеясь, что он этого не заметит.
– … а то они себе вообразили, что я им этот бред чуть ли не задаром буду переводить… будь это Шекспир, я б и выпендриваться особо не стала, а на этот поганый детектив пускай раскошелятся!
– Умница моя! Очень правильно рассуждаешь, – услышала я голос Эдварда в трубке.
«И чего в этом такого умного?» – в недоумении подумала я.
Поначалу я даже поверить в это не могла. Написав на листке: «Мадам де Турвель?», я была в полной уверенности, что получу в ответ: «С чего ты взяла?» Так уже было однажды, когда возникло подозрение, что одна подруга Эдварда ждет от него ребенка. В городе, где она жила, Эдвард вел практикум для учителей польского языка. Она была в числе слушателей семинара. Немудрено, что вскоре она была без ума от него. Муж сомневался, начинать ли с ней роман. По его словам, это была типичная Анна Каренина, и он опасался, что с ней потом хлопот не оберешься. Как в воду глядел. Полонистка написала полное драматизма и упреков письмо, а в конце красным (не исключено, что с помощью именно этого карандаша она поправляла ошибки в тетрадках своих учеников) было подчеркнуто: «У меня задержка». Эдвард показал мне это письмо, и мы с ним думали, что предпринять. В конце концов остановились на том, что он съездит в этот город. Нужно же было наконец выяснить, что там с этой полонисткой. Он уехал, а я места себе не находила. В результате в гостиницу, где он остановился, полетела телеграмма, в которой был только один вопрос: «Мадам Баттерфляй?», а несколькими часами позже пришел столь же короткий ответ: «С чего ты взяла?»
А вот теперь он меня удивил. Сперва я не сознавала, насколько серьезно прозвучало это «да». Однако я решила не оставлять этого без внимания и после возвращения из отпуска снова въехать в нашу квартирку. Когда до Варшавы оставалось совсем немного, он осторожно спросил меня, куда я поеду сначала, на Мальчевского или домой.
– Домой, – ответила я.
– Тебе нужно забрать какие-то вещи?
– Я там живу!
Увы, там я уже не жила, только пока еще не знала об этом. Эдвард занес наверх наши чемоданы, после чего сказал, что должен выйти на минуту, и не появился до утра. Он позвонил мне уже из редакции.
– Дарья… между нами останется все по-прежнему… но… в моей жизни появилась другая женщина…
– Кто?
Он кашлянул, прочищая горло.
– Другая…
– Я ее знаю? – Да.
– И кто она?
– Алиция.
– Случайно, не та, что из Страны чудес?
– Она учила меня английскому…
