— Хорошо, что ты не моряк, — зашептала она. — Я бы с ума сошла, если бы ты был моряком.
— Спокойно, — сказал я. — Я не моряк, на земле не тонут.
На земле действительно не тонут, подумал я. На земле другие штуки случаются, особенно на той земле, по которой мы прокладываем свои маршруты. Я вспомнил Чижикова. Он сейчас мог бы сидеть вместе с нами и апельсинчики рубать.
Тут я заметил, что Леня Чудаков и Евдощук шепчутся между собой и поглядывают куда-то довольно зловеще. Проследив направление их трассирующих взглядов, я понял, в чем дело. Далась же им эта Катя. Черт знает что в голову лезет этим парням. Они не знают, что Катька и при муже чаще всего танцует с Калчановым. Калчанов хорошо танцует, а наш Айрапет в этом деле не силен.
Но тут я заметил, что танцуют они не просто так, а так, как мы танцевали с Люськой, только физиономии мрачные, что у него, что у нее. Что-то там неладное происходит, ясно. А где же Сергей?
А Сергей сидит в углу, как пулемет, направленный на них, прямо еле сдерживается парень. Только наших тут еще не хватало.
Я поднял какой-то тост и переключил внимание публики на Юру, который даже не смотрел в сторону мясного, да и выпивкой не очень интересовался, а только рубал свои апельсинчики так, что за ушами трещало.
— Ну, Юра! — смеялись ребята.
— Ну и навитаминился ты. Считай, что в отпуск на юг съездил.
— В эту самую Марокку, — сказал Евдощук.
— Эй, Юра, у тебя уже листики из ушей растут!
В зале было жарко и весело. Многих из присутствующих я знал, да, впрочем, и все остальные мне казались в этот вечер знакомыми. Какой это был пир в знойном апельсиновом воздухе. Отличный пир! Я выбрал самый большой апельсин и очистил его так, что он раскрылся как бутон.
— Пойдем танцевать, — сказала Люся.
Она встала и пошла вперед. Я нарочно помедлил, и, когда она обернулась, заметил, какая она вся, и подумал, что жизнь Виктора Колтыги на текущий момент складывается неплохо, а если бы еще сегодня скважина дала нефть и началась бы обычная для этого дела сенсация, то я бы под шумок провел недельку с Люськой…
Почему-то я был уверен, что именно сегодня, именно в эту ночь в нашем миленьком распадке ударит фонтан.
— Тебе хорошо? — спросил я Люсю.
— Мне никогда не было так, — прошептала она. — Такой удивительный вечер. Апельсины… Правда, хорошо, когда апельсины? Я хотела бы, чтоб они были всегда. Нет, не нужно всегда, но хоть иногда, хотя бы раз в год…
Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-пам-ра-ри…
Опять я не мог разобрать последних слов.
— Пойду еще раз поставлю эту пластинку.
— Она уже всем надоела.
— Надо же разобрать слова.
Это была не пластинка, а покоробленная рентгеновская пленка. Звукосниматель еле справлялся с нею, а для того, чтобы она крутилась, в середине ее придавливали перевернутым фужером.
Глава ХVI
НИКОЛАЙ КАЛЧАНОВ
Я громко читал меню:
— Шашлык из козлятины со сложным гарниром!
Конечно, кто-то уже нарисовал в меню козла и написал призыв: «Пожуй и передай другому».
— Коктейль «Загадка», — читал я.
— Конфеты «Зоологические».
Катя веселилась вовсю.
— Сережа, ты уже разрешил все загадки? — спрашивала она. — Наверное, ты уже съел целого козла. Я слышала, в сопках стреляли, — наверное, специально для тебя загнали какого-нибудь архара. Колька, я правильно говорю: архара, да?
Сергей вяло улыбался и грел ее руки, взяв их в свои. Он был налитой и мрачный, должно быть, действительно много съел, да и выпил немало.
Когда мы заходили в столовую с галантным бичом, Костюковским, Сергей был еще свеж. Он ужинал вместе с заведующим, они чокались, протягивали друг другу сигареты и смеялись. Приятно было смотреть на Сережу, как он орудует вилкой и ножом, прикладывает к губам салфетку, — с таким человеком приятно сидеть за одним столом. Он махнул нам рукой, но мы чокнулись с Костюковским и пошли обратно в очередь.
Я, должно быть, еще мальчишка: меня удивляет, как Сергей может быть таким естественным и свойским в отношениях с пожилыми людьми традиционноначальственного вида. Я просто теряюсь перед каракулевыми воротниками, не знаю я, как с ними нужно разговаривать, и поэтому или помалкиваю, или начинаю хамить.
Когда мы втроем прилетели в Фосфатогорск, Сергей как раз справлял новоселье. Он был потрясен тем, что мы приехали сюда, я и Арик, и, конечно, был потрясен Катей. А меня потрясло то, что Сергей стал моим начальником, и, разумеется, все мы были поражены его квартирой — уголком модерна на этой бесхитростной земле.
Конечно, мы были приглашены на новоселье. Мы очень монтировались, как говорят киношники, со всем интерьером. Как ни странно, начальники и их жены тоже хорошо монтировались. Одну я сделал ошибку: пришел в пиджаке и в галстуке. Сергей мне прямо об этом сказал: чего, мол, ты так церемонно, мог бы и в свитере прийти. Действительно, надо было мне прийти в моем толстом свитере.
Сергей обносил всех кофе и наливал какой-то изысканный коньячок, а начальники, в общем-то милые люди, вежливо всему удивлялись и говорили: вот она, молодежь, все у них по-новому, современные вкусы, но ничего, дельная все-таки молодежь. Ужасно меня смешат такие разговорчики.
Когда мы снова вошли в столовую уже с апельсинами в руках, Сергей сидел один. Мы подошли и сели к нему за стол. Он был мрачен, курил сигарету «Олень», на столе перед ним стояла недопитая рюмка, рядом лежал тихо пиликающий приемник, а возле стола на полу валялась кожаная куртка и яйцевидный шлем. Бог его знает, что он думал о себе в этот момент, может быть, самые невероятные вещи.
Он дал нам возможность налюбоваться на него, а потом стал греть Катины руки.
— Доволен? — сказал он мне. — Доказал мне, да? Высек меня, да?
— Угости меня чем-нибудь, Сережа, — попросил я.
— Пей, — он кивнул на бутылку.
Я выпил.
— Женщине сначала наливают.
— Моя ошибка, — сказал я. — Давай, значит, так: ты грей женщине руки, а я буду наливать женщине.
Он выпустил ее руки.
— Удивляешь ты меня, Калчанов.
Катя подняла рюмку и засмеялась, сузив глаза.
— Он тебя еще не так удивит, подожди только. Сегодня день Калчанова, он всех удивляет, а завтра он еще больше всех удивит.
— Катя, — сказал я.
— Ты ведь думаешь, он просто так, — продолжала она, — а он не просто так. Он талант, если хочешь знать. Он — зодчий.
Я молчал, но мысленно я хватал ее за руки, я умолял ее не делать этой вивисекции, не надо так терзаться, молчи, молчи.
— Это ведь только так кажется, что ему все шуточки, — продолжала она. — У него есть серьезное дело, дело его жизни…
— Неужели в самом деле? — поразился Сергей, с удовольствием помогая Катиному самоистязанию.
— Конечно. Он дьявольски талантлив. Он талантливей тебя, Сережа.
Сергей вздрогнул.
— Пойдем-ка танцевать, — сказал я, встал и потащил ее за руку.
— Ты зачем это делаешь? — спросил я, обнимая ее за талию.
Она усмехнулась.
— Пользуюсь напоследок правом красивой женщины. Скоро я стану такой, что вы все со мной и разговаривать не захотите.
От нее пахло апельсиновым соком, и вся она была румяная, юная, прямо пионервожатая из «Артека», и ей очень не шел этот тон «роковой женщины». Мы затерялись в толкучке танцующих, казалось, что нас никто не видит, казалось, что за нами никто не наблюдает, и мы снова неумолимо сближались.
Крутился перевернутый фужер на проигрывателе, края пластинки были загнуты вверх, как поля шляпы, но всетаки звукосниматель срывал какие-то хриплые странные звуки. Я не мог различить ни мелодии, ни ритма, не разбирал ни слова, но мы все-таки танцевали.
— Успокоилась?
— Да.
— Больше этого не будет?
Я отодвинулся от нее, насколько позволяла толкучка.
— Давай, Катерина, расставим шашки по местам, вернемся к исходной позиции. Этот вариант не получается, все ясно.
— Тебе легко это сделать?
— Ну, конечно. Все это ерунда по сравнению с теми задачами, которые… Точка. Ведь ты сама сказала: у меня есть большое дело, дело моей жизни.
— А у меня есть прекрасная формула: «Но я другому отдана и буду век ему верна». И кроме того, я преподавательница русского языка и литературы.
— Ну вот и прекрасно!
— Обними меня покрепче!
Без конца повторялась эта загадочная пластинка, ее ставили снова и снова, как будто весь зал стремился к разгадке.
— Этот вечер наш, Колька, договорились? А завтра — все. Не каждый день приходят сюда пароходы с апельсинами.
Горит пламя — не чадит.
Надолго ли хватит?
Она меня не щадит,
Тратит меня, тратит…
Я вспомнил тихоголосого певца, спокойного, как астроном. Мне стало легче от этого воспоминания.