Ознакомительная версия.
И мы поплелись домой, совсем не такие веселые, как в начале дня, когда мы бежали за макаронами.
К утру пушки перестали стрелять, и Сабина вспомнила, что у нас не осталось ни кусочка хлеба. Она попросила меня сбегать за хлебом, и я обрадовалась, что есть предлог выйти из дому – уж очень тоскливо было сидеть в четырех стенах. Но радость моя была недолгой: бакалейного магазинчика за углом, где мы покупали хлеб, больше не было: его разгромили, разбили окна и выдрали из стен все полки. Я сдержалась, чтобы не заплакать, и направилась домой.
Когда я завернула за угол, меня догнала Шурка с большой сумкой в руках. Как ни странно, она выглядела веселой и даже счастливой. Обогнав меня, она шмякнула сумку на асфальт для передышки: «Тяжелая, зараза!», и обратилась ко мне почти по-дружески: «А ты, небось, зеваешь, Линка? Ведь вокруг столько добра брошено – бери, не хочу!» «Какого добра?» - не поняла я. «А ты глянь! - Шурка расстегнула сумку, - видишь, какого?» Сумка была битком набита коробками, коробочками и шкатулками, поверх которых уместился мраморный набор для письменного стола и фарфоровый кофейный сервиз, вроде разбитого нашего.
«А как ты это достала? Ведь квартиры заперты», - не удержалась я. Шурка подняла сумку: «Ты что, забыла про мои отмычки?», и двинулась было к дому, как вдруг из Газетного переулка выбежала группа красноармейцев, человек пять, и, топая сапогами, припустила в сторону Буденновского проспекта. Бежали они медленно, потому что каждый нес на плече ружье, а на спине тяжелый вещевой мешок. Позади всех бежал молодой лейтенант, тоже с мешком, но без ружья. Мы с Шуркой застыли, прижавшись к стене.
Сзади, со стороны Ворошиловского проспекта раздалось громкое щелканье, будто кто-то танцевал испанский танец с кастаньетами. «Стреляют из пулемета», - прошептала Шурка, еще больше вжимаясь в стену.
«На хер нам эти мешки и ружья!» – крикнул красноармеец без пилотки, который показался мне старше других Он сбросил свой мешок прямо на мостовую и начал снимать ружье с плеча. «Запрещаю бросать оружие!» – заорал лейтенант петушиным голосом и стал вытаскивать револьвер их кобуры. «Кончилось твое время, товарищ комиссар!» – огрызнулся красноармеец и, сорвав наконец ружье, выстрелил в лейтенанта. Лейтенант упал, а остальные красноармейцы, не останавливаясь, сбросили свои мешки и ружья и вихрем помчались по улице, даже не заметив нас с Шуркой.
Я стояла в остолбенении, не веря свим глазам, зато Шурка ни на минуту не растерялась. «Хватай их мешки, Линка, пока другие не набежали! Там полно всякой жратвы, на два месяца хватит!» – завопила она и, схватив два тяжеленных мешка, ринулась к нашему дому. Я пришла в себя и тоже потащила один мешок, хоть он весил, наверно, больше, чем я.
Но не успели мы добежать до нашего подъезда, как из Ворошиловского проспекта выехали два мотоцикла и устремились в погоню за убегающими красноармейцами. Шурка толкнула плечом стеклянную дверь бывшей аптеки и проскользнула внутрь, не выпуская из рук своих мешков. «Давай за мной, Линка!» – прошипела она, и я вскочила в аптеку в последнюю минуту, когда мотоциклисты уже подъезжали к Газетному переулку. Я огляделась: от аптеки ничего не осталось, ни одной банки, ни одной склянки, ни одной бутылочки, кроме тех, которые воры растоптали по дороге. Из-за угла Буденновского проспекта донесся тот же дробный треск кастаньет.
«Да ведь эти, на мотоциклах, были немцы, ты поняла? – крик Шурки перекрыл треск пулеметов. – Давай скорей домой, Линка, пока нас никто не захватил!». Мы выскочили из аптеки - лейтенант по-прежнему лежал посреди мостовой, но солдатских мешков рядом с ним не было. «Вот падлы, уже успели все мешки растащить! - выругалась Шурка неизвестно о ком. - Хорошо, что нам хоть что-то досталось!». Мы припустили к своему подъезду и вскочили туда как раз вовремя – по улице мимо нашего дома протрещало еще несколько мотоциклов.
«Неужели все они - тоже немцы?» - усомнилась я, но Шурка меня уже не слышала. «Бабушка, ты глянь, что я принесла!» - восторженно заорала она, вбегая в свою квартиру. Я потащила наверх свой трофейный мешок и остановилась на пол-пути: на лестничной площадке, этажом ниже нашей, ухватившись за перила дрожащими руками стояла Сабина. «Где ты была, Лина? Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Почему так долго? - спросила она, голос ее дрожал еще больше, чем руки. – Кто там стрелял?»
Я поставила мешок и села на ступеньку, чтобы отдышаться: «Вот, принесла солдатский мешок. Шурка говорит, там полно еды». «А где хлеб? Хлеба уже не было?» «Не было ни хлеба, ни хлебного магазина, все разнесли в щепки. И аптеку тоже, от нее осталась только дверь – я думаю, они не сумели ее разбить». «Кто это - они?» «Наверно те, которые растащили остальные мешки, пока мы с Шуркой прятались в аптеке». «Какие мешки? И от кого вы прятались?»
И тогда я решилась сказать ей правду: «От немцев, которые ехали мимо на мотоциклах». Сабина покачнулась и тоже села на ступенку: «Немцы уже в Ростове? Может, тебе померещилось?». «Ничего не померещилось, они мчались по нашей улице на мотоциклах». Внизу хлопнула дверь и Шуркин голос зазвенел, отдаваясь эхом в лестничном пролете: «Вы что, обалдели? Расселись на лестнице как в кино! Сейчас же идите домой и заприте двери на все замки!»
Я протянула Сабине руку, она послушно поднялась и волоча ноги двинулась вверх по лестнице. Я было двинулась за ней, но вспомнила про мешок и вернулась за ним - не для того ведь я его тащила, чтобы оставить на лестничной площадке.
16.
Мешок оказался что надо - одного сгущенного молока там было пять банок, и мы сварили манную кашу. Мы сидели на кухне и наслаждались нежным вкусом каши, напоминавшем нам о детстве – и мне, и Сабине. О детстве в доме восемьдесят три на Пушкинской улице с маленькой разницей в сорок лет. Сабина сказала: «Для человеческой истории сорок лет – это как одна минута в жизни одного человека. А я - один человек, и для меня это целая жизнь. Я так хорошо помню нашу квартиру на Пушкинской улице! Она ведь не была точной копией твоей. Моему папе принадлежал весь второй этаж, это советские заложили дверь между столовой и гостиной и превратили одну квартиру в две. А ведь это была прекрасная квартира: там было все, что нужно для семьи – кроме столовой и гостиной, папин кабинет, комната для игры на рояле, спальня для каждого, комната для няни и кухарки. И, конечно, настоящая барская кухня, не чета этой».
Я возразила: «У нас тоже кухня была неплохая, хоть и не такая барская. А кухарке не нужна была комната вместе с няней, потому что няня Даша была и кухарка тоже. А готовила она классно, особенно блинчики с мясом!» Я не успела толком припомнить вкус блинчиков няни Даши, как выстрелы под окном прервали нашу утешительную беседу. И я помчалась закрывать окно и ставни нашей с мамой Валей комнаты, которое выходило на улицу. Окна кухни и Сабининых комнат выходили во двор, и только из нашего окна можно было видеть, как струится поток немецких войск. С третьего этажа он выглядел как бесконечно длинная серо-зеленая змея без головы и без хвоста.
Но мы старались не смотреть и не слушать. Мы закрыли ставни в моей комнате не только для этого, а еще для того, чтобы снаружи казалось, что в нашей квартире никто не живет. Свечи по вечерам мы зажигали только в кухне, сначала наглухо закрывая ставни. Кроме того, примус мы тоже старались не зажигать, экономили керосин, а варили на щепочках в кухонной плите. Как сказала Сабина, мы залегли на дно.
Было совершенно неясно, как долго нам придется лежать на дне: может месяц, может год, а может всю жизнь. На мой вопрос Сабина ответила, что мы будем лежать, пока хватит продуктов. «А что потом, когда продукты кончатся?» - «Потом - что Бог пошлет». Поскольку нельзя было предсказать, что Бог пошлет, мы тратили продукты очень экономно, и потому мне всегда хотелось есть.
Через пару дней я все же не выдержала: приоткрыла ставню в своей комнате и осторожно выглянула в щелочку, как раз вовремя, чтобы увидеть хвост серо-зеленой немецкой змеи. Она уползла с нашей улицы куда-то в сторону Ворошиловского проспекта и скрылась за углом, после чего громкоговоритель несколько раз чихнул и заговорил по-немецки. Но чихал он так усердно, что даже с моим замечательным немецким почти ничего нельзя было разобрать, хотя одно слово, повторенное многократно, резануло мне уши. Это слово было «Юден».
Ознакомительная версия.
