— До церкви всего пять минут ходьбы, — заметил Клайв.
— Да, если бы он нам сообщил, они уже были бы здесь. Но Морис все держит в секрете и еще смеется над девушками.
— Это я ему не сообщил.
— Как вам Греция?
Он рассказал. С Китти было так же скучно, как было бы с ее братом. К тому же, в отличие от него, она не обладала даром слышать между слов. Клайв вспомнил, как часто они подолгу говорили с Морисом и наступало ощущение невероятного родства. Да, многое надо сохранить из обломков той страсти. Однажды поняв, Морис бывал великодушен и очень чуток.
Китти продолжала болтать, описывая свои дела в чуть более умной манере. Ей предложили поступить на курсы домоводства, и мама дала разрешение, но Морис наложил вето, когда узнал, что это стоит три гинеи в неделю. Горести Китти проистекали, в основном, из-за финансов: она хотела карманных денег. У Ады они были. Бесспорной наследнице, Аде приходилось учиться «узнавать деньгам цену. А мне учиться незачем». Клайв решил, что он, пожалуй, скажет другу, чтобы тот лучше обращался с сестрой; как-то он уже вступался за нее, и Морис, любезный до мозга костей, дал понять, что Клайву позволено говорить все что угодно.
Их прервал грудной голос: молитвенницы возвратились домой. Вошла Ада, одетая в вязаную кофту, шотландский берет и серую юбку; от осеннего тумана волосы у нее нежно играли. Она зарумянилась, у нее заблестели глаза. Ада приветствовала Клайва с видимой радостью, и, хотя ее восклицания были похожи на киттины, они произвели совершенно другой эффект.
— Почему вы нам не сообщили? — вскричала она. — У нас сегодня ничего не будет, кроме пирога, а то бы мы угостили вас настоящим английским обедом!
Он сказал, что через несколько минут должен возвращаться в город, но миссис Холл настаивала на том, чтобы он переночевал у них. Клайв с радостью согласился. Этот дом теперь был полон нежных воспоминаний, особенно когда говорила Ада. А он и забыл, что она так сильно отличается от Китти.
— Я подумал, что это Морис приехал, — сказал он ей. — У вас удивительно схожие голоса.
— Это из-за простуды, — смеясь, отвечала Ада.
— Нет, они правда похожи, — вмешалась миссис Холл. — У Ады голос Мориса, его нос — я, конечно, имею в виду и рот тоже — его добродушие и хорошее здоровье. Я часто думаю об этих трех вещах. С другой стороны, у Китти его ум.
Они засмеялись, и Клайв с ними заодно. Все три женщины обожали друг друга, это сразу бросалось в глаза. Клайву предстали отношения, о каких он и не подозревал, ибо они имели место только в отсутствие их мужчины. Растения живут за счет солнца, и все же некоторые расцветают ночью. Холлы напоминали Клайву желтые примулы, что с наступлением тьмы раскрывали свои звездочки вдоль заброшенной аллеи в Пендже. Даже Китти казалась прекрасной, когда разговаривала с матерью и сестрою, и Клайв окончательно утвердился в намерении пожурить за нее Мориса — по-доброму, потому что Морис был прекрасен тоже и, кроме того, приобрел большой вес, представ в новом свете.
По совету доктора Бэрри девушки посещали курсы сестер милосердия, и после ужина Клайв согласился, чтобы они поупражнялись на нем в перевязке. Ада бинтовала голову, Китти — щиколотку, а миссис Холл, счастливая и довольная, тем временем повторяла:
— Что ж, мистер Дарем, лучше такая болезнь, чем ваш последний недуг.
— Миссис Холл, я хочу, чтобы вы называли меня по имени.
— Непременно. Но вам, Ада и Китти, нельзя.
— Отчего же, мне будет только приятно.
— Значит, Клайв? — воскликнула Китти.
— Значит, Китти?
— Клайв!
— Ада. Так-то лучше. — И он покраснел. — Терпеть не могу формальностей.
— И я! Я никогда не прислушивалась к чужому мнению — никогда! — вскричали женщины хором, уставившись на Клайва честными глазами. — А Морис, тот наоборот, слишком официальный.
— Морис болван… Ай, голове больно!
— Ай-ай! — передразнила Ада.
Зазвенел телефон.
— Ему передали телеграмму из офиса, — сообщила Китти. — Он хочет знать, здесь ли вы.
— Скажите, что да.
— В таком случае он будет ночевать дома. А теперь он хочет с вами поговорить.
Клайв взял трубку, но услыхал лишь жужжание. Их разъединили. А перезвонить Морису они не могли, так как не знали, где он находится, и Клайв испытал облегчение, ибо приближение реальности его тревожило. Он был так счастлив, когда его бинтовали: скоро приедет его друг. А теперь над ним склонилась Ада. Он узнавал знакомые черты, которые красил падавший на них свет. Клайв переводил взгляд с темных волос и глаз на незатененный рот и на извивы тела и обнаруживал в ней именно то, чего требовала произошедшая с ним метаморфоза. Он видывал и более соблазнительных женщин, но ни одна из них не сулила такого покоя. Ада была компромиссом между памятью и желанием, она была тихим вечером, каких никогда не знала Греция. Ее не коснулись противоречия, ибо она была самой нежностью, что примиряет настоящее с прошлым. Он не предполагал, что такие создания существуют за пределами Небес, а в Небеса он не верил. Теперь многое вдруг стало возможным. Он лежал, всматриваясь в ее глаза, в которых отражались его надежды. Он знал, что может сделать так, чтобы она его полюбила, и эта уверенность зажгла в нем прохладный огонь. Это было замечательно — большего он пока не желал; беспокоило только то, что скоро приедет Морис, ведь память должна оставаться памятью. Всякий раз, как на шум автомобиля женщины устремлялись из комнаты, он удерживал ее рядом, и вскоре она поняла, что он этого хочет, и оставалась без просьб.
— Если бы вы знали, что значит снова оказаться в Англии! — сказал он вдруг.
— Разве в Греции плохо?
— Ужасно!
Она была взволнована, и Клайв тоже вздыхал. Они встретились глазами.
— Простите ради Бога, Клайв.
— О, теперь все позади.
— А что именно…
— А вот что, Ада: в Греции мне пришлось переиначить всю свою жизнь до основания. Непростая задача, но, кажется, я с ней справился.
— Мы часто вас вспоминали. Морис сказал, что в Греции вам понравится.
— Морис не знает… Никто не знает, как вы! Я рассказал вам больше, чем остальным. Вы умеете хранить секреты?
— Конечно.
Клайв оказался в тупике. Беседа стала невозможной. Но Ада и не ждала продолжения. Быть наедине с Клайвом, которым она простодушно восхищалась — этого было довольно. Она призналась, как она благодарна, что он вернулся. Он с жаром согласился:
— Особенно сюда.
— Машина! — крикнула Китти.
— Не уходите! — повторил он, сжимая ее ладонь.
— Я должна… Морис…
— К черту Мориса. — Он удержал ее.
В передней началась суета.
— Где он? — гремел его друг. — Куда вы его подевали?
— Ада, обещайте мне, что завтра мы отправимся на прогулку. Давайте видеться чаще… Решено.
Ее брат ворвался в гостиную. Увидев бинты, он решил, что случилось несчастье, потом засмеялся своей ошибке.
— Сейчас же сними это, Клайв. Зачем ты им позволил? А он неплохо выглядит. Молодчина. Давай выпьем. Я сам тебя разбинтую. Нет, девушки, с вас довольно.
Клайв разрешил себя увести, но, обернувшись, уловил незаметный кивок Ады.
Морис в своей шубе походил на невиданного зверя. Он скинул ее, как только они остались одни, и стоял, улыбаясь.
— Значит, ты меня больше не любишь? — с вызовом спросил он.
— Давай отложим до завтра, — сказал Клайв, избегая смотреть ему в глаза.
— Ну, что ж. Тогда выпей.
— Морис, я не хочу ссоры.
— А я хочу.
Он размахивал стаканом. Должна была грянуть буря.
— Не говори со мной так, — продолжал Клайв. — Мне и без того трудно.
— Я хочу ссоры, и я ее получу. — Он, как делал это когда-то, запустил пятерню в волосы Клайва. — Садись. А теперь объясни, зачем ты написал это письмо?
Клайв не ответил. Он с возрастающим унынием вглядывался в лицо, которое когда-то любил. Вернулся страх перед всем мужским, и он с тревогой подумал, что делать, если Морис попытается его обнять?
— Зачем? А? Теперь ты выздоровел, рассказывай.
— Слезь с моего стула, тогда скажу.
И Клайв начал одну из заранее приготовленных речей. Она была ученой и обезличенной, чтобы как можно меньше ранить Мориса.
— Я стал нормальным — как остальные. Как это случилось? Я знаю об этом не больше, чем о том, как я был рожден. Без видимых причин и помимо воли. Спрашивай меня о чем хочешь. Я приехал, чтобы ответить на любые вопросы, поскольку не мог написать подробно в письме. Но письмо я написал, потому что это правда.
— Правда, говоришь?
— Правда, и еще раз правда.
— Ты говоришь, что теперь не любишь мужчин, только женщин?
— И мужчин люблю, и всегда буду любить, Морис, но в подлинном значении этого слова.
— Все так внезапно.
Он тоже держался обезличенно, но со стула не слез. Его ладонь лежала на голове Клайва, пальцы касались повязок, а настроение менялось с веселья до тихой тревоги. Он не рассердился, не испугался, он хотел одного — исцелить. А Клайв сквозь отвращение вдруг подумал, до чего разрушительно торжество любви и какой смешной и ничтожной может быть сила, что правит Человеком.
