Сначала я ничего не понимал в лабиринте холмов — мне только ясно было по положению солнца, что я иду на запад. Но когда дорога взмыла на особо высокий гребень, я увидел наконец, куда она ведет.
Далеко на западе между холмами появилось каменное лицо. Это было, кажется, здание в виде огромной человеческой головы — похожее на увеличенный во много раз резонатор Желтого Флага. Но я не мог различить деталей: оно было слишком далеко и мешали лучи склоняющегося солнца. Наверно, решил я, проглоченная маленькая голова ведет меня к большой. Или позволяет ее увидеть… Кажется, в древности это называлось симпатической магией.
Пространство послушно плыло мне навстречу: редкие кусты на склонах, выжженная жухлая трава, бугры земли и разноцветные скалы перемещались мне за спину в полном соответствии с законами физики. Сама каменная голова тоже вроде бы вела себя нормально — она то скрывалась за очередным холмом, то вновь становилась видна, когда я поднимался на вершину.
Вот только она не приближалась, понял я еще через полчаса. Она словно была нарисована на далекой стене, к которой я шел по вращающемуся под ногами барабану.
Может быть, со мной что-то было не в порядке — и дорога Смотрителей отказывалась вести меня к цели?
Солнце уже заходило за холмы — и циклопическая голова скоро стала просто темным силуэтом впереди.
Теперь, спускаясь в очередную ложбину, я нырял в синеватую тень — там была уже почти ночь, и мне становилось немного не по себе. Зато, поднимаясь на новый гребень, я попадал в оранжево-красный луч, смывавший с меня все уныние. Мне вспомнилась древняя строчка:
Солнце, как медный шлем воина…
Закатное светило походило на проглоченный мною медный шарик Менелая.
Я начал спускаться в очередную впадину — и вдруг заметил на ее дне человека в черном. Он стоял в самой нижней точке спуска и, кажется, глядел на меня.
Мне стало страшно. Но бояться было уже поздно, я хорошо это понимал. Собравшись с духом, я пошел навстречу незнакомцу.
На нем был короткий черный плащ и маска. Мне показалось, что воздух в этой ложбине прохладнее, чем в прежних — или, может быть, моя кожа похолодела от предчувствия… И оно меня не обмануло.
Я увидел две коротких стрелы, торчащие из черной груди.
— Привет, Алекс, — сказала маска. — Добро пожаловать в Михайловский замок.
Кажется, это был голос Никколо Третьего — но уверен я не был.
— Вы ли это, Ваше Безличество? — спросил я. — Я не знаю, кто передо мной — Смотритель или мой страх в его маске…
Он засмеялся и снял маску. Я сразу же пожалел, что дал ему для этого повод — вместе с маской с его лица слезла и кожа, и на землю посыпался сухой прах. Я увидел желтую кость и пустые глазницы мумии.
Инстинктивно я отпрыгнул назад — но лицо Смотрителя невероятно разрослось, заслонив всю дорогу и даже холм. Передо мной осталась только огромная голова.
Я понял, что это та самая голова, которую я прежде видел на горизонте. Видимо, устав меня ждать, она пришла за мной сама.
Голова изменилась. Теперь она походила не на здание, а скорее на его руины: из нее выступал череп. На месте одного надбровья я видел сложенную из тщательно пригнанных камней арку, другое было краем вырубленной в скале дыры, рот походил на вход в пещеру.
Чем дольше я смотрел на эти старые камни, тем больше необычных деталей замечал. Кое-где проступали следы недавнего ремонта — пятна сохнущего раствора, деревянные подпорки и клинья, прижимающие блоки друг к другу. Из отвесной стены торчали ржавые железные костыли, забитые допотопными скалолазами.
В некоторых местах из кладки были вынуты камень или два, и в образовавшихся нишах были устроены микроскопические кумирни, покрытые изнутри копотью — видимо, чтобы путешественники могли сделать паузу и зажечь свечу или лампадку…
Постепенно я стал замечать рисунки на камнях. Сперва они казались мне просто сетью мелких черных трещин, но, приглядевшись, я понял, что это ритуальные художества древних обитателей мира, схематичные наброски успешной охоты. Потом я увидел другие изображения — более сложные и поздние. Практически всю штукатурку, еще не обвалившуюся с кладки, покрывали выцветшие фрески, нарисованные в несколько слоев.
У них было множество сюжетов — от библейских тем до куртуазного французского эскапизма предреволюционных лет (я узнал некоторые рисунки, виденные в гостях у Смотрителя). Но эта аристократическая мифология выражала, в сущности, ту же надежду на выживание, что и творчество пещерных охотников — просто выживать предполагалось с помощью других практик.
Я понял наконец, что давно вижу отдельные, почти не связанные между собой фрагменты реальности, словно бы освещаемые по очереди моим собственным взглядом. Я не мог удерживать их в сознании одновременно. Когда я разглядывал фрески, никакого здания в форме головы не было видно, а когда я глядел на здание, я не различал фресок.
Мало того, даже когда я смотрел на здание, я не видел его целиком. Я видел то одну глазницу, то другую, то треугольную выемку носа, то зияющий чернотой рот… Глядя, например, на арку-надбровье, я замечал, что вижу не саму арку — а аккуратные камни и их стыки, один за другим.
То же происходило, когда я рассматривал какой-нибудь рисунок — скажем, купидона с луком. Я видел то пухлую попку, то острие стрелы, то порочный и сытый взгляд, то зеленые перья крыльев…
— Что это? — спросил я вслух.
— Мое настоящее лицо, — ответил голос Никколо Третьего. — И твое лицо тоже. Обычно оно скрыто под маской.
Когда он заговорил, я опять ненадолго увидел здание-голову целиком. Казалось, темнота вращается вокруг него, как жидкость вокруг сливной дырки.
— Почему все такое странное? — спросил я. — И постоянно меняется… То большое, то маленькое…
— Мы не остаемся прежними ни секунды, — ответил Смотритель.
Когда голова начала говорить, я глядел в ее правый, как бы вырубленный в камне глаз, а когда она договорила, я видел только рот-пещеру. Оттуда долетело дуновение ветра.
— Я не могу ничего рассмотреть как следует, — пожаловался я.
Голова засмеялась.
— Это и означает увидеть свое лицо.
В темноте вокруг мелькали еле различимые тени. Я избегал на них глядеть — но все равно от их присутствия мне делалось нехорошо. Тени словно вели вокруг меня с Никколо Третьим хоровод — и, как ни нелепо было это воспоминание, я подумал о воспитанницах Оленьего Парка, совершающих свой непочтительный летний ритуал.
Никколо Третий хмыкнул — видимо, ощутив мою мысль.
— Позволь Флюиду заполнить тебя, — сказал он. — Пусть он тебя проглотит. Это происходит со всеми нами, начиная с Павла Великого. Только так можно стать Смотрителем.
Я поглядел на голову-здание. Теперь из распадающейся штукатурки отчетливо выступил гигантский череп. Он казался полированным и почти белым; в его плавных изгибах отражалась появившаяся на небе луна.
Потом я заметил на мертвой голове легкий серебристый парик — и что-то вроде темной впадины на шее. Странно, но в голове появилось нечто изящное: возможно, так подействовало на реальность упоминание Павла.
— Выбора у тебя нет, — сказал Никколо Третий. — Смерть — это не выбор. Это его абсолютное отсутствие. Беги…
Я побежал ко входу — стараясь не глядеть лишний раз в пустые глазницы. По дороге мне пришло в голову, что слова Смотрителя можно понять как угодно — и совсем не обязательно в том смысле, что это действие сохранит мне жизнь. Слова могли значить, что смерть уже произошла.
Но вблизи голова потеряла весь свой жуткий гипнотизм. Впадина на шее оказалась темной аркой входа. Она была окружена голубоватым нимбом — лунный свет, усиливаясь и сгущаясь, отражался от множества перламутровых зеркал, вмурованных в стену.
Я услышал противный, тонкий, быстро усиливающийся вой. Его производили, кажется, искаженные человеческие голоса — словно участники неизвестного радения вспоминали свои жизни в качестве комаров. Несколько теней мелькнуло передо мной, пытаясь отрезать меня от входа, но я зажмурился, рванулся вперед — и вой стих.
Когда я открыл глаза, я был уже внутри.
Здание-череп выглядело большим снаружи — но изнутри оно оказалось просто гигантским.
Это было даже не здание, а какая-то огромная заброшенная стройка. В лунном свете белели несимметричные стены и уровни, так и не сумевшие встретиться друг с другом. В серебристом полумраке были видны следы времени — обвалившиеся во многих местах своды, просевший пол, покосившиеся лестницы…
Лестниц вокруг было очень много, разной ширины и крутизны — они вели куда-то вверх и терялись в каменных плоскостях. В общем, идеальное место для ночного рандеву аллегорических Шизофрении с Паранойей.
Не успел я это подумать, как заметил в лунном луче мраморную скульптуру: две обнявшиеся голые девушки, худая и толстая, обе в венках и спадающих с головы лентах с мелко высеченными латинскими буквами… Видимо, на лентах был диагноз. В толстой чудилось что-то увещевательное — а худая, казалось, не столько отвечала на объятие первой, сколько отбивалась, стараясь не выходить за рамки приличий.
