— Молодец Бузбуз!
Бузбуз был деревенским мальчишкой-сиротой, из тех, которые за лепешку готовы были служить всем — и господам и крестьянам.
Накануне Шаалан послал Бузбуза в леса Гуты с поручением найти Абу Дияба и рассказать ему о случившемся…
Шаалан слышал о том, что существуют защитники крестьян. Он с интересом расспрашивал о них и гордился ими. Шаалан хорошо знал, что после того, как Абу Дияб «отделал» Абд-уль-Халим-бека и, отказавшись повиноваться властям, не сдался окружившим его жандармам, — его имя, как кошмар, преследовало всех беков. Рассказы о мести Абу Дияба притеснителям крестьян, о возвращении Абу Диябом украденных помещиками крестьянских денег их хозяевам, о слабости жандармов султана, оказавшихся не в состоянии поймать Абу Дияба, о диком страхе беков при одной лишь угрозе пожаловаться Абу Диябу передавались и повторялись крестьянами, когда они оставались одни где-нибудь в поле или в саду.
Эти рассказы услаждали слух крестьян. Переходя из уст в уста, они изменялись, дополнялись, превращались в легенды. Воспевал подвиги Абу Дияба и Шаалан в своих песнях, которые складывал по дороге в поле.
И вот этот легендарный герой, который в представлении Шаалана был сказочным богатырем, сидел перед ними. Внешне он мало чем отличался от любого другого крестьянина Гуты — разве только тем, что лицо его выражало возмущение и жажду мести, а в глазах горели гордость и глубокая уверенность в себе.
Заворачивая щепотку табака в бумагу, которую он держал между большим и указательным пальцами, Абу Дияб спросил крестьян, не глядя ни на кого из них:
— За что избил вас Зейн-эд-Дин-эфенди?
— Клянусь аллахом, о дядя… — начал было Шаалан.
Но Абу Дияб резко прервал его:
— Я не дядя человеку, который молча сносит, когда его бьют!
Шаалан, волнуясь, продолжал говорить. Он поведал Абу Диябу, как он и четверо его товарищей хотели поджарить немного свежих пшеничных зерен, как увидела это служанка и донесла на них господину. Когда же Шаалан рассказал о том, как ночью пришел сын бека и накинулся на батраков с кнутом, вздрогнул Абу Дияб, словно сам получил удар хлыстом, и вскрикнул:
— Довольно, не продолжай! Хватит!
Абу Дияб грозно нахмурил брови. Приложив левую руку ко лбу, он провел ею по лицу. После минутного молчания Абу Дияб снова заговорил:
— Вы знаете, за что бил вас Зейн-эд-Дин-эфенди? — спросил он.
— А разве не за то, что мы ели зерна? — удивился ливанец Джорджес.
— Нет, — отрицательно покачал головой Абу Дияб. — Нет, это не причина.
— Так за что же? — спросил крестьянин из Хаурана.
Абу Дияб резко, весь кипя от возмущения, отвечал:
— За то, что он считает вас слабыми! Он знает, что вы не объединитесь против него, хотя вас пятеро, а он один! Он бил вас потому, что не боится вас!
Шаалан, закусив верхнюю губу, закивал головой, а затем сказал:
— Правильно! Клянусь аллахом, верно!..
Абу Дияб, обратившись к стоявшим вокруг него пяти крестьянам, произнес повелительно:
— Возмездие должно прийти от вас. Здесь, в этом же самом загоне, вы обязаны отомстить тому, кто вас избил. И если вы не сделаете этого, я жестоко накажу вас.
Перед тем, как уйти, Абу Дияб сказал Шаалану:
— Только после того, как ты примешь участие в расправе с Зейн-эд-Дин-эфенди, ты станешь моим истинным племянником…
Прошло два дня… Для Шаалана они были днями настоящей жизни. Они стерли с его лица следы прошлых десяти мрачных лет. В каждом движении юноши сквозила энергия, каждый его взгляд светился радостью.
Два дня бродил Шаалан среди лесов и садов Гуты, лелея сладкую мечту — присоединиться к Абу Диябу. Несколько часов назад к нему прибегал Бузбуз. Мальчишка принес ему лепешку и две луковицы и сказал, что Абу Дияб ждет его под большой смоковницей в восточной стороне поля Умм-аль-Джуза…
О счастливый день! Теперь Шаалан с полным правом мог присоединиться к Абу Диябу — за его товарищами закрылись тяжелые ворота тюрьмы в Дамаске, а его преследовали солдаты султана. В душе Шаалана проснулось какое-то новое, не испытанное им до того чувство, — чувство гордости и собственного достоинства, свойственное человеку, который обрел место в жизни. Да, он стал таким человеком, ибо вступил на путь мужества и чести, на славный и благородный путь. И когда через два часа после захода солнца Шаалан шел извилистыми тропинками и вброд переходил ручьи, картины ночи возмездия — так он назвал ту ночь — не покидали его.
То была поистине знаменательная ночь не только в жизни Шаалана и его товарищей, но и в жизни многих других людей.
… Бык Абу Расин сыграл свою роль в эту ночь. Он был упрям. Когда он стоял на месте, то превращался в стену, которую не мог бы поколебать даже смерч. Поэтому крестьяне, придумывая способ помешать Зейн-эд-Дин-эфенди выскользнуть из стойла после того, как он по своему обыкновению войдет в него вечером, — вспомнили об этом удивительном свойстве Абу Расина. Они решили именно Абу Расина сделать своеобразной дверью, которая не откроется ни для входа, ни для выхода.
И Абу Расин добросовестно выполнил свою роль: когда управляющий бека хотел помочь сыну своего господина, страшный удар Абу Расина отбросил его в сторону, и он покатился по земле, как мяч.
Шаалан вспомнил это и рассмеялся…
Черный, как смоль, ворон прогуливался по середине вспаханного поля. Вдалеке раздавался лай собак…
И вот в темноте показалась высокая черная фигура, осторожно и медленно ступавшая по земле.
Сердце Шаалана дрогнуло. На одно мгновение ему стало страшно, но он сразу успокоился и прошептал:
— Это он, непременно он…
Абу Дияб словно почувствовал волнение Шаалана. Приблизившись к юноше, он спросил:
— Что тебя рассмешило?
Этот голос наполнил сердце Шаалана радостью. Абу Дияб протянул ему руку. Шаалан поспешил поцеловать ее. Абу Дияб недовольно оттолкнул его:
— Нет, нет! Разве так велит наш обычай? Стыдно!
Два человека опустились на землю на краю вспаханного поля, под смоковницей, укрывшей их, подобно палатке. И Абу Дияб услышал историю ночи возмездия…
После долгого молчания Абу Дияб спросил:
— Откуда ты, о юноша, и кто ты?
Легкая улыбка появилась на лице Шаалана, и он спокойно ответил:
— Из обширной страны трудящихся…
— Хорошо, — сказал Абу Дияб. — Добро пожаловать.
* * *
В Гуту, расстилающуюся между Дамаском и пустыней, пришло лето 1921 года.
В лунную ночь на берегах Барады тут и там веселились лягушки и бойкие сверчки. Но как только они стихали, наступала зловещая, могильная тишина…
— Что нового в Сирии, Шаалан? — спросил Абу Дияб и глубоко затянулся папиросой.
— Клянусь аллахом, в Сирии неспокойно, Абу Дияб. — Шаалан помолчал немного, а затем продолжал: — Всюду хозяйничают иностранцы, чужеземные войска. Их все ненавидят. Но ничего, аллах унизит тех, кто унизил нас!
Отбросив окурок в сторону, Абу Дияб ответил:
— Никто не унизит тебя, если ты сам себя не унизишь…
* * *
Рощи вокруг Умма-аль-Джуза вселяли ужас в офицеров французской оккупационной армии. Когда кто-нибудь из них охотился в поле, его «ловили» летевшие неизвестно откуда пули… Это повторялось все чаще и чаще. И в конце концов взбешенные военные власти отдали приказ сжечь Умм-аль-Джуз…
Не прошло и двадцати четырех часов, как один из богатейших садов Дамаска превратился в пылающий костер.
Абу Дияб и пятеро его товарищей сумели выбраться из огненного кольца. Но Шаалан не успел, его схватили…
Он лежал на земле. Из раны на его правой ноге сочилась кровь. К нему подошел офицер, за которым следовали четыре солдата. Офицер ударил Шаалана хлыстом по лицу. Затем на него посыпались тяжелые палочные удары. Шаалан услышал несколько слов, произнесенных французами, — и потерял сознание.
Когда он очнулся, то увидел, что находится в камере. Его окружили какие-то беснующиеся люди. Один из них подскочил к нему и спросил по-арабски:
— Как тебя зовут?
Шаалану показался знакомым этот голос, и он внимательно посмотрел на его обладателя. Тот постоял минуту и, не получив ответа, отошел к французскому солдату и что-то шепнул ему. Потом он снова подошел к Шаалану и с выражением ненависти на лице повторил злобно и резко свой вопрос:
— Как имя твое, собака?
И тут Шаалан узнал этого человека, и из самого его сердца вырвался крик:
— Будь проклят, предатель!
Переводчиком у французских палачей служил Зейн-эд-Дин Абд-уль-Халим-бек — «Ибн-уль-Мадарис»…
Шаалан собрал все свои силы, приподнял окровавленную голову и плюнул в лицо предателю.
Гордый, непокорившийся, умер под бичами и палками палачей Шаалан — сын своего народа.
