— Я и так стараюсь их избегать. — Тогда все просто.
— Спасибо. Ты просто чудо.
Хелен принялась за уроки, а Мерри задумалась над тем, что на самом деле почувствовала, узнав о смерти Карлотты. Она пришла к выводу, что даже рада. Теперь между ней и отцом никто больше не стоял. И это было приятно. Но выглядело это слишком бессердечно и бесчувственно. Правда, призналась себе Мерри, теперь ей будет легче сносить пребывание в школе. После кончины Карлотты отцу в любом случае пришлось бы отослать дочь в школу. Но почему все-таки Карлотта утонула? Неужели она и впрямь решила свести счеты с жизнью? Но из-за чего? До тех пор пока Мерри не узнала, что Карлотта предложила отослать ее в интернат, ей казалось, что мачеха ее любит. Души в ней не чает. Да и сама она успела привязаться к Карлотте. Но… Вспоминать все это было тяжело… И страшно. Мерри бросила взгляд в сторону Хелен Фарнэм, надула щечки, как порой это делала сама Хелен, и решила — что случилось, то случалось…
Мередита раздражало не то, что будильник такой шумный, а то, что он такой дешевый. Уродливый, круглый будильник стоял на белом металлическом столике у изголовья кровати Мередита и громко тикал. Где только доктор Марстон откопал его? В «Лиггете»? Нет — ни там, ни в «Уолворте» или «Кресге» такую дешевку не потерпели бы, а между тем этот уродец с двумя шишками-звонками на голове стоит тут рядом и оглушительно тикает. Словно молотком по голове. Невыносимо. И жутко стыдно, что доктор Марстон опустился до того, что привез такую гнусную образину в Швейцарию из Соединенных Штатов.
Мередит решил, что ни в коем случае не должен думать о будильнике. Не прислушиваться к одуряющему тиканью и даже не смотреть в его сторону. И еще нужно выкинуть из головы мысль о том, что до звонка будильника остался только час. Сейчас — даже меньше. Минут сорок пять? Нет, пятьдесят три. Нет же, вот он опять посмотрел на круглый циферблат. Так можно просто свихнуться. Вот, кстати, в чем настоящая проблема. Правда не его, Мередита, а доктора Марстона и других врачей из этой клиники. Чертов будильник. Все, хватит о нем думать. Он переключится на что-нибудь другое. Что угодно, но другое.
Нет, так тоже ничего не выйдет. Нужно непременно постараться уснуть. Ни о чем не думать и уснуть, не обращая внимания ни на громкое тиканье, ни на оглушающий трезвон. Нужно стараться спать хотя бы в часовые промежутки времени между процедурами. Ничто так не изматывает, как недостаток сна. Мередит где-то читал, что полный покой почти заменяет сон. Чушь собачья! Только смерть может полностью заменить сон. А умереть было бы сейчас куда предпочтительнее, нежели мучиться без сна и прислушиваться то к тиканью, то к звону. Без сомнения. Надо же — выкладывать тысячу зеленых в неделю за подобные измывательства! Жутко дорого и чудовищно несправедливо.
Нет, ни о каком сне не может быть и речи. Как он ни пытался, ничего не выходило. Мысли роились и стучали в воспаленном мозгу Мередита, тщетно пытаясь бороться с назойливым «тик-так, тик-так». Мередит даже не мог упрятать голову под подушку — доктор Марстон предусмотрительно распорядился, чтобы подушку Мередиту не давали. Так что спасения от проклятого будильника не было. Тиканье молотило по барабанным перепонкам, словно капли воды по черепу в изощренной китайской пытке. Да, так оно и было на самом деле. Конечно, это китайская пытка, подумал Мередит. За тысячу долларов в неделю. Методика промывания мозгов, разработанная во время корейской войны. А он, болван, сам на нее напросился. Добровольно. Совсем, видно, с ума спятил. Нет, уж лучше умереть.
Мередит подумал о Карлотте, которая тоже пришла к выводу, что самое лучшее — умереть. И еще он подумал о том, что уже почти искренне считает, что она права. Что он должен сам последовать за ней. Однако врачи и это предусмотрели. Ему не оставили ни бритвы, ни ремня, ровным счетом ничего острого, режущего или тяжелого. И дверь была заперта, само собой разумеется. Чтобы ему вдруг невзначай не втемяшилось в голову прогуляться к озеру. Вот ведь насмешка судьбы, да? Только так и можно было наказать его за содеянное с Карлоттой.
Нет, к черту всю эту мелодраматическую чепуху! Его пребывание в клинике никак не связано с Карлоттой, и все его мысли о самоубийстве — дешевый обман. Мередит знал это наверняка. Просто его тошнило от этой клиники, от доктора Марстона, от процедур и от будильника. Накладывать же на себя руки Мередит точно не собирался. И попал он сюда вовсе не из-за Карлотты, да и запил вовсе не из-за ее смерти. Хотя в какой-то степени гибель Карлотты была причиной того, что с ним стряслось. Но только в какой-то степени.
Мередит осмотрелся по сторонам, и взгляд его, обежав безжизненно-пустые стены палаты, остановился на будильнике. Как того и следовало ожидать. И он заметил время, что тоже было совершенно очевидно. Мередит почти безотрывно следил за движением стрелок. Господи, каких-то тридцать две минуты — и медсестра снова вернется. Задребезжит звонок, распахнется дверь — и она возникнет в проеме. При этой мысли желудок Мередита судорожно сжался.
Все это было ужасно несправедливо. Просто чудовищно несправедливо. Он бы сумел вынести смерть Карлотты, будь это единственная из свалившихся на него напастей. И он бы сумел пережить одиночество и вынужденную праздность. Но вынести все вместе оказалось Мередиту не под силу. С праздностью навалились искушения. Чем еще, черт возьми, мог он заполнить теперь всю прорву свободного времени? Без съемок, без семьи — не с кем даже словом перекинуться. Естественно, он запил. Да и Джаггерс подлил масла в огонь, решительно настаивая на том, что нужно выждать, пока в кинематографе закончится свистопляска и вновь начнут предлагать настоящие деньги. Меньше чем на пятьсот тысяч при совместном производстве соглашаться нельзя — такова была позиция Джаггерса. Между тем такими деньгами сейчас никто не располагал. «Погоди, скоро они зашевелятся, — уверял Джаггерс, — и вот тогда пробьет твой час». И Мередит покорно ждал, изнывая от безделья, пока ему предложат полмиллиона. Затянувшееся ожидание породило подозрение, быстро переросшее в уверенность, что он больше никому не нужен. Раз никто не хочет вкладывать в него деньги, значит, он больше ничего не стоит. Это казалось Мередиту вполне логичным. Он стал читать сценарии, но ничего достойного не нашел. Тогда-то он и начал по-настоящему прикладываться к бутылке. Сперва только перед обедом, а потом даже с утра — перед завтраком! Впрочем, тогда еще в этом ничего страшного не было. Со многими такое порой случается. Тут вдруг объявился Сэм Джаггерс с неожиданным предложением. Какой-то сумасброд был готов выложить денежки. И Мередит снова стал нужен. Затея-то была какая-то вывихнутая: снимать новыми камерами, проецировать фильмы на широкий экран… Именно поэтому их выбор пал на Мередита. Словом, Мередит должен был самым срочным образом покончить с выпивкой. У него же никак это не получалось. Во всяком случае — быстро. А рисковать заказчики не могли. Громкие имена, огромный бюджет, шумная реклама — все это должно было свести возможный риск к минимуму. Хотя риск все равно оставался — никто еще не снимал новыми камерами и не выпускал широкоэкранные ленты. Ни один режиссер еще толком не знал, как пользоваться этими камерами или даже как выбирать план. Вот так и вышло, что по настоянию студии Мередит согласился лечь в клинику и подвергнуться этому безумному, бесчеловечному и озлобляющему лечению, в результате которого, как утверждали северокорейские и китайские коммунисты, пациент становится готов на все. Отказаться от своей Родины? Раз плюнуть! Отказаться даже от пристрастия к зеленому змию.
Впрочем, Мередит уже перестал жалеть себя. Через эту стадию он прошел давно, когда глушил бутылку за бутылкой. Думая о Карлотте, он вспоминал чувство вины, которое захлестнуло его, когда он узнал о своей роли в том, что Карлотта стала бесплодной. И о том, как он пытался найти себе оправдание, что в ту злополучную ночь отправился с Джослин на берег озера, где в кромешной темноте пытался спрятаться от этого чувства в жарких объятиях Джослин. Господи, что он натворил! Разве мог он тогда предвидеть или хотя бы даже предположить, как воспримет случившееся Карлотта? Мог ли попытаться представить, что она захочет утопиться?
В итоге Мередит уже не только не пытался бежать от чувства вины, но, наоборот, начал жить и упиваться этим чувством, отдаваясь ему целиком, как хотел упиваться самой Карлоттой, если бы удалось вернуть ее к жизни. А спиртное, как казалось Мередиту, помогало ему в этом, обостряя чувства. Что, в конце концов, и привело его в клинику Фу Манчу Марстона. В клинику китайских пыток и наимерзейшего будильника. Дешевого гнусного сукиного сына — будильника. Как бы переломить ему хребет? Все равно ведь врет безбожно. Не может же быть, чтобы до звонка осталось пять минут? Пять жалких и худосочных минут.
