Тихону исполнилось уже восемнадцать, но он не работал и не думал работать. Хватало тех денег, которые давала ему Елена. Или Виктор. Каждый из них уговаривал его остаться навсегда. Но Тихон нигде подолгу не задерживался.
Когда в дверь постучали, Тихон решил было не отвечать. Постучат и уйдут. Это, наверное, кто-нибудь из жэка. Или будут предлагать ножи точить. У Елены тупых ножей нет, все острые. Она вообще покупает только импортное, так что не нужно ничего ни точить, ни чинить.
В дверь продолжали стучать. Придется встать и сказать им, чтобы убирались откуда пришли. Вот если б кровать была на колесах и ко всему в квартире привязаны веревки. Потянул за одну – поехала кровать к двери. Потянул за другую – поехала в кухню. Тихон вздохнул, натянул джинсы и майку с отрезанными рукавами. Прошлепал босыми ногами к двери и распахнул ее.
На пороге стояла Аполлинария, его бабка, консьержка в гостинице. Стало стыдно, что не успел принять душ. Он опустил глаза, переминаясь с ноги на ногу. Аполлинария молчала, и он медленно поднял взгляд. Она постарела. На голове у нее была пестрая вязаная шапка с замысловатыми узорами, которая совсем не подходила ни к ее возрасту, ни к исхудалому ее лицу. Пока Тихон жил с Еленой, он научился немного разбираться в моде и приобрел длинное пальто в комиссионном магазине; а Елена подарила одеколон. Бабка молодится, с одобрением подумал он, подвела глаза черным карандашом – но от глаз опускаются морщины, покрывают щеки, шею.
– Твой отец написал, – сказала она. – Хочет тебя видеть. Прислал приглашение и билет, вот. – Она сделала несколько шагов и положила прозрачную папку на край стола.
Смысл сказанного медленно доходил до Тихона. Он взял в руки папку, вынул из нее листок бумаги, покрутил в пальцах, потом медленно положил обратно и, не глядя на Аполлинарию, спросил:
– Отец? Хочет меня видеть?
– Да, – больше она ничего объяснять не стала. – И если хочешь поехать, вот билет.
Он сел, пожимая плечами, а бабка продолжала стоять.
– Я не сразу тебя нашла, – сказала она.
Я не обязан перед тобой отчитываться, где я нахожусь, сама же меня выгнала, чуть не выкрикнул Тихон. Но сдержался, потому что, на самом деле, в ее словах не было упрека.
– Так ты поедешь или нет?
Об отце он не помнил ровным счетом ничего. В детстве был диван и, кажется, деревянные ставни на окнах. Отдельные слова.
– Да. Поеду, – ответил он, приподнимая голову. На лице Аполлинарии не отразилось ни одобрения, ни удивления. Она раскрыла кошелек и вынула оттуда несколько зеленых банкнот:
– Это тебе на дорогу.
Тихон не протянул руки. Ему было стыдно за то, что он обокрал ее и так и не выплатил пропавшее. Ему не хотелось брать от нее деньги. Ему вообще не хотелось ее видеть. Она напоминала о том, что он начал жизнь как обманувший и обманутый. Но она продолжала стоять перед ним. Он передумал и засунул деньги в карман.
– Хочешь воды? – спросил он.
Аполлинария отрицательно покачала головой, повернулась на каблуках и вышла. Когда она стояла в дверном проеме, Тихон заметил, что она сгорбилась. Он почему-то подумал о траве, о множестве травинок, над которыми движется солнце по небесной кривой.
Сосед поставил новую пластинку, и понеслись раскаты танго. Тихон прижал к себе воображаемую партнершу и стал пританцовывать перед зеркалом. Лицу он пытался придать выражение одновременно страстное и непроницаемое.
– Я полечу очень далеко – и кто знает, что случится со мной! – Сердце ликовало.
Елена повернула ключ в замке и вошла. Тихон подхватил ее и продолжал танцевать, посвистывая в такт музыке.
– Я улетаю – к отцу улетаю – в тропические жаркие страны! – пропел он в такт музыке.
Елена попыталась отстраниться:
– Что, правда?
Но Тихон не пустил ее.
– Да! Пришла – моя бабка сегодня – и принесла – приглашение мне. Я улетаю – в жаркие страны – и даже есть – уже билет!
Он оторвал щеку от щеки Елены, чтобы заглянуть ей в глаза.
– Прекрасно! Я дам тебе денег на поездку.
Тихон знал, что она боится его потерять. Она была влюблена в его молодость и его индейские скулы: другого такого не сыскать. Но лучше подкупить, чем устраивать сцены, вот была ее тактика. Он умолчал о том, что уже получил некую сумму. Виктор наверняка сможет довезти его до аэропорта. Надо еще достать разговорник и какой-нибудь путеводитель, чтобы знать, что там смотреть. Лиле надо будет сказать, что уезжает.
На следующий день Тихон сказал Лиле:
– Я уезжаю в Южную Америку – к отцу. – Помолчал и прибавил на всякий случай: – Но я вернусь, – не зная, хочет ли она это услышать. – Мне, наверное, нужны какие-нибудь прививки от тропических болезней. Хотя за две недели я вряд ли успею заразиться. Ты знаешь, мне кажется, я не забыл язык. Я вчера смотрел на это приглашение и все понимал. Я тебе оттуда напишу.
Лиля кивнула, и он продолжил:
– Интересно, что с собой брать? Ну шорты. Хотя там, наверное, в шортах не любят ходить. Лучше легкие брюки. И смену маек. Кепку, само собой. Хотя там носят такие широкие шляпы из соломы, как их, сомбреро? Я себе лучше такую куплю. Говорят, там жарко, как в бане.
Тихон притопнул ногой. На снегу остался отпечаток подошвы. В их городе очень редко выпадал снег, но это был один из таких дней. У Лили не было шарфа, и она прижимала воротник пальто к горлу.
По небу летел самолет, оставляя за собой белый хвост. Тихон подумал о предстоящих перелетах, и у него замерло сердце.
За два дня до отлета Тихон простудился. Ему предстояли ночевки на кресле в аэропорту и четыре пересадки с самолета на самолет. С температурой и забитым носом это будет мучение, понял он.
Тихон набрал Лилин номер и сказал:
– Я никуда не еду, я остаюсь. «Ты остаешься», – подумала она.
Готовясь поступить в институт, Лиля ходила в городскую библиотеку. Прежде чем приняться за книги, она замирала, прислушиваясь к шелесту страниц под пальцами читателей, к приглушенному шепоту в дальнем конце зала, ко вздоху за спиной. Потом открывала толстую тетрадь в клеенчатой обложке, где на первой странице было выведено ее имя: Лиля Теплова. Она хотела выучить историю древних стран, особенно все об индейцах, потому что на них был похож ее друг Тихон. В ее тайных ночных фантазиях он плыл на лодке или боролся с конквистадорами, или разговаривал с испанским монахом, и звали его, конечно, не Тихон, а каким-нибудь таким именем, которого не выговоришь. Сидя за книгой, она вздрагивала, если до нее доносился запах одеколона или сигарет. Это значило, что Тихон, в очередной раз скитаясь по городу, зашел в библиотеку. Они спускались в буфет, где она ела сосиски, а он продолжал курить. Консьержка выгнала его из дома, и он жил то у тренерши, которая преподавала аэробику в клубе, то у пианиста, то еще у кого-то; Лиля потеряла счет тем, кто любил его. Но он продолжал говорить о себе: «я беспризорник» и улыбался. Он сам ни к кому не привязывался, хотя в глубине души Лиля надеялась, что он тайно влюблен в нее, в Лилю. Он теперь всегда, и в жару, и в холод, носил длинное пальто, когда-то дорогое, теперь превратившееся почти в обноски. У Тихона были высокие скулы и зовущий взгляд. Он говорил, что, глядя на человека, он видит его мечту.
И что, более того, он может соответствовать той мечте, что это ему легко и приятно. Но только на время, конечно.
Иногда он увлекал Лилю на прогулки. Город менялся, появлялись рестораны с яркими вывесками и темными окнами, чтобы на посетителей никто не глазел. На рекламных плакатах красивые девушки держали в руках дорогие вещи. В новых магазинах продавщицы вышагивали королевами. Но все это не касалось ни Тихона, ни Лили. Он говорил ей о том, как нужно уходить ото всех, пока тебя самого не бросили; как легко покончить с собой, если бы не страх; как он хотел бы съездить к отцу в Южную Америку – тот ждет его и даже прислал приглашение. Потом он решил, что не поедет, и опять втайне она подумала, что он остался из-за нее. О том, что он все-таки уехал, она узнала случайно.
Уже в аэропорту, прямо перед отлетом, Тихон принял болеутоляющее и сбил температуру.
Путешествие было мороком, бредом. Он то засыпал, то снова приходил в себя, был где-то на границе между явью и дремой и совсем потерял счет времени. Если бы его мысль не убегала вперед, к отцу, которого он силился вспомнить, то он запомнил бы, как видел в иллюминаторе сетку дорог и рек внизу, цепи гор, розовые облака, застлавшие землю. Он заметил бы, как красивы стюардессы, услышал, как шумит мотор, распознал бы вкус апельсинового сока, развернул бы журнал и прочел, куда еще летают самолеты. Но он все спал: ему снился пункт назначения, который во сне выглядел точь-в-точь как только что оставленный им город на море.
Чем ближе подлетал самолет, тем страшнее становилось. Он не мог понять, почему так боится места своего рождения; и кем он там будет: чужаком, местным? Тихон заглянул в разговорник, который взял с собой. Давно забытый язык возвращался к нему.
