РУКОТВОРНЫЙ ЛАНДШАФТ
Наш поезд все еще шел по Ганьсу на юго-восток, в сторону провинции Шэньси (не путайте ее с провинцией Шаньси, которая чуть дальше к северо-востоку). Только что проехали город Тяньшуй. Ландшафт не имел ничего общего с тем, что я видел в Синьцзяне или даже в других районах Ганьсу. Он весь был рукотворный, сооруженный с китайской тщательностью: в склонах лессовых холмов вырублены террасы, на террасах — какие-то давно не стриженые газоны (в действительности это был почти созревший рис). Ровные поля имелись только в глубоких низинах, на самом дне долин. Все остальное здесь сотворили люди. Целая страна, сделанная вручную: террасы подперты каменными стенами, куда ни глянь — ступеньки и целые переходы, водоводы, канавы, желобы, — ко всему прикоснулась рука скульптора. Самое удивительное, что и основном здесь выращивали не рис, а пшеницу; я заметил груды снопов, которые оставалось лишь обмолотить — а на молотилке, верно, трудится вон тот черный буйвол-исполин, который сейчас нежится в пруду, выставив из-под воды только ноздри.
Весь ландшафт прибрали к рукам, обтесали, нашли ему практическое применение. Получилось неказисто, но симметрично. Наблюдатель не мог сказать: «Поглядите-ка на эту горку», так как вместо горки громоздились многоярусные террасы: канавы, огороженные лессовыми валами поля, дома из лессовых кирпичей, вырубленные в лессовом грунте дороги. То, что китайские мастера-миниатюристы умудряются сделать из персиковой косточки, вырезая на ней замысловатые узоры, они сумели проделать и с этими холмами медового оттенка. На обнаженной скале умудрялись, разместить рисовое поле. Ступенчатые холмы больше походили на пирамиды индейцев майя. А вот на западе Китая такого почти не увидишь. Ландшафт представлял собой колоссальное сооружение, вроде тех замысловатых замкнутых миров, создаваемых насекомыми. Сообразив, что каждая зримая черточка этого ландшафта — дело рук человеческих, я ощутил благоговение, смешанное с шоком. Конечно, то же самое можно сказать о любом мегаполисе, но передо мной был не мегаполис. Теоретически то была гряда холмов на высоком берегу реки Вэй. Но она казалась творением рук человечески.
Пресловутые терракотовые воины, которых туристам запрещено фотографировать, меня не разочаровали. Они просто ни на что непохожи. Это люди и кони в натуральную величину: Солдаты в доспехах, настороженно вытянув шеи, маршируют по участку величиной с футбольное поле: их сотни, и не найдешь двух одинаковых лиц, двух одинаковых причесок. Говорят, что у каждой глиняной фигуры был реальный прототип среди солдат императорской армии, расквартированной в разных точках империи Цинь. Другие утверждают, что индивидуальные черты портретов были призваны подчеркнуть единство Китая: скульпторы стремились показать всех типичных обитателей континентальной Восточной Азии. Как бы то ни было, каждая голова не имеет себе аналогов, а на каждом затылке оттиснуто имя — может быть, имя воина или гончара-ваятеля.
Органичность и бесчисленность скульптур вселяют ощущение, что перед тобой чудо. Даже слегка не по себе становится. Когда смотришь на фигуры подолгу, мерещится, что они наступают на тебя. Очень трудно изобразить человека в доспехах так, чтобы под их защитным слоем угадывалось тело, и все же, несмотря на плотные рукава, сапоги и стеганые рейтузы, пехотинцы выглядят гибкими и мускулистыми, а стоящие на коленях лучники и арбалетчики — бдительными, совершенно живыми.
Эта погребенная под землей армия была, по сути, тайной радостью тирана, повелевшего изваять ее для охраны своей гробницы. Впрочем, первый император, Цинь Ши-хуанди[50] вообще был склонен к широким жестам. До его воцарения Китай был раздроблен на Борющиеся Царства. Тогда-то, кстати, и были возведены первые отрезки Великой Стены. Принц Чэн в тринадцать лет, в 246 году до н. э., сменил на престоле своего отца. А к сорока годам подчинил себе весь Китай. Он называл себя императором. Ввел совершенно новый комплекс законов и установлений, отрядил одного из своих генералов — а также множество крестьян и осужденных преступников — строить Великую Стену, отменил крепостное право (это значило, что китайцы впервые обзавелись фамилиями в дополнение к именам) и сжег все книги, не содержавшие откровенных похвал, его достижениям, — позаботился, чтобы с его имени начиналась история. Грандиозные замыслы императора опустошили казну и вызвали негодование подданных. На Ши-хуанди было совершено три покушения. А когда он умер своей смертью во время поездки в Восточный Китай, министры, чтобы утаить его кончину, засыпали разлагающееся тело гнилой рыбой и отвезли на телеге к этой гробнице. Второй император был убит, его преемник — тоже, в ходе того, что китайцы называют «первым крестьянским восстанием в истории Китая».
Удивляет даже не количество свершений этого древнего правителя, а тот факт, что он столько успел за столь короткий срок. Но понадобилось еще меньше времени, чтобы хаос изгладил достижения его династии. А потом, спустя две тысячи лет, правители Китая поставили перед собой поразительно схожие цели: покорение, слияние, единообразие.
Терракотовая армия уникальна тем, что, в отличие от всех остальных туристических достопримечательностей Китая, остается в своем первозданном виде. Правда, в 206 году до н. э. фигуры были слегка попорчены восставшими крестьянами, которые ворвались гробницу, чтобы отнять у глиняных воинов их оружие: самые настоящие арбалеты, копья, стрелы и пики. С тех самых пор фигуры оставались под землей, пока в 1974 году один крестьянин, рывший колодец, не натолкнулся лопатой о макушку воина; крестьянин откопал скульптуру, и начались поиски других. Воины — единственный шедевр китайских мастеров, который не был перекрашен, подделан или поруган. Если бы воинов нашли до «культурной революции», а не после нее, хунвэйбины определенно расколотили бы их вдребезги заодно со всеми другим шедеврами, которые они разбили, сожгли или переплавили.
КАК Я УЖИНАЛ ВЫМИРАЮЩИМИ ЖИВОТНЫМИ
— У нас в Китае есть поговорка: «Chule feiiji zhi wai, yangyang duo chi», — сообщил Цзян Ле Сунь. И, страшно довольный собой, добавил: — Рифма!
— Мы это называем «неполная рифма», — заметил я. — А что значит эта поговорка? Кто-то «ест самолеты»?
— «Мы едим все, кроме самолетов и поездов». В Китае так.
— Понял. Вы едите все, у чего четыре ноги, кроме столов и стульев.
— Вы шутник! — сказал Цзян. — Верно. Мы едим деревья, траву, листья, животных, водоросли, цветы. А в Гуйлине — и многое другое. Птиц, змей, черепах, журавлей, лягушек и еще других тварей.
— Каких других тварей?
— Я даже не знаю, как они называются.
— Собак? Кошек? — я пристально уставился на него. Мне довелось подслушать, как одна туристка возмущалась, что китайцы с аппетитом едят котят. — Вы едите котят?
— Нет, не собаки и не котята. Этих все едят.
— Енотов? — я читал в путеводителе, что в Гуйлине также популярно мясо енота.
— Что это?
Слова «енот» в его карманном англо-китайском словаре не было.
Цзян сделал очень таинственное лицо, огляделся, притянул меня к себе:
— Фанатов, наверно, нет. Никогда не слышал; что фанатов едят. Но много других тварей. Мы едим, — тут он сделал глубокомысленную паузу, переводя дыхание, — запретных тварей.
Во мне проснулся азарт. «Мы едим запретных тварей» — звучит соблазнительно.
— А что за запретные твари?
— Я знаю только, как они называются по-китайски, извините.
— О чем речь? — спросил я. — Это змеи?
— Сушеные змеи. Суп из змей. Это не запретные. Я говорю о животном, которое ест муравьев своим носом.
— Чешуйчатый муравьед. Панголин. Панголина я не хочу есть. Панголинов и так слишком многие едят, — сказал я. — Это вымирающий вид.
— Вы хотели бы есть запретных тварей?
— Я хотел бы поесть интересных тварей, — уклончиво сказал я. — Как насчет воробьев? Голубей? Змей? Как насчет черепах?
— Это легко. Я могу устроить.
Цзян был молод. На свою работу он пришел недавно, и это чувствовалось: он чересчур старался. Держался запанибрата, постоянно отпускал шуточки, но в этом чувствовалась какая-то фальшь: видно, обычно он имел дело с престарелыми иностранцами, которые любят, чтобы над ними подтрунивали, не забывая лебезить. Я чувствовал: его подобострастие — сознательная уловка, чтобы поставить меня в унизительное положение.
В тот вечер, когда я вернулся в отель, Цзян выскочил мне наперерез из-за кадки с пальмой и указал на маленького обезьяноподобного человечка.
— Наш водитель, — сказал Цзян.
— Ци, — сказал человечек и улыбнулся. Точнее, вовсе не улыбнулся, а просто произнес свою фамилию.
— Я организовал все, о чем вы просили, — сказал Цзян. — Водитель отвезет нас в «Таохуа» — «Ресторан цветка мира».
