У нее нет летных часов, нет звездных. Она не может забыть о Володе, будто в ней сторож какой-то электронный: «Внимание, сейчас позвонит!» И раздается телефонный звонок! «Ну, что ты там, Любушка-голубушка? У нас-то по расписанию. Скоро встретимся». — «Уж побыстрее бы. Возьми подтолкни его, самолет свой» — «Хорошо, подтолкну, жди. Целую!»
И опять ждать до назначенного часа, но без паники. Еще часок сверх того. Погода, может быть, пропала. Еще часок, если на запасной аэродром, но это другая песня. У нас запасные вон как друг от друга отстоят. Может быть, на посадку уже пошел, а туман пал, тогда — лети в Петропавловск. Оттуда он позвонит. А может и не позвонить. Если в Охотске сядут, так это сложнее — связаться. А там санитарная норма кончилась, не выпустят, пока восемь часов не поспят.
И вдруг шаги по лестнице. Она слышит их сквозь метровые стены старой кладки. Чуют кошки и собаки шаги хозяина, бегут к двери, их кошка Лаура встречая отца, тянулась лапой к ручке двери. Как ее понимает Любушка. Ей хочется усмирить дыхание, а не получается. Быстро в зеркало глянуть, волосы поправить. Да глаза какие-то странноватые. Отчего — не плакала ведь. И горло подводит всегда. Прокашляться надо.
Звонок! Это он! Вдруг не он. Вдруг принесли телеграмму! Вдруг беда — с родителями! С Володей! Нет, нет, не может быть!
У него есть ключ, но все равно звонок — ее вызвать, а то пока докричишься! Он отпирает ключом, распахивает дверь. Она бросается на шею. Не покачнется, не хлипкий. Да и миниатюрная. Летная шуба с капюшоном, унты. Она в черном бархатном платье с золотой подковкой на груди. Когда надеть успела? — сама не знает. Туфли на высоком каблуке. На одной ноге стоит, а другой в воздухе болтает. В балете каком-то видела такое. По телевизору.
Володя должен немедленно выдать нечто эквивалентное. Он роняет на пол туго набитый портфель, коробку с фруктами примащивает на телефонную тумбочку и кружит жену на вису.
— Моя мама! — из-за двери робко выглядывает Вадька.
— Нет, моя! — отвечает Володя, и задор его столь силен, что Вадька хлюпает носом, кряхтит и закипает слезами.
— Господи, — Любушка не скрывает досады. — Всю душу мне вымотал, и еще мало. Да твоя мама, твоя. Папа же прилетел. Неужели ты не рад? Иди в комнату, а то он холодный. Будет тебе сюрприз.
Вадька недоверчиво затаивается за дверью. Любушка, прижимаясь всем телом к мужу, крепче смыкает руки у него на шее и долго, зовуще целует в губы. За дверью раздается жалобный трубный звук — прелюдия к очередному плачу.
— Уж не даст и встретиться, — лукаво говорит Люба. — В кого он только у нас? Ты давай в ванну. Папа у нас пойдет в ванную, Вадинька, запылился немного в небесах. Там же космическая пыль, говорят. Мама папе помоет головку, а ты поиграй. Договорились? Хочешь, я тебе тоже помою головку? Не хочешь, боишься. Ну ладно, поиграй минутку в одиночестве.
Вы любите отгадывать мысли? Мысли любимого человека, — есть ли занятие интереснее? Упредить желание, вычислить, интуицией дойти? Ну, тогда вы понимаете Любушку…
Распаренный, умиротворенный, погруженный в роль отца семейства, Володя восседает за столом. Если сказать, что блаженство разливается по его лицу, то это будет соответствовать истине только на одну десятую.
Говорят, Андрей Рублев две недели постился перед тем, как взяться за новую икону. Владимир Добриенко, безусловно, понял бы гениального предка, если бы художник набросился на гастрономические арабески Любаши. И вообще … ее общество.
— Я так ждал, так ждал… — Володя умолкает, не в силах подыскать слова для окончания фразы.
— Я поняла, — мурлычет Люба. — Я тоже ждала. Устал? Подремлешь?
— Что я, спать сюда пришел? — бормочет Володя и зевает.
Но через минуту бодр и ищет, к чему бы приложить руки. Он обдумал еще в самолете и наметил несколько дел. Надо только окончательно решить, какое первостепенное. Между кухней и ванной есть крохотный коридорчик. Метра полтора квадратных. А потолок уходит в неоглядную высь. Зачем такая кубатура? Кому она лично нужна? Никому. Значит, набиваем доски, делаем антресоли, а на них можно будет полмашины вместить.
— Ну и правильно, Володюшка! — одобряет Люба. — Мыслимое ли дело все в комнате держать! Давай сюда чемоданы составим! Я буду подавать…
— Ты не беспокойся, я сам. Ты пацаном займись.
— Да что им заниматься, я же его спать уложила. Тихий час же, забыл? Знаешь, операцию ему делать надо. Гланды рвать. Я хочу, чтобы ты дома был. У тебя неделя найдется без полетов?
— Может и две найтись, только что тогда получать станем? Сейчас самые полеты. В начале месяца у нас учеба будет. Терпит это дело?
— Терпит. Женя говорит, сам проследит за наркозом. И потом нас пустит в палату. Никого вообще-то не пускают. — Люба видит, что Володю огорчило известие о сыне. А ведь не хотела его огорчать, не омрачать праздник возвращения. — Ты не расстраивайся только, это совсем не страшно.
— Я ничего. Это ты сникаешь. А знаешь, какую я тебе обновку сейчас сочиню? Сапоги-чулки не надоели? Хочешь взамен перламутровые?
— Хочу!
— Будут перламутровые.
Володя поставил Любины изящные сапожки на развернутую газету в прихожей, достал металлический флакон и затряс его так, что внутри забились металлические шарики.
— Вадьку не разбудишь?
— Нет. Хорошо, что спит, я тут немного побалуюсь, запах будет сильный.
Володя нажал на кнопку, и светлая струя брызнула на сапог. Через минуту он сверкал расплавленным серебром.
— Слушай, здорово как! Я бы до этого никогда не додумалась. Как ты сообразил?
Володя самодовольно замялся, и смущение на лице сменялось радостью. И вообще ему слишком хорошо становится от похвал, он меняет тему.
— Кран я привез. Обратила внимание? Смеситель для кухни. Шланг и душ маленький — тарелки споласкивать. Только чтобы не мы одни платили. Все же будут пользоваться, на троих нужно поделить расходы… А летом мы знаешь, что закатим? Квартиру нужно всю обновить, всем колхозом. Проводку поменяем, побелим, покрасим.
— Жаль, что не вся наша…
— Еще не вечер. Будет и на нашей улице праздник!
Только они разговорились, хлопнула входная дверь, это Надя вернулась с работы. Посторонний человек, даже соседка, — будто гири на руках.
— Прилетел, наконец-то. С возвращением! — В голосе Нади вибрирует неподдельная радость. — А запах! Явно не «Диор». Сапоги, что ли, привез? А-а, это ты лаком покрыл, да? Мне покрась, а?
— У тебя свой муж есть, — Любушка жеманничает, а в голосе торжество. Не удается перевести в шутку слишком горячий клубок чувств.
— Да, есть! Его допросишься! На что его хватило, так на стеллаж. За восемь лет семейной жизни. И то не сам строил.
— Ему же некогда, — Люба искренне защищает Женьку.
— А твоему есть когда? Есть? «Диора» привез? Когда покажешь? Не тяни душу!
— Смотреть-то нечего. Флакончик, как из-под пенициллина. Я пока и открывать не буду.
— Почему это? — в голосе Володи возмущение.
— Сабантуйчик организовываем. Маша замуж, наверное, выйдет.
Володя обрадовался и не скрывает этого. Он и так намеривался посидеть за праздничным столом, а здесь повод готовый, не надо голову ломать. Володе хотелось выпить, но зарок давал — только за праздничным столом, не иначе!
— Готовить вместе станете?
— Может быть, из домовой кухни принести? — хитрит Надя.
— Еще чего не хватало, — тон Любушки более чем жесткий. — Тогда можно в забегаловке все устроить. Кухню беру на себя. Только мне одной не справиться. Пусть девушки помогают.
— А спиртное? — нерешительно спрашивает Володя, будто размышляет вслух.
— Да ты знаешь, товарищ-то этот, жених будущий, непьющий.
— Ну, шампанского давай. Пива.
— Ему вообще ничего нельзя, ни капли.
— Понятно. Значит, купим, а выставлять не будем. Кому надо — марш на кухню, наливай и пей. — Все молча согласились с Володей.
— Придумать бы что-нибудь необычное. А то собраться вместе, поесть, — много ли радости? Что-нибудь памятное, — мечтательно говорит Люба.
— Викторину, что ли, — улыбаясь, говорит Надя. — Как в пионерлагере?
— Хотя бы.
Стол решили накрыть в прихожей, так сказать, на ничейной территории. Вообще-то у Маши надо бы, но не одна гостей принимает. Это, так сказать, общая заслуга, если уж уточнять детали.
— Давай, сервируем по высшему разряду, — нерешительно предложила Любушка. — Сервиз наш хочется обновить, три года не распакованный. — Володя с полуслова понял и сразу одобрил. Знай наших! Жаль вот, подходящего платья у Любушки нет. Такого бы, как их норковая шуба: надеваешь, и нет вопросов. С платьями сплошная морока: мода, шить надо. Попробовал заикнуться Любаше, так она сразу отбрила:
— Что я у тебя, полиглотка какая-нибудь? И готовь ему, и за ребенком горшки носи, а теперь еще и шей сама.
