Т. e. кто не был в Севилье — не видел чуда.
Чудо — это, прежде всего, собор, — самый большой католический собор в мире, больше Нотр Дам де Пари, на двенадцать метров длиннее собора Св. Петра в Риме. Построили его на месте мечети, разрушенной после изгнания мавров. Севильянское духовенство решило ничего не жалеть, чтобы сделать собор великолепным. Архитекторам сказали:
— Постройте церковь единственную в мире. Пусть будущие поколения думают, что мы были сумасшедшими.
Чтобы осуществить это пожелание понадобилось сто восемнадцать лет. Описывать собор и его красоту в очерке нельзя, — для этого понадобились бы целые книги, и такие книги уже давно существуют. Здесь тридцать семь капелл, и в каждой ежедневно идут службы. В королевском приделе показывают гробницу из золота и серебра, в которой покоится св. Фердинанд, отвоевавший Севилью у мавров. В виде особого одолжения серебряную стенку королевской усыпальницы отодвигают, — за стеклом видно нечто очень страшное и тленное, в бархатных одеяниях. Здесь же гробница кроткой Марии Падильи, возлюбленной Педро Жестокого.
Но Христофор Колумб погребен не в боковом приделе, где хоронили королей, а у главного алтаря. Ему воздвигнули великолепный мавзолей из темного мрамора. Четыре рыцаря-гиганта в костюмах четырех провинций Испании несут на своих мощных плечах саркофаг, в котором покоится прах великого мореплавателя. Христофор Колумб и после своей смерти продолжал странствовать. Его похоронили сначала в Сан Доминго, потом перевезли в Гавану, а когда Куба освободилась от испанского владычества, Колумб вернулся в Испанию, в севильский собор, на украшение которого ушло столько золота из новооткрытых им американских владений.
Существует большая литература доказывающая, что Христофор Колумб был «мараном», т. е. крещеным евреем. Если это так, то, вероятно, он — единственный в мире крещеный еврей, похороненный с королевскими почестями в величайшем католическом соборе.
Второе чудо Севильи непосредственно примыкает к собору. Это — Хиральда, бывший минарет мечети, к вершине которого пристроили четырехэтажную колокольню. Мавританский стиль внизу, готический наверху, а вместе с тем Хиральда, действительно, кажется каким-то архитектурным чудом. Не даром севильянцы, давшие разрушить мечеть, не позволили притронуться к минарету, которым они испокон веков гордились.
С какой бы стороны путник ни подъезжал к Севилье, он уже издали видит легкий силуэт Хиральды, возвышающийся над городом. И не так уж велика эта колокольня по современным понятиям, — всего девяносто пять метров, но ведь когда ее строили! К стыду своему должен признаться, что у меня не хватило мужества пешком отправиться на вышку Хиральды, где прикреплена статуя Веры, вращающаяся при малейшем дуновении ветра. Жаль, оттуда открывается великолепный вид на окрестности. После «Реконкисты» четыреста тысяч мавров были изгнаны из Севильи. Неверных гнали из города к морскому побережью солдаты — кастильянцы, закованные в тяжелые железные латы. Выйдя на равнину, мавры остановились, в последний раз оглянулись назад, увидели Хиральду. И тогда начался «великий плач». Но солдаты не дали им оплакивать потерянный рай и копьями погнали толпу дальше.
* * *В каждом старинном испанском городе есть свой Альказар или Альгамбра, — одновременно и крепость, и королевский дворец. Севильский Альказар был создан арабскими султанами со всей роскошью Востока. Бесконечная амфилада мраморных комнат, подковообразные арки в стенах, через которые открывается вид на султанские сады с лучшими розами Испании.
Жарким полымем горят
Из-под кружева мантильи,
Обольщая жадный взгляд,
Розы пышные Севильи.
В садах еще и теперь бьют бесчисленные фонтаны. В севильском Альказаре калифы принимали ежегодную дань королей провинции Леона: сто красивейших готских девушек. Некоторых калифы оставляли в своем гареме, других посылали в подарок вельможам и фаворитам. В Альказаре поселился Педро Жестокий и красавица Мария Падилья, которую он приказал считать королевой.
Католические короли никогда не любили мусульманского Альказара. Его предполагали разрушить, как систематически разрушали всё, напоминавшее о многовековом владычестве мавров. Дворец был спасен от гибели только потому, что Филипп II увлекся постройкой Эскуриала, под Мадридом, и крепость севильская была попросту заброшена. Говорят, Альказар когда-то соединялся подземными ходами с Золотой Башней, несущей стражу на берегу Гвадалквивира. У башни этой выгружали золото, приходившее из Америки, — оттуда и название Дель Оро. При Филиппе Втором крепость превратилась в тюрьму. Здесь держали еретиков, ждавших сожжения на кострах.
С набережными Гвадалквивира, широко разлившегося у Севильи, неизменно связана память об оборвыше Мурильо… Отсюда ушла в Мексику экспедиция Фернанда Кортеса. Здесь, на этих берегах, было снаряжено первое кругосветное путешествие португальца Магеллана.
Неподалеку от Золотой Башни, по ту сторону моста, расположено предместье Триана, до сих пор пользующееся дурной славой. Там живут севильские цыгане. Трудно сказать, чем они промышляют. Есть в Испании поговорка, дающая на этот вопрос ответ: — Андалузский осел и севильский гитано могут жить воздухом.
В Триане расположены табачные фабрики, на которых работают «сигареры» — внучки и правнучки Кармен. Предместье славится не только своими красавицами, — из Трианы вышли две великомученицы свв. Руфина и Юстиния, покровительницы Севильи, тоже бывшие простыми работницами.
По вечерам девушки Трианы прогуливаются по берегу реки в обнимку со своими «новио». Особенно заглядываться на них не рекомендуется, — «новио» больше не выходят на прогулку со шпагами или навахами, но любовью они и сегодня не шутят. Случается, однако, — севильянка вдруг поднимет на прохожего темные, восточные глаза, на миг блеснет в них лучистый свет и тут же она потупит взор, скроет его за своими длинными ресницами…
В маленьких тавернах звенят гитары. Гитаны поют, бьют в ладоши, веселятся. Там поют:
У Севильи есть Триана,
Где родятся без конца
Молодцы смелее чорта
И горячие сердца.
Это — в переводе В. И. Немировича-Данченко, который несколько недель жил в Севилье.
Меня предупредили, чтобы я не разгуливал ночью по улицам Трианы и убрался бы восвояси до наступления темноты. Всё же, я зашел в какой-то кабачек, по виду довольно страшный и грязный притон. Вся стена в глубине была уставлена винными бочками. Кроме хозяина в баре я увидел еще двух стариков. Они спали, сидя за столиками, уронив головы на грудь.
Было жарко, мне хотелось пить и кое-как, с грехом пополам я объяснил, что хочу получить стакан красного вина, «вино россо». Хозяин внимательно на меня посмотрел, взял с полки двойной стакан и спросил — хватит ли? После чего он подошел к бочке и нацедил белого вина.
— Россо, упрямо твердил я. Не «бианка», а «россо».
Кабатчик с презрением выплеснул вино на пол и сказал:
— Россо не существует. Говори «тинто». Тинто!
— Тинто, пер фаворе, вежливо попросил я.
Он удовлетворенно кивнул головой и налил из другой бочки стакан вальдепанаса, «крови Андалузии». Вино было терпкое, крепкое и холодное. Очень мне хотелось угостить двух бродяг за столами. Но они продолжали крепко спать, да я и не знал, как предложить им угощение… Допив «тинто» я положил на стойку монету. Хозяин дал сдачу, — стакан вина стоил две с половиной пезеты, т. е. пять американских сентов.
— Адиос! — сказал я выходя на улицу.
— Вайа устед кон Диос! — сказал хозяин. Отправляйтесь с Богом.
Уже темнело. Я решил, что лучше, действительно, отправиться с Богом, и пошел через мост к центру Севильи, где уже загорались голубые фонари.
«Скажите мне: несчастный Дон Гуан Вам незнаком?»
«Каменный Гость». Пушкин
Образ Дон Жуана сохранится в памяти людей до тех пор, пока на земле будут любить, наслаждаться и умирать. Поэты будут посвящать ему стихи, писатели рассказывать о жизни севильского обольстителя и спорить о том, кто именно послужил моделью испанскому монаху Тирсо де Молина, который первый создал образ Дон Жуана в драме «Севильский соблазнитель или Каменный Гость».
Прототипом «Севильского соблазнителя» был порочный Дон Хуан де Тенорио, живший в четырнадцатом столетии. Дружба с королем Педро, богатство и знатность, обеспечивали ему полную безнаказанность. Когда утром на улицах Севильи находили труп, женщины крестились и шептали:
— Это дело проклятого Дон Хуана, да покарает его Господь!
Именно этот Тенорио соблазнил донью Анну, дочь командора Уолла (а не жену, как у Пушкина) и убил его на дуэли. Командор был похоронен на уничтоженном теперь кладбище при монастыре св. Франциска. Но еще в конце прошлого столетия Вас. И. Немирович-Данченко видел склеп и каменную статую командора.
