Чтобы преодолеть пять миль, разделявшие их дом и владения Слэттера, Мэри потребовалось чуть больше часа. Полдороги она и вовсе пробежала. Чемодан тяжело раскачивался и бил ее по ногам, в туфли забивался мягкий песок. Время от времени она спотыкалась о рытвины. Мэри застала Чарли Слэттера стоящим возле оврага, который служил границей между фермами. На первый взгляд, Чарли ничем особенным не занимался. Сощурившись, он смотрел вдаль, туда, куда уходила дорога, туда, откуда пришла Мэри, и что-то напевал с закрытым ртом. Когда Мэри остановилась перед бездельничавшим Слэттером, его вид потряс женщину, ведь их сосед всегда работал не покладая рук. Ей и в голову не могло прийти, что он размышлял о том, как выкупит ферму у этого дурака Дика Тёрнера, когда тот вылетит в трубу: стадам требовалось допол- [186] нительное пастбище. Вспомнив о том, что они встречались всего два-три раза, причем всегда Чарли даже не пытался скрыть своей неприязни, Мэри взяла себя в руки и заговорила, пытаясь произносить слова медленно, пусть даже и затаив от волнения дыхание. Она спросила Чарли, не подбросит ли он ее до станции, чтобы успеть на утренний поезд — следующий должен прийти только через три дня, а дело срочное. Чарли внимательно на нее посмотрел. Казалось, он что-то высчитывает.
— А муженек-то твой где? — спросил он с бесцеремонной шутливостью.
— Работает, — запнувшись, выдавила из себя Мэри.
Чарли что-то проворчал, смерил женщину подозрительным взглядом, однако все-таки поставил ее чемодан в машину, припаркованную под большим деревом возле дороги. Он забрался в автомобиль, и она села рядом. Не дожидаясь, пока Мэри справится с дверью, Чарли, насвистывая сквозь зубы, стронул машину с места: он считал излишним баловать женщин, предоставляя им возможность толком усесться. Наконец Мэри устроилась на сиденье, вцепившись в чемодан так, словно это был ее паспорт.
— Что, муженек настолько занят, что даже до станции подбросить не может? — спросил [187] Чарли и, повернувшись, внимательно на нее посмотрел.
Мэри покраснела и кивнула, чувствуя укол вины, но при этом толком не отдавая себе отчета, в какое положение ставит Дика. Сейчас все ее мысли были только о поезде.
Чарли утопил педаль газа, и здоровенная мощная машина понеслась вперед по дороге, чуть не врезаясь в деревья и сильно буксуя в пыли. Поезд, плюясь водой и паром, уже стоял на станции — свободного времени не оставалось. Мэри быстро поблагодарила Чарли, забыв о нем прежде, чем локомотив пришел в движение. Денег у нее было только на то, чтобы доехать до города, на такси уже не хватало.
От станции она с чемоданом в руках пошла пешком, ступая по улицам города, в котором ни разу не появлялась после замужества. В те несколько раз, когда Дик ездил сюда, она отказывалась его сопровождать, страшась попасться знакомым на глаза. Приблизившись к клубу, Мэри воспрянула духом.
День стоял чудесный, просто чудесный, а воздух был душистым. Весело сияло солнце. Даже небо среди знакомых зданий смотрелось иначе — на фоне белых стен и красных крыш оно выглядело более чистым и ясным. Это был не тот проклятый синий купол, кото- [188] рый, выгнувшись над фермой, заключал ее в неизменную череду смен времен года, нет, перед ней было голубое, как цветок, поле, и Мэри в восторге почудилось, что она может разбежаться и с легкостью взлететь в бескрайнюю синеву, где и обретет покой. Улица, по которой она шла, была усажена цветущими деревьями, отчего казалось, что их ветви покрыты белыми и розовыми бабочками. Вся улица выглядела так, словно была выкрашена розовым и белым, а над всем этим синела бескрайняя небесная высь. Этот мир был совсем другим! Это был ее мир.
В клубе ее встретила сестра-хозяйка, которая сказала, что замужних женщин тут не селят. Дама с любопытством посмотрела на Мэри, и от этого взгляда переполнявшее ее легкомысленное веселье тут же куда-то подевалось. Мэри совсем забыла о существовании этого правила, впрочем, ничего удивительного: она не воспринимала себя замужней. Мэри приходила в себя в вестибюле, где она много лет назад встретилась с Диком Тёрнером. Оглядевшись по сторонам, она обнаружила, что обстановка не изменилась, но, несмотря на это, казалась ей чужой. Все выглядело таким чистым, сверкающим, упорядоченным.
Будто протрезвев, Мэри нашла гостиницу, сняла номер и помыла голову. Потом она от- [189] правилась в контору. Среди всех девушек, работавших там, Мэри не обнаружила ни одной знакомой. Мебель поменяли, стол, за которым она когда-то сидела, переставили. Это ей показалось возмутительным. Как они могли трогать ее вещи? Она поглядела на девушек в красивых платьях, с уложенными волосами, и ее впервые посетила мысль, что она им теперь не ровня. Впрочем, было уже поздно. Ее проводили в кабинет к начальнику, и Мэри немедленно увидела на его лице то же самое выражение, что было и у сестры-хозяйки в клубе. Женщина поймала себя на том, что смотрит на свои загоревшие потрескавшиеся руки, и тут же спрятала их за сумочкой. Мужчина, сидевший напротив Мэри, пялился на посетительницу, всматриваясь ей в лицо. Потом он перевел взгляд на туфли, которые были покрыты красной пылью, потому что она забыла их почистить. Начальник с видом, в котором сочетались печаль, потрясение и даже возмущение, сообщил, что вакансию уже закрыли, о чем он очень сожалеет. Мэри снова ощутила приступ ярости: она трудилась здесь всю свою жизнь, работа и эта контора стали частью ее естества, и вот теперь ее отказываются принять назад. Повисло молчание. Мэри почувствовала, как меркнут и тают мечты, которыми она жила последние несколько недель. Затем начальник спросил, не больна ли она.
[190]
— Нет, — уныло произнесла Мэри.
Вернувшись в гостиничный номер, она посмотрела на себя в зеркало. Хлопчатобумажное платье на ней выцвело и, как теперь знала Мэри, насмотревшись на наряды девушек в конторе, давно вышло из моды. И все же, несмотря на это, выглядело оно вполне достойно. Признавая, что ее кожа потемнела и стала сухой, расслабив мышцы лица, Мэри, однако, не заметила особой разницы между собой нынешней и прежней. Если разгладить кожу, становились заметны маленькие белые черточки, расходившиеся от уголков глаз и напоминавшие мазки кисточки. «Щуриться — плохая привычка», — подумалось ей. Волосы тоже были не в лучшем состоянии. Правильно, откуда парикмахерам на ферме взяться? Неожиданно в ней поднялась волна дикой ярости, жажды мести и злобы на сестру-хозяйку, начальника — буквально на всех и каждого. А чего они ждали? Что она прошла через всю эту череду страданий и разочарований и при этом осталась прежней? Так впервые Мэри призналась самой себе, что изменилась, причем изменилась внутри себя, а не только внешне. Она решила, что отправится в салон красоты и приведет себя в порядок, — надо бы вернуть себе былую внешность, и тогда ей уже не откажут в месте, которое принадлежало ей [191] по праву. Но тут она вспомнила, что у нее нет денег. Вывернув кошелек, Мэри обнаружила лишь полкроны и шесть пенсов. Она не сможет даже расплатиться за номер. Волна паники поднялась и опала. Окоченев, Мэри села на стул возле стены и замерла, не двигаясь, раздумывая, что ей делать. Однако усилия, что она прикладывала в поисках выхода, оказались чрезмерными. В любом случае ее ждали неисчислимые унижения и препятствия. Казалось, Мэри ждала чего-то. Через некоторое время она резко ссутулилась и терпеливо посмотрела через плечо. Когда раздался стук в дверь, она подняла голову так, словно его ожидала, а увидев на пороге Дика, не переменилась в лице. Несколько мгновений они оба хранили молчание. Потом он взмолился, сжав ее руки:
— Мэри, не уходи от меня.
Она вздохнула, встала, автоматически поправив юбку и пригладив волосы. Создавалось такое впечатление, что она собирается в давно запланированную поездку. При виде ее позы и лица, в котором не было ни упрямства, ни ненависти, а лишь смирение, Дик опустил руки. Скандала не предвещалось — не то у нее было настроение.
Дик, в свою очередь, взял себя в руки и, точно так же, как и Мэри, посмотрел на себя в зеркало. Он примчался в рабочей одежде, [192] даже не перекусив, сразу же, как только прочитал оскорбительную записку, ударившую его словно ножом. Из свободных рукавов торчали загорелые руки. Кожаные ботинки Дик надел на босу ногу. Тёрнер таким тоном, словно они с Мэри вместе приехали на прогулку, предложил, если ей хочется, сходить в кино, а потом пообедать. «Он пытается сделать так, чтобы я почувствовала, будто ничего не произошло», — подумала Мэри, однако, взглянув на него, поняла, что все дело в ее покорности. Увидев, как она неловко, со страдающим видом оглаживает платье, Дик сказал, что Мэри непременно должна сходить и прикупить себе новую одежду.
— А чем я за нее расплачусь? — это была первая фраза, что Мэри произнесла за все это время, и прозвучала она привычно резко и грубо.
Они снова были вместе — даже тон разговоров не переменился.
