– Ты дядю своего трахнула! – кричали они.
– Ты наготу его обнажила!
– Ты на прибор его глаза таращила!
Они потащили ее к священнику, отцу де Ламбервилю.
– Вот она, христианочка твоя. Дядю своего трахнула!
Священник велел вопящим дикаркам пойти прочь, а сам внимательно осмотрел лежавшую пред ним на земле девушку, из ран которой сочилась кровь. Удовлетворенный осмотром, он помог ей подняться.
– Ты живешь здесь как цветок среди ядовитых шипов.
– Спасибо тебе, отец мой.
Давным-давно (теперь мне так кажется) я проснулся от того, что Ф. подошел к кровати и стал ерошить мне волосы.
– Вставай, дружок, пойдем со мной.
– Который час, Ф.?
– Лето 1964 года.
На его губах играла странная улыбка, прежде я его таким никогда не видел. Я немного смутился от того, что не мог найти ей объяснение, и скрестил ноги.
– Вставай. Нам надо прогуляться.
– Отвернись, дай мне одеться.
– Нет.
– Ну, пожалуйста.
Он сорвал с меня простыню. Тело было еще отяжелевшим от сна, в котором я тосковал по утраченной жене. Он медленно покачал головой.
– Почему ты не прислушался к советам Чарльза Аксиса?
– Хватит тебе, Ф.
– Почему ты не прислушался к советам Чарльза Аксиса?
Я плотнее сдвинул ноги и прикрыл волосы на лобке ночным колпаком. Ф. продолжал упорно на меня таращиться.
– Признайся, почему ты не прислушался к советам Чарльза Аксиса? Почему в тот далекий день в детском доме ты не отослал ему купон?
– Да отстань ты от меня.
– Ты только взгляни на свое тело.
– Эдит на мое тело не жаловалась.
– Ха!
– Она, что, говорила тебе что-то о моем теле?
– Очень много чего.
– А что именно?
– Она говорила, что твое тело надменное.
– Какого черта это должно было значить?
– Признайся, дружок. Признайся мне про Чарльза Аксиса. Признайся в своем грехе гордыни.
– Не в чем мне признаваться. А теперь отвернись пока я буду одеваться. Сейчас еще слишком рано для твоих дешевых дзен-буддистских головоломок.
С молниеносной быстротой он заломил мне отработанным движением руку за спину, стащил с полной грез постели, поволок в ванную и поставил там перед зеркалом в полный рост. Ночной колпак каким-то чудом завис на жесткой проволоке волос. Я закрыл глаза.
– Ох!
– Смотри. Смотри и признавайся. Скажи мне, почему ты наплевал на Чарльза Аксиса?
– Нет.
Он со знанием дела еще сильнее скрутил мне за спиной руку.
– Ой-ёй-ёй, ну, пожалуйста! Помогите! Правду говори! Ты пренебрег купоном из-за греха гордыни, ведь так? Чарльз Аксис был для тебя недостаточно хорош. В своем жадном воображении ты вынашивал невысказанное желание – хотел стать Голубым Жуком. Ты хотел стать капитаном Марвелом. Ты хотел стать Гуттаперчевым Мужчиной. Даже Робин тебя не устраивал, ты хотел быть Бэтменом.
– Ты мне руку сейчас сломаешь!
– Ты хотел стать Суперменом, который никогда не был Кларком Кентом. Ты хотел жить на обложке комикса. Ты хотел быть Непобедимым Ибисом, который никогда не расстается со своим жезлом. Ты хотел, чтобы в воздухе между тобой и остальным миром было написано: «БАХ! ТРАХ! БУМ! ХРЯСЬ! УХ! БАЦ!» А стать Новым Человеком всего за пятнадцать минут в день – это тебя совершенно не интересовало. Признавайся!
– Больно! Больно мне! Да, да, ладно, признаюсь. Мне хотелось чудес! Я не хотел восходить к успеху по ступеням из купонов! В один прекрасный день мне хотелось проснуться и видеть все насквозь, как на рентгене! Признаюсь!
– Ну, ладно.
Он отпустил мне руку, обнял и привлек к себе. Пальцы мои в том фаянсовом полумраке темницы ванной комнаты были очень искусны. Расстегнув верхнюю пряжку широких брюк «Слим Джек», которые Ф. носил без ремня, я резким движением сбросил на пол ночной колпак. Он упал между большими пальцами моих ног и его ботинками, как осенний фиговый листок в нудистской утопии. Странная улыбка не сходила с чувственных губ моего друга.
– Да, дружок, долго я ждал от тебя этого признания.
Взявшись за руки, мы шли по узким припортовым улочкам Монреаля. Смотрели, как в трюмы китайских грузовозов сгружают потоки зерна. Удивлялись геометрической точности кругов, которые описывали чайки, парящие над мусорными кучами. Провожали взглядом огромные океанские лайнеры, уходившие вдаль по полноводью расширявшейся глади реки Святого Лаврентия, – сначала они становились маленькими, как берестяные каноэ, потом превращались в белые буруны и растворялись в розоватой дымке далеких холмов.
– Что это ты все время так хитровато улыбаешься? Мышцы лица у тебя еще не болят?
– Меня радует мысль о том, что я уже многому тебя научил.
Продолжая держаться за руки, мы поднимались по ползущим в гору улицам, взбираясь на Мон-Руаяль, которая дала нашему городу имя. Никогда раньше магазины на улице Сен-Катрин так не радовали глаз яркими красками, никогда запрудившие улицу люди не были такими веселыми. Мне казалось, я в первый раз вижу это буйство красок, будто положенных первыми мазками на белую шкуру северного оленя.
– Давай купим в Вулворте горячих булок с сосисками.
– И съедим их, перекрестив руки, хоть от этого можно перемазаться горчицей.
Мы шли по улице Шербрук в западном направлении, в тот район города, где жили в основном англичане. Там ощущалось напряженное оживление. Дойдя до угла парка Лафонтен, мы услышали возгласы выкрикивавших лозунги демонстрантов.
– Québec Libre! [44]
– Ouébec Oui, Ottawa Non! [45]
– Merde а la reine d'angleterre! [46]
– Елизавета, убирайся домой!
Совсем недавно газеты объявили о намерении королевы Елизаветы в октябре нанести в Канаду официальный визит.
– Толпа какая-то уродская, Ф. Давай прибавим шагу.
– Нет, эта толпа просто замечательная.
– Почему?
– Потому что им кажется, что они негры, а это – одно из самых острых ощущений, которые дано испытать человеку в нашем столетии.
Продолжая держать меня за руку, Ф. проталкивался в эпицентр демонстрантов. На многих из них были майки с надписью: «QUÉBEC LIBRE». Я обратил внимание на то, что все – включая женщин – были очень возбуждены. Известный молодой кинорежиссер обращался к собравшимся с постамента памятника. У него пробивалась реденькая, как у школьника, бороденка, одет он был в отпадную кожаную куртку, какие часто встречаются в коридорах L'Office National du Film [47]. Его голос звенел как набат колокола. Ф. захватом опытного дзюдоиста дал мне понять, что слушать оратора надо внимательно.
– История! – вещал молодой человек поверх наших голов. – Как нам быть с Историей?
Этот вопрос разгорячил всех еще сильнее.
– История! – кричали со всех сторон. – Верните нам нашу Историю! Англичане украли у нас Историю!
Ф. еще глубже вклинился в толпу. Она всасывала нас автоматически, как зыбучий песок лабораторного монстра. Отзвуки звонкого голоса молодого оратора зависали над нами в воздухе как надписи на небесах.
– История! – продолжал он. – История так решила, что битва за континент была проиграна индейцами в пользу французов. А в 1760 году История изменила свое решение, определив французам проиграть в пользу англичан!
– Уууууу! Перевешаем англичан!
Я ощутил приятное чувство у основания позвоночника и чуть подался назад, к тонкому нейлону платьица какой-то стоявшей позади меня возбужденной фанатички.
– В 1964 году История решила… нет, постановила, чтобы англичане отдали эту землю, которую они так и не смогли толком полюбить, чтобы они отдали ее французам, отдали ее нам!
– Bravo! Mon pays malheureux! Québec Libre! [48]
Я почувствовал, как сзади ко мне в обвисшие брюки скользнула рука – рука женская, как я понял по длинным ногтям, гладким и обтекаемым, будто фюзеляж.
– Долой англичан! – вырвалось у меня вдруг неожиданно для себя самого.
– Да, вот именно, – прошептал Ф.
– История определила, что должны быть выигравшие и проигравшие. Истории наплевать на конкретику, Историю интересует только очередность. А теперь, друзья мои, я хочу задать вам только один вопрос: чья очередь настала сегодня?
– Наша очередь! – раздался единодушный оглушительный вопль.
Толпа, взволнованной частью которой стал теперь и я, еще теснее сгрудилась вокруг памятника, словно он был головкой винта, и весь город, которым мы стремились овладеть, как гаечный ключ навинчивал нас на него все сильнее и сильнее. Я расстегнул ремень, чтобы ей было легче засунуть руку поглубже. Обернуться и взглянуть ей в лицо мне не хватало смелости. Мне дела не было до того, кто она такая – мне это казалось в высшей степени безразличным. Я чувствовал, как ее обтянутая нейлоном грудь распластывается у меня по спине, оставляя влажные потные пятна на рубашке.
– Вчера свой след на холмах Монреаля оставил англо-шотландский банкир. Сегодня настала очередь квебекского националиста ставить свое имя в паспорте новой Лорентидской Республики!