Он поднялся и подошел, протягивая руку.
Мильт пожал ее:
— Я очень о тебе тревожусь. Если бы не тревожился, то и не пытался бы говорить с тобой серьезно. — Он высвободил свою руку. — Ты умен и привлекателен; в тебе нет ничего такого, что помешало бы тебе многого достичь. Мне невыносимо видеть, как ты постоянно идешь на компромисс.
— Какой компромисс?
— Отказываешься от того, чего в действительности хочешь. Ты настроил свое зрение на материальную жизнь, состоящую из покупок, продаж и получения барышей. Ты же был создан для… — Он остановился, подыскивая слово. — Тебе следует искать чего–то духовного.
Брюс, с трудом ворочая языком, сказал:
— Прости, но я сейчас опять рассмеюсь.
У него непроизвольно затряслась челюсть; он вынужден был сесть и подпереть подбородок ладонями, чтобы удерживать его в неподвижности.
— Почему это кажется тебе таким смешным?
— Не знаю, — сказал он.
— У человека, идущего в бизнес, существует только одно побуждение, — сказал Мильт. — Загребать деньги.
— Не только, — сказал он.
— Какое же еще в таком случае?
— Это приносит удовлетворение, — сказал он.
— Чушь, — отрезал Мильт.
— Ты имеешь в виду, что мне надо стать пожарником или ковбоем?
— Тебе надо иметь какие–то ценности в жизни, непреходящие ценности.
— Такие же, как у тебя? — спросил он, опять смеясь и не в силах остановиться.
— Я не хочу, чтобы ты был похож на меня, — сказал Мильт.
— Не надо было тебе становиться торговцем, если у тебя такие мысли, — сказал Брюс. — Лично я не вижу в этом ничего дурного.
— О чем я и говорю.
— Умение заставить магазин окупаться — вот что для меня непреходящая ценность, — заявил Брюс. — Я всегда к этому стремился. С детских лет.
— Может, ты сейчас так думаешь, — сказал Мильт. — Это самообман.
— Разве мне не лучше знать?
— Нет, со стороны виднее, — сказал Мильт. — В самом себе никто не разбирается.
— Так ты что, лучше меня способен сказать, чего я хочу? Ты не можешь читать мои мысли. Не знаешь, что происходит у меня в мозгах.
— Я могу сказать, что будет для тебя лучше. Что тебе стоит делать, вместо того чтобы даром тратить свою жизнь.
— Я не трачу свою жизнь даром.
— Еще как тратишь, — сказал Мильт. — Кто ты, как не сопляк, пытающийся захапать дешевые японские печаталки? Чем вообще здесь можно гордиться?
— Пошел к черту, — сказал Брюс.
— Точно, — сказал Мильт. — Пошли все к черту. Я, Сьюзан, все на свете. Но посмотри правде в лицо. Ты эгоистичен и незрел. Ты хороший парнишка, все тебя любят, но ты просто не такой взрослый, как тебе хотелось бы. До этого тебе еще идти и идти, и если ты хочешь вырасти, тебе лучше разобраться, что в этой жизни ценно и духовно.
— Воспользуйся своим советом сам.
— Я знаю, почему ты такой, какой есть, — сказал Мильт, покачивая головой.
— Ладно, я, пожалуй, поброжу вокруг и куплю чего–нибудь почитать, — сказал Брюс. Когда он открыл дверь, солнечный свет ослепил их обоих.
Мильт промолчал.
— Пока, — сказал Брюс, все еще медля. Однако Мильт опять не отозвался.
Ступив за порог, Брюс прикрыл за собой дверь.
Примерно через час, когда он с журналом в руке снова вошел в домик, Мильт сидел на кровати и выписывал чек.
— Держи, — сказал Мильт, протягивал заполненный чек Брюсу. — Это то, что я тебе обещал. Мой свадебный подарок.
Чек был выписан на пятьсот долларов.
— Я не могу его принять, — сказал он.
— Без него ты не получишь эти машинки, — сказал Мильт. — И вообще я даю его не тебе, а Сьюзан. Это моя последняя возможность дать ей знать о своих чувствах. — Он слегка улыбнулся. — После этого говорить о них будет преступно. Все равно денег у меня много, а тратить не на кого.
— Спасибо, — сказал Брюс, убирая чек в бумажник.
Об их давешнем споре никто из них не сказал ни слова.
— Я тебе рассказывал, что звонил Кэти? — спросил Брюс.
— Нет, — сказал Мильт.
— Она нашла ключ от машины. Так что сможет сюда приехать. Я дал ей адрес этого мотеля.
Мильт кивнул.
— И хозяева мотеля в курсе, что ты болен. У них есть телефоны здешних докторов, я у них спрашивал.
— Прекрасно, — сказал Мильт. — Они, наверное, смогут мне помочь. — Вид у него был бесстрастный.
— Как бы ты отнесся к тому, чтобы я поехал дальше?
— Я же сам предлагал тебе это, — сказал Мильт.
— Если ты считаешь, что тебе не станет хуже, то я, пожалуй, поеду.
— Ты по этой дороге будешь возвращаться, когда закончишь дела в Сиэтле?
— Нет, — сказал он. — Я, наверное, проеду по Побережью на юг и вернусь по федеральному шоссе 26, через Орегон.
— Зря ты звонил Кэти, — сказал Мильт. — Нет никаких причин, чтобы она сюда приезжала. Через день–другой я встану на ноги, и мне ничто не помешало бы поехать обратно на «Грейхаунде». — Он откинулся на спину и уставился в потолок. Вскоре добавил: — Надеюсь, ты провернешь эту сделку с машинками.
— Мне даже ехать никуда не хочется, — сказал Брюс, — как подумаю, что ты все еще на меня злишься.
— Я просто беспокоюсь, — возразил Мильт.
— Не надо обо мне беспокоиться.
— Хорошо, — сказал Мильт.
— Пусть даже я и не верю в бога, — сказал он, — но все равно могу жить полной жизнью.
— Только в тебе есть что–то мертвое, — сказал Мильт.
— Ничего подобного.
— Ты похож на этих ученых, придумывающих водородные бомбы, — сказал Мильт. — Холодных и рациональных.
— Но бездушных, — сказал Брюс.
Мильт кивнул.
— Может быть, мы все взорвемся, — сказал Брюс. — И тогда это не будет иметь значения.
— Готов поспорить, что тебя даже это не задело бы.
— Очень даже задело бы.
— Ты даже ничего бы не заметил, — сказал Мильт.
Брюс стал собирать свои вещи в ванной, укладывая их в раскрытый чемодан.
— А может, она, в конце концов, оказалась бы благим делом, — сказал Мильт. — Бомба, я имею в виду. Может, она разбудила бы людей.
— Сомневаюсь, — сказал Брюс. — Сомневаюсь, что она могла бы послужить благу.
— Людям иногда необходимо взглянуть в лицо действительности. — Мильт сказал это с горечью и убежденностью.
Упаковав вещи, Брюс пошел в контору и обрисовал хозяевам ситуацию. Он дал им телефон Кэти, а потом, спохватившись, и телефон в Бойсе, принадлежавший Сьюзан и ему самому. В завершение всего записал название и адрес компании Мильта. И дал им ясно понять, что у Мильта достаточно денег, чтобы себя содержать; ему хотелось знать наверняка, что, когда сам он уедет, к Мильту будут относиться хорошо.
— Не беспокойтесь о нем, — сказала хозяйка, сопровождая его к машине. — Мы за ним присмотрим. — Она с воодушевлением помогла ему выгрузить вещи Мильта.
Он отнес в домик все свертки и чемоданы.
— Что ж, до свидания, — сказал он Мильту. И, помедлив в дверях, добавил: — Не принимай близко к сердцу.
— Точно, не принимай, — отозвался Мильт, не глядя на него. — Деревянных никелей не принимай ни в коем разе.
Вскоре он выехал на дорогу, покинув мотель и Мильта.
В Сиэтл он добрался в тот же вечер и сразу же, припарковавшись на заправке, позвонил Филу Барановскому по тому номеру, что дал ему Мильт.
— Уже очень поздно, — сказал Барановский, когда Брюс объяснил ему, кто он и чего хочет. — Десять часов.
— Тогда как насчет утра? — сказал он, до тех пор не осознававший, что вечер действительно поздний. Да и в любом случае ему требовалось поспать; он не чувствовал себя готовым к деловым переговорам, после того как весь день провел в дороге.
Они договорились встретиться в половине десятого утра на некоем перекрестке в центре, который, как заверил его Барановский, ему не составит труда найти. Барановский никак не намекнул ему на то, какие у него шансы; он просто сказал, что будет не против обсудить продажу данных машинок, вот и все.
Повесив трубку, он ощутил разочарование. Все это множество миль, которое он покрыл… и вот он здесь, говорит с человеком, которому принадлежит склад тех самых машинок. И голос, доносившийся с другой стороны линии, был самым обыкновенным деловым голосом, ничем не отличающимся от любого другого.
На следующее утро он припарковался на оговоренном углу и стал ждать, когда появится Барановский.
Без четверти десять по тротуару к его «Меркурию» подошел худощавый темноволосый человек в блестящем двубортном костюме, синем в полоску. На вид ему было лет сорок пять. Помахав Брюсу, он наклонился к окну и сказал:
— Поедем в вашей машине или в моей? Если хотите, можно и в вашей.
Он впрыгнул на сиденье рядом, и они поехали. Барановский давал указания. Манеры у него были живые и изысканные, глаза сияли, он непрерывно жестикулировал. Он казался добрым малым, но был явно переутомлен. У Брюса появилось чувство, что склад пишущих машинок не представлял для Барановского чересчур уж большой ценности. Нет, он был непоколебим относительно стоимости этих машинок и не собирался уступать их задешево, но их количество было для него незначительным — всего лишь один инвентарный список среди множества других. По пути из центра города к складу Барановский поведал о других своих занятиях. По–видимому, главный его интерес составляло оптическое оборудование, импортируемое из Японии и Европы, — линзы и призмы, бинокли и микроскопы. Он рассказал Брюсу, что много лет назад начинал в качестве шлифовщика линз в некоей фирме в Портленде, изготовлявшей очки; в дальнейшем на пару с одним оптиком они открыли собственную мастерскую, потом, в сороковых, он занимался военными заказами, а вот теперь — этим самым импортом. У него, несомненно, имелись прямые связи с экспортерами в Японии, которые поставляли ему линзы, а пишущие машинки появились в качестве одной из их побочных линий.
