У дверей ресторана они распрощались и разошлись в разные стороны. Алексей Скворцов — в таинственный «за угол», а Говоров к метро — проводить Киру и скорее в бюро писать корреспонденцию.
— Он, конечно, болтун, но милый, живой парень, — сказала Кира.
Говоров вздохнул:
— Помнишь у Солженицына коронную фразу Ивана Денисовича? «У шпионов жизнь веселая!»
— Мне почему-то жалко твоего Скворцова.
— Тогда у него есть шанс стать твоим любовником, — засмеялся Говоров. — У тебя же бывало… Из жалости и сочувствия ложилась в постель к мужику.
Кажется, именно в то время, в один из дней, позвонила Альбина, жена Клода: Клод пытался покончить жизнь самоубийством, принял огромную дозу снотворного, случайно она зашла в квартиру, успела вызвать врачей, его спасли, но он лежит в госпитале в тяжелом состоянии, хочет тебя видеть.
После работы Говоров поехал в госпиталь. Двухместная палата, слабый свет настольной лампы, запах лекарств, казенного учреждения. Сосед Клода, худой старик, вытянулся на спине, уставившись в потолок, не прореагировал на Говорова, ни разу не повернул голову. Клод встретил Говорова слабой улыбкой, отодвинул поднос с остатками ужина:
— Ну вот, дружище, никто не думал, что…
Клод словно извинялся.
Еще по дороге Говоров наметил для себя линию поведения. Спрашивать «почему?» нельзя. Если Клод захочет, сам расскажет. Громко охать и причитать глупо. Молчать и смотреть на Клода с жалостью — Клод обидится. И Говоров понес какую-то ерунду про французскую политику, тему своей сегодняшней корреспонденции. Говоров знал, что вряд ли Клод его слушает, но для Клода это был необходимый звуковой фон, дававший ему возможность привыкнуть к присутствию Говорова и решиться сказать что-то важное.
Они познакомились с Клодом лет двадцать тому назад, в Марселе, в первую и единственную поездку Говорова во Францию в составе советской делегации. Тогда Клод был членом Французской компартии и активистом Общества франко-советской дружбы. Потом Клод приехал в Москву, работал переводчиком в издательстве, женился на молоденькой русской красотке, вернулся с ней в Париж. Потом началось у них взаимное разочарование, увы, типичная ситуация! Из блистательного иностранца, которому в Москве на валюту было все позволено, Клод, к удивлению Альбины, превратился в обыкновенного служащего, считавшего каждый франк. И жизнь в северном парижском пригороде очень мало походила на кадры из французских фильмов, которыми Альбина так увлекалась. А Клод вместо восторженной возлюбленной увидел рядом с собой эгоистичную бабу с непомерными амбициями, не способную терпеть скромный трудовой быт. И еще Альбина срывалась — по-московски запивала и бросалась в загулы, что вызывало оторопь у друзей Клода. Но Альбина объясняла свое поведение совсем по-другому, в ее глазах во всем был виноват Клод со своими мелочными придирками. А Клод не понимал, как при его неприхотливом характере, при том, что он вкалывает как вол… Словом, их претензии друг к другу можно было выслушивать до бесконечности, что Говорову и приходилось делать, когда семейные визиты прекратились и Клод и Альбина предпочли встречаться с Говоровым каждый в отдельности, как с исповедником, однако Говоров старался не забивать себе голову их проблемами, у него в одно ухо влетало, из другого вылетало. Говорову были симпатичны и Клод и Альбина, вместе и порознь, и он думал, что раз их отношения держатся, значит, не так плохо в этой семье.
Никто не ждал такой развязки!
А ждал он другого, вопроса Клода: спал ли ты с Альбиной?
Говоров подозревал, что именно этот вопрос больше всего мучает Клода, поэтому Клод и вызвал его в госпиталь.
«Нет, — ответил бы Говоров, — этого не было!»
И ведь чистая правда, граждане, хоть Альбина была готова, Альбина предлагала. И тут интуиция Клода не обманывала. Но как объяснить Клоду, что Говоров не пошел на эту связь, ибо у русских не принято спать с женами товарищей? И если объяснить так, то Клод, скорее всего, бы поверил, но это означало выдать тайны Альбины. И потом, неизвестна реакция Клода на такие откровения — успокоится ли он или еще пуще обидится?
Впрочем, Говоров догадывался, что Клод ни о чем таком никогда не спросит. Будет терзать себя сомнениями, но промолчит.
— В общем, глупо, — сказал наконец Клод.
— Глупо! — согласился Говоров.
— Тут все навалилось вместе: долго не было работы, депрессия, скандалы с Альбиной…
— Конечно, — согласился Говоров.
— Но когда Альбина потребовала развод и продать квартиру… Раздел имущества, по закону она имеет право. А я привык к своему дому, к своим вещам… Квартира еще не выкуплена, но это единственное, что я имею, что заработал за всю жизнь. И я подумал: опять снимать, опять скитаться, деньги разойдутся, и мне уж никогда не иметь своей крыши над головой… Вот что было последней каплей.
— Понимаю, очень тебя понимаю, — согласился Говоров, и так как Клод замолчал, скользкую тему про Альбину они проехали, а может, у Клода и в мыслях не было ее затрагивать, то Говоров почувствовал одновременно облегчение и некий призыв к действиям. Теперь он знал, зачем он здесь.
— Тебя я понимаю. Но когда я читаю в газетах, скажем, историю про директора банка, которого уволили и который в состоянии депрессии убил свою жену, двух своих маленьких детей, а потом и себе пустил пулю в лоб, то я бы этого гада оживил, чтоб потом всенародно повесить!
Он бы что, работу себе не нашел? Простым банковским служащим? Ан нет, у него гордыня, самолюбие, дескать, тем самым он перейдет в низший класс, какой-нибудь Жан Пьер с ним перестанет здороваться и придется продать яхту, к которой привык и которая еще не выкуплена. Но кто ему дал право лишать жизни своих близких, решать жизнь за своих детей? У этого несчастного директора банка небось квартира, о которой мы с тобой и мечтать не смеем, да еще домик в деревне, да куча акций. Мог бы жить припеваючи, если бы не эта боязнь оказаться на одной ступеньке ниже в обществе. Нет, извини, Клод, французы зажрались, французы с жиру бесятся! Тебе я искренне сочувствую, ты трудяга, тяжело в наши годы отказаться от своего угла, мне, кстати говоря, на свою квартиру не заработать, но ты жил в Советском Союзе, ездил по стране, знаешь наш быт. Для какого-нибудь Вани из Ярославля, который двадцать лет вкалывает за гроши на химическом заводе, живет в общежитии, где в комнате пять коек, и ждет, когда ему дадут свой угол, действительно угол, шестиметровую клетушку, но свою! Так вот, для Вани из Ярославля, который после работы два часа стоит в очереди за вонючими костями, так называемым мясом, — мы здесь с тобой от такого отвыкли, собакам эти кости постыдимся дать, — для Вани из Ярославля, которому вечером еще надо дождаться автобуса, втиснуться в него, чтоб трястись до общаги, где опять же все пьют, дерутся и блюют на пол, так вот, повторяю, для Вани из Ярославля твоя неудачная жизнь, Клод, — немыслимый сверкающий праздник! Понимаю, Клод, ужасно жалко расставаться с квартирой, но ты что, не сможешь снять другую? Ты лезешь на стенку, когда долго нет заказов, понимаю, противное состояние, но вот заказы приходят, и ты зарабатываешь деньги, которые Ване из Ярославля и не снились! Ты что, себе другую бабу не найдешь, нормальную француженку? Ты же завидный жених! А Ваня из Ярославля занимается онанизмом, бабу ему некуда привести, разве что в парадном. Или у него давно не стоит от всей этой химии в цеху. В общем, Клод, если ты расскажешь Ване из Ярославля, как тебе плохо во Франции, боюсь, сочувствия не дождешься, накинется он на тебя в дикой ярости и будет избивать ногами…
Говоров заметил, что Клод слушает его как-то затылком, хоть вроде лишь чуть-чуть отвернулся…
Потом Альбина ему сказала:
— Ты своей «лекцией» оскорбил Клода. Не думаю, чтоб он тебе это простил.
Альбина совсем исчезла с горизонта, а Клод очень долго не появлялся у Говоровых.
Конечно, Говорову хотелось совершить путешествие в Лондон, в основном из-за Дениса (для семилетнего мальчишки переплыть на настоящем морском корабле пролив Па-де-Кале — событие, которое он запомнит на всю жизнь), однако меркантильные подсчеты показывали, что дешевле и проще, а главное, по карману снять что-то на август в Бретани. Так он и намеревался сделать. Кира поняла, повздыхала, созвонилась с агентством, там нашли двухкомнатную квартиру с палисадником, в полукилометре от пляжа. Оставалось послать чек. Вдруг все поломалось. Савельева вызвали на август в Гамбург, и Говорову предстояло сидеть одному в лавке.
В начале августа парижские внештатники разъехались, политическая жизнь во Франции затихла.
— Я наскребаю темы для корреспонденции благодаря советским газетам, — сказал Говоров в очередном телефонном разговоре с Гердом. — Здесь ничего не происходит. Не может такого быть? Хорошо, пишу о побеге двух уголовников из лионской тюрьмы, репортаж об этом на первых страницах французской прессы. Что еще? А еще устрицы у них заражены каким-то микроорганизмом. Очень интересно для нашего слушателя? Итак, берешь мой комментарий к статье в «Комсомолке» о положении на железных дорогах? Прекрасно! Как я живу? Как в советском анекдоте. Начальник спрашивает подчиненного: «Теплую водку любишь? А потных баб? Нет? Молодец, пойдешь в отпуск в декабре!»
