Полдень явил Красавчика Джо, быстроногого и свежего, в крахмальной рубашке в цветочек, широком бархатном галстуке и светло-лиловом полотняном костюме в талию. «Я увидел, что переднее окно открыто…» Катон предложил перекусить бутербродами с сыром и послал его за сигаретами и пивом.
Они покончили с ланчем. Солнце высветило серую газету, приклеенную к кухонному столу слоями жира, две обгорелые кастрюли и застарелую грязь на плите, крошки и окурки на полу, кучу молочных бутылок с остатками прокисшего свернувшегося молока и скопище розовых прозрачных тараканов в дальнем углу. В распахнутую дверь врывался запах земли и молодой листвы садов. Катон смотрел на Красавчика. Ему еще не удавалось пробиться к новой искренности, которая этим утром казалась столь необходимой и легкодостижимой. Он не знал, как начать, как найти верный тон. Выжидательный, насмешливый взгляд глаз мальчишки, угадываемый за бликующими стеклами очков, беспокоил и смущал его. Джо снял галстук и расстегнул верхнюю пуговичку рубашки. Сейчас он чистым стальным гребешком тщательно причесывал светлый шелк волос и смотрел в глаза Катону, с усилием сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Катон чувствовал, как в нем поднимается желание, необходимость соприкосновения.
— Вы знаете, отец, что я не злодей. Пока еще.
— Надеюсь, это правда.
— Вы слишком плохо думаете обо мне.
— Я не знаю, что думать о тебе.
— Вообще не думайте. Просто любите меня.
Катон заглянул в поблескивающие золотом глаза, которые, казалось, светились искренностью.
— Джо, я должен попытаться говорить с тобой более откровенно.
— Надеюсь, вы попытаетесь. Понимаете, вы относитесь ко мне как к ребенку.
— Разве? Прости. Послушай, Джо. Я должен уехать отсюда, и бог знает, где я буду. Вероятно, даже придется оставить священство, оставить церковь и…
— Почему, что вы натворили?
— Ничего не натворил. Просто решил так, то есть решу, наверное…
— О нет, нет, это невозможно, чтобы вы больше не были священником, неужели не понимаете, вы — священник, вы не это имеете в виду, не невозможное, нельзя этого делать, вы не перестанете бьггь священником, никогда, никогда…
Джо, вытянув вперед руку ладонью вниз на столе, говорил тихо, но страстно.
Катон с волнением, а отнюдь не с облегчением сказал:
— Да, невозможно, ты, пожалуй, прав…
— А что невозможно, то и не случится?..
— Нет, ну, думаю, я останусь, да, конечно, останусь…
— Вы меня испугали, отец, на секунду я решил, что вы это серьезно! Ведь если вы уедете, что будет с нами? Где-то, должно быть, есть что-то святое, наверняка есть.
Катон был ужасно тронут.
— Да-да, но святость… она не зависит лишь от простых грешных людей вроде меня… она есть, Джо, и будет там, что бы я ни делал и что бы ни думал… так что нельзя…
— Знаю, знаю, это — вера в Бога. Но я не верю в Бога, я верю в вас.
— Рассуди тебя Бог!
В проеме двери возникла чья-то фигура, и человек быстро прошел на кухню: высокая девушка в возмутительно коротком платье и с длинными струящимися русыми волосами.
Катон вгляделся, щурясь от солнца.
— Колетта!
С радостными восклицаниями и смехом они бросились обниматься. Большие черные башмаки Катона и легкие сандалии Колетты исполняли замысловатый танец на скользком от жира полу. Летнее платье и тонкие плечи исчезли в объятиях старой, отдающей затхлостью сутаны. На кухне повеяло ароматом яблок, цветов, свежестираного хлопка.
— Дорогая моя, дорогая моя…
Так они кружили по кухне, а вскочивший на ноги Джо стоял у плиты, разинув в изумлении улыбающийся рот.
— Джо, это моя сестра.
— Да бросьте вы, отец!
— Я его сестра! — крикнула Колетта.
Все трое рассмеялись.
— Знакомьтесь, Джозеф Беккет, Колетта Форбс.
— Привет, Джо!
Колетта с сияющим лицом шагнула к Джо и протянула руку. Джо робко пожал ее.
— У него прозвище Красавчик.
— Понимаю почему! Очень рада познакомиться. Какой чудесный день, правда! Ой, Катон, я так счастлива видеть тебя! Мне так вдруг стало хорошо, я знала, что должна повидаться с тобой, и…
— Ты что-нибудь ела?
— Парусэндвичейнастанции, авытуттожеели… Катон, какая у тебя грязь, может, мне прибраться? Послушай, позволь, я съем вот этот кусочек хлеба и сыру! Ох, я вам помешала, вы разговаривали. Извините, мне пойти погулять пока?
— Никакой прогулки, — сказал Катон, все еще смеясь от удовольствия, — Мне надо еще минутку поговорить с Джо… если не трудно, просто поднимись наверх…
— Нет, на улице так чудесно. Я поброжу, а ты тогда крикни. До свидания, Джо. Аты не волнуйся, хлеб я возьму с собой.
Колетта схватила хлеб и скрылась во дворе. Хлопнула калитка.
Джо сел обратно к столу.
— Надо же, надо же!..
Катон обхватил руками голову. Вместе с Колеттой в комнату ворвался некий нездешний дух надежды и радости и легко коснулся его, как ребенок касается другого ребенка в игре в салки.
— Так на чем я остановился… Слушай, Джо, лучше тебе сейчас уйти. Но мне действительно нужно поговорить с тобой. Приходи завтра утром, и мы…
— Знаете, ваша сестра красива.
— Красива? Да, думаю, ты прав.
— Уверяю вас. А еще она такая… не похожа на других. Ни одна девушка еще не смотрела на меня как она, так открыто, и руку пожимает по-мужски… Все девчонки, каких я знаю, без конца жеманятся и хихикают… настолько тупые, колготки не умеют натянуть, чтоб не морщинились… Отец, как по-вашему, она не откажется погулять со мной?
Катон перестал улыбаться:
— Моя сестра… с тобой?..
На мгновение в комнате повисла тишина. Красавчик Джо встал. Взял со стола галстук, брезгливо отряхнул его и начал повязывать.
— Отец, вы чертовский сноб.
Катон вспыхнул. Кровь горячей волной прилила к щекам, ко лбу.
Красавчик Джо двинулся к раскрытой двери.
— Стой! — крикнул Катон. Быстро обошел стол и преградил ему дорогу. Глаза их встретились.
— Прости, — сказал Катон, неожиданно заикаясь. — Это… это не снобизм… ты не понял… я не знаю тебя…
Джо опустил глаза. Катон отступил в сторону, и парень вышел на солнце.
— Джо… пожалуйста… приходи завтра… пожалуйста…
— Да… приду…
Джо развернулся и выбежал со двора.
Катон сел на стул.
Мгновение спустя вошла Колетта.
— Этот парень промчался мимо меня, как… ты в порядке?
— Да, все прекрасно. Возьми сыру.
— Катон, посмотри на этих тараканов!
— Они здесь живут.
— Тут такая вонь. Позволь, я приберу, а? Схожу и куплю какое-нибудь дезинфицирующее средство. Разреши остаться здесь и помогать тебе. Я могла бы следить за чистотой.
— Нет, — сказал Катон. — Это место не для тебя.
— Ты такой строгий и старомодный. Меня, знаешь, голыми руками не возьмешь. Пусть даже папа считает меня только предметом сексуального желания.
— Он это сказал?
— Не совсем так. Но он очень расстроен из-за того, что я бросила колледж.
— Решилась все-таки?
— Да. Как и писала тебе. Толку от него никакого. Вернулась вчера поздно вечером.
— Но он не слишком злится?
— Не так, как тогда на тебя. Наверное, смирился с тем, что у него такие ужасные дети.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал Катон и, потянувшись через стол, на секунду взял ее руку.
Волосы у Колетты были совершенно прямые и шелковистые, светло-русые, с прядями разных оттенков, как выбеленные солью ветви деревьев у моря, и доставали ей до талии. Более короткие прядки обрамляли лицо, как листья. Хотя щеки были и припухлые, как у брата, но лицо — более худое и с тонкими чертами, прямым носом, подвижными губами, морщившимися при улыбке. Глаза были карие, ясные и пытливые. Между двумя передними зубами небольшая щелка. Катон смотрел на ее сияющее, с безупречной кожей лицо. Цветущее, юное и невинное.
— Почему мне нельзя тут остаться, Катон?
— Мы закрываемся. Дом собираются сносить.
— Какая жалость! Я так хотела прийти сюда еще. Но я боялась, не знала, что сказать отцу. Пришлось бы или лгать, или злить его. А теперь все равно.
— Не станешь лгать?
— Нет, пусть злится. Когда съезжаешь?
— Завтра или… или послезавтра… или… я собираюсь поселиться у Брендана Крэддока.
— Передавай ему сердечный привет, если он еще помнит меня. Как думаешь, я когда-нибудь стану монахиней-кармелиткой?
— Надеюсь, не станешь! — ответил Катон, — Чем собираешься заняться?
— Не знаю, — Она взглянула на него своими по-детски радостными карими глазами, — Наверное, просто… подожду… что боги… скажут… что мне делать… дальше. Не Бог. Боги. Папа этого не поймет. Не поймет?
— Наслаждайся весной. Не тревожься ни о чем, — сказал Катон, — В Лэкслиндене небось сейчас такая красота. — Он вздохнул, — Да, знаешь, кто на днях заходил сюда? Генри Маршалсон. Вернулся из Америки.
