– А бардак здесь, надо признать, из ряда вон выходящий, – хихикает Тенорок.
– Это хорошо, – рокочет Басок. – Если тут будет порядок, нам работать над немцами будет труднее.
А эти ребятки не такие уж и дураки, думает Немец. И ему вдруг мучительно захотелось, чтобы тут прекратился «бардак» и наступил «порядок». Зачем? А просто так, назло этим самоуверенным соотечественникам. А в самом деле, что нужно для того, чтобы в Западной Германии навести «порядок»? Покончить с чувством вины за прошлое, создать свою мощную армию и восстановить подлинную демократию, т.е. дать возможность большинству отстаивать свои интересы и защищаться от претензий меньшинства. Иначе говоря, немцам нужна чистая совесть, независимость и здоровье.
Они летели над степью, растянувшейся на десятки километров. Ведущий, командир эскадрильи, пел «За вечный мир, в последний бой летит стальная эскадрилья». Они, ведомые, подпевали каждый для себя. Для некоторых экипажей этот бой действительно был последним, в том числе для самого командира эскадрильи. Перед тем как дать команду «По машинам!», командир, двадцатитрехлетний веселый парень, уже ставший майором и Героем Советского Союза, сказал, сверкнув ослепительно белыми зубами: «Украсим Родину трупами врагов!» И он был сбит первым. Но он не украсил Родину даже своим собственным трупом: его машина взорвалась в воздухе, и он испарился.
Приближалась весна. Начал таять снег. На полях обнажились трупы солдат, убитых во время зимнего наступления и занесенных снегом. Трупы так и оставили под снегом до весны. И вот они обнажились. Точки на снегу такого страшного цвета, для которого в живописи нет названия. Тысячи и тысячи точек. Километр за километром. Эскадрилья снизилась до бреющего полета: посмотреть, свои это или враги. Но различить своих и врагов не удалось: трупы всегда нейтральны.
Как будет выглядеть поле битвы в будущей войне, подумал он. И будут ли вообще трупы? Труп человека есть продолжение его существования. Могила человека есть часть его жизни, есть ее продолжение. Общество без трупов и могил – ужаснее ничего не придумаешь.
В тот полет ему вдруг стало страшно. Но не оттого, что его могли сбить. А оттого, что он вместе с самолетом взорвется в воздухе, как их командир, или от удара о землю, как его ведомый, и от него ничего не останется. Буквально ничего. Все куда-то испарится. Новые сапоги и новый широкий офицерский ремень, которым он очень дорожил. Ордена. И фотография девочки, в которую он был влюблен в школе. Не останется абсолютно ничего. Как будто его не было совсем. Страшна не смерть сама по себе, думал он, а сознание того, что будет так, как будто тебя совсем не было. Человек биологически и исторически сформировался так, что могилы предков стали частью его жизни. То, что людей убивают и будут убивать, это нормально. Ненормально то, что не остается могил предков. Каких только лозунгов тут нет! И ни одного – о праве человека на могилу.
Мысли его снова переключаются на демонстрацию. Западный массовый человек, думает он, глядя на пеструю толпу демонстрантов, похожую скорее на карнавал, чем на политическую демонстрацию, есть существо очень странное. Он изобретает великолепные электрические бритвы и после этого начинает отращивать бороду. Изобретает замечательные одежды, а облачается в бесформенные балахоны или обнажается совсем. Изобретает умопомрачительные кушанья и начинает голодать во имя здоровья. Развивает технику мгновенного уничтожения миллионов людей и начинает ожесточенную борьбу за ее запрещение.
Вот группа молодых людей несет лозунг «Мы предпочитаем сдаться русским без сопротивления, чем исчезнуть от взрыва русской атомной бомбы».
Вы предпочитаете, думает он. А подумали ли вы о том, что предпочитают сами «русские»?
Во время войны с Германией им в качестве военных трофеев попадались немецкие пистолеты. Ах, какие это были замечательные пистолеты! Стрелять из них было большим удовольствием. Правда, стрелять в тире. И ухаживать за ними надо было очень тщательно, чтобы они не отказали. Из своих же, отечественных пистолетов стрелять было не очень-то приятно. Как бабахнет, так, того гляди, руку из плеча вырвет или сам из руки выскочит. И попасть из него, допустим, в кошку или собаку с пяти шагов было немыслимо. И даже в человека из двух выстрелов один промажешь, а другим вместо головы, в которую метишь, попадешь в часть тела, прямо ей противоположную. Зато за отечественными пистолетами можно было совсем не ухаживать. Плюхнешься с ним в грязь, он все равно не откажет в случае надобности. Им гвозди можно было заколачивать, а он все равно работал. Плохо работал, но все-таки работал. И они, идя на свидания с девчонками, украшали себя изящными немецкими «вальтерами», а идя в бой, брали с собою грубые, но безотказные советские «ТТ». Им тогда было невдомек, что тем самым они были участниками столкновения двух социальных систем, двух тенденций исторического развития. Им тогда было невдомек, что, когда дело касалось жизни и смерти, они предпочитали грубую надежность своей системы.
У русских, думает он, есть свои принципы предпочтения. И в будущей войне русские вряд ли будут способны брать в плен. В особенности без сопротивления.
– Если начнется война, – говорит Басок, скользя взглядом по роскошным витринам магазинов, – тут будет где порезвиться.
– Да, – соглашается Тенорок. – Ювелирные магазины и банки можно будет голыми руками и безнаказанно очистить.
А Немец вспомнил случай из первых дней войны, когда к ним в часть заехали два грузовика, нагруженные мешками с деньгами, сбросили мешки и помчались дальше. Они равнодушно перешагнули через эти мешки с миллионами ненужных (как тогда казалось) денег и побрели вслед за умчавшимися машинами. Праздные разговоры, ребята, думает он. Если начнется война и вы будете топать по бриллиантам, вы даже не наклонитесь их поднять хотя бы из любопытства.
– Недавно, – хихикает Тенорок, – в Москве загорелся поезд метро. Началась паника. Но нашлись мужественные люди, которые начали грабить впавших в панику пассажиров. О чем это говорит? А о том, что человечество не погибнет в будущей войне. Найдутся предприимчивые смельчаки, которые в считанные минуты разворуют все богатства. Это и послужит потом основой для восстановления разрушенной войной экономики.
– Обрати внимание, – говорит Басок, насмеявшись досыта, – среди демонстрантов ни одного иностранного рабочего. А ведь их тут больше четырех миллионов! Почему бы это?
– А очень просто, – говорит Тенорок. – Им работать надо. Им некогда заниматься такой ерундой. Да и ни к чему. Они тут на положении рабов. А рабам не до политики. Политика тут есть дело плебеев.
Немцу надоело слушать болтовню обнаглевших «землячков». Переходя в другое место, он на мгновение почувствовал на себе чужой внимательный взгляд. Лишь на ничтожную долю секунды. Но этой доли секунды было достаточно, чтобы решить: следят! Он пошел в отель, купил в баре сигареты и вернулся на прежнее место. Ничего подозрительного заметить не удалось. Значит, показалось? Вряд ли. Здешняя контрразведка имеет свои недостатки. Но если уж она решила тебя «проявить», она это сделает хорошо. И от нее тогда не так-то просто отделаться. Если даже показалось, все равно надо бежать отсюда. Бежать от своей тревоги хотя бы.
Бежать, подумал он. А что это тебе даст? Сможешь Ты жить иначе? Нет, друг, не сможешь. Эта бессмысленная работа стала смыслом твоей жизни. Ни на что Другое ты уже не способен. Ты сможешь расстаться с такой жизнью, только расставшись с жизнью.
Группа демонстрантов несет плакат, на котором изображена кнопка, скрюченный палец поджигателя войны, пытающийся нажать кнопку, и меч борца за мир, отсекающий палец. При виде этого плаката Немец вспомнил о кнопке пожарной тревоги в отеле. Рядом с кнопкой, на блестящей металлической цепочке, прикреплен молоточек из нержавеющей стали – стекло разбить, если нужно нажать кнопку. Недавно в каком-то городе дотла сгорел отель со всеми обитателями. Сохранились лишь такие молоточки и кнопки пожарной тревоги. Причем никто не догадался воспользоваться этими молоточками и нажать кнопки. По всей вероятности, так будет и в случае новой мировой войны. Все будет уничтожено. Сохранится лишь автоматическая система управления средствами обороны и нападения. Нажать роковую кнопку просто позабудут. Или не решатся.
Хвост колонны пацифистов скрылся из виду. А что, если в самом деле войну сумеют предотвратить? Что тогда будет? Вот тогда-то она и начнется. Именно тогда, когда люди решат, что они предотвратили войну, она и начнется. Решите этот парадокс, и вы поймете, что прав был сын царя и царь Экклезиаст: все есть суета, суета сует, всяческая суета и томление духа.
Эх, если бы он был сейчас в России, то напился бы с тоски и ради оптимизма. А тут, на Западе, даже напиться не хочется. Да тут и не с кем напиваться. Тут берегут здоровье. И деньги, конечно. Русскому человеку есть с кем воевать на Западе, но не с кем выпивать – вот самая надежная гарантия того, что Советский Союз не завоюет мировое господство. Если даже русские и покорят Западную Европу, они
