И так далее. Я оглядываюсь, пытаясь отвлечься от этого диалога с сократовской логикой. В корзине для мусора оставленные газеты и журналы. Похоже, «Экономист» и «Нью-Йоркер» здесь не в ходу, а вот «Санди спорт», почти все ведущие бульварные издания, вариации на тему «Хелло!», «OK!» и «Чат» находят своих восторженных поклонников. Я беру экземпляр «OK!» и уныло его листаю. Непонятные типы и так называемые знаменитости демонстрируют свои загородные дома, тусуются на бессмысленных вечеринках с толпами Хьюго и Аннабелей, пасут стада Чолмондли-Уорнеров и Фитерстоунов.[15] Почему представителям низшего класса так нравится все это рассматривать? Меня тошнит. Почему так мало просто нормальных людей?
Потому что такого понятия не существует. Нормальных людей больше нет. У всех свои тараканы. Я не исключение.
Кладу журнал и начинаю изучать записную книжку, проверяя, что мне нужно сделать на следующей неделе. Привыкнув к такому количеству свободного времени, я иногда с ужасом думаю о возвращении на работу. И тут я слышу крик, прорывающийся сквозь стереовопли, наполняющие помещение. Родители обладают почти сверхестественной способностью различить крик собственного ребенка в переполненном помещении размером с ангар. Поппи в беде.
Я бегло осматриваю хитросплетение приспособлений и устройств – которые мог бы придумать Хит Робинсон,[16] если бы захотел воплотить идею Ада, – пытаясь определить, откуда исходит крик. Я не вижу Поппи, но слышу ее уже отчетливо.
– Папа! Папа!
Вряд ли существуют худшие ситуации в жизни, чем те, в которых знаешь, что твой ребенок в беде, а ты не можешь ничего сделать. Ищу кого-нибудь из персонала – они отличаются от остальной толпы только маленьким пластмассовым значком, никакой формы у них нет. И не могу найти ни одного.
Зато теперь я вижу Поппи. Конструкция из труб и сеток прикреплена к одной из стен. Это зона для детей старше восьми лет, но Поппи пробралась туда и застряла в узком проходе, по которому в обе стороны перемещается огромное количество безумных детей, в основном мальчиков. Она пытается высвободить свои большие разутые ступни, застрявшие в сетке. Волосы у нее растрепались, и она страшно напугана. Поппи протягивает мне руку через сетку, но я на земле, на шесть метров ниже и ничего не могу сделать.
– Поппи! Держись! Я сейчас приду, малыш!
– Папа! Помоги!
– Иду, иду.
Снова смотрю на конструкцию из труб. Она составлена из нескольких спиралей, и я понимаю, что не смогу добраться до того места в лабиринте, где застряла Поппи. Мне нужен кто-то из персонала, но, похоже, единственный сотрудник здесь – это тупая девица, которая молча собирает деньги на входе. Ощущение беспомощности растет, превращаясь в ярость.
Я вдруг понимаю, на что больше всего похоже отцовство – на детство. В них одна доминанта: беспомощность. Любое другое состояние переносится легче. Источником почти каждого раздражения ребенка является беспомощность. Взросление – не что иное, как примирение с существующими ограничениями.
Оказываясь в исключительно беспомощном положении, взрослый воскрешает в памяти все ситуации, когда он ребенком попадал в беду, а родители этим пренебрегли, не придали значения, не защитили. В такие моменты взрослый снова становится плачущим ребенком, обиженным на всю безразличную вселенную. Это как раз такой момент.
– МОЖНО ЗДЕСЬ НАЙТИ КОГО-НИБУДЬ ИЗ ДОЛБАНОГО ПЕРСОНАЛА? КТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТВЕЧАЕТ ЗА ЭТУ ДЫРУ?
Мне кажется, что я кричу невероятно громко. В фильме или на сцене все должно было бы смолкнуть в этот момент. Но в реальной жизни никто не обращает на меня внимания. Мужчина и женщина все еще продолжают «полемизировать» о природе страха и унижения.
– Ты – труп, поняла?
– Ах-ах-ах, думаешь, ты мужик? Ты – тьфу.
– Это ты – тьфу, сука.
По-прежнему никого из персонала. У меня нет выбора. В памяти всплывает – я не всегда об этом помню, – что Бога нет.
Снимаю ботинки и носки, сбрасываю пиджак и наугад погружаюсь в свалку визжащих маленьких тел.
Я не в той спортивной форме, как раньше, – впрочем, я никогда не был особенно спортивным. С возрастом у меня появился животик, особенно в последний год, от неправильной кормежки, ужинов у телевизора, орешков в барах «Джек Дэниеле» и «Мистер Том». Непросто продраться через десятки метров пластиковых труб, оборудованных для детей, особенно если не знаешь, куда идти, особенно если некоторые отрезки твоего пути потребовали бы максимального напряжения и от Калисты Флокхарт,[17] особенно если ты слышишь, что жалобные крики твоей шестилетней дочери становятся громче и отчаянней с каждой секундой.
До меня вдруг доходит, что голос Поппи звучит слабее. Я застрял в сети труб, отделенной от висящей на стене ловушки, в которой она запуталась, и эта сеть уводит меня все дальше от нее. Поменяв курс, двигаюсь вниз, а не вверх. Вижу маленький веревочный мостик, по которому мне придется переползти, чтобы попасть в ту часть, где находится Поппи.
На мостике полно маленьких мальчиков. Я делаю глубокий вдох и ползу, пытаясь подавить нарастающую панику. Мальчишки возмущаются.
– Отвали, толстый.
– Какого хрена ты здесь делаешь, старый пердун?
Клянусь, они одного возраста с Поппи. В этот момент мне кажется, что все гадости, которые Лиззи Грист говорила о мужчинах, – истинная правда, тестостерон – отрава для общества. Автор последней реплики злобно уставился на меня. Я решил, что надо поставить его на место, воспользовавшись преимуществами взрослого сарказма.
– Сам отвали, сопляк несчастный.
Ребенок опешил.
– Я все папе расскажу.
– Очень я испугался.
– Еще как испугаешься.
Я грубо отталкиваю его и пропихиваюсь вперед. Теперь я вижу Поппи у другого конца трубы, ее маленькая ручка свешивается между ячейками сетки. Вижу мокрое от слез лицо, полные ужаса глаза.
– Милая, я уже здесь!
Она оглядывается, но не видит меня и кричит еще громче:
– Папа!
Я пробираюсь через трубу. Дыхание затруднено, глаза слезятся. И тут, на повороте трубы, я вижу еще одного взрослого, молодого человека с напомаженными волосами, в тенниске и с пластмассовым значком обслуживающего персонала. Он фиксирует мое присутствие без особой радости.
– Взрослым не разрешается находиться на площадке аттракционов, никому – кроме сотрудников «Большого приключения», – говорит он сурово.
– К черту! – рычу я. – Идите вы подальше со своим «Большим кошмаром». У меня дочь застряла там, наверху, помогите мне добраться туда, если не хотите, чтобы я засунул вам один из этих пластмассовых шариков в задницу!
Угроза пробивается сквозь вязкую субстанцию того, что можно назвать мозгами в этой системе координат, и он проводит меня через три последние трубы к Поппи, которая обхватывает мою шею руками и прижимается так крепко, что, наверное, останутся синяки.
– Ты в порядке, малыш?
Она ничего не отвечает, только прижимается еще крепче. Потихоньку Маленький Братец выводит нас с площадки. На улице по-прежнему льет дождь, но мне уже все равно.
– Пойдем, милая. Давай заедем в «Макдоналдс».
Лицо Поппи просияло. Перспектива сладостей, вредной пищи и дерьмовой пластмассовой игрушки пробудила ее к жизни. Я сгребаю свои вещи и ее туфли с носками. Даже дождь и свидание с Его Величеством Чизбургером покажутся привлекательными после двадцати минут в плену сетки. Как раз когда я направляюсь к двери, слышу сзади голос:
– Пап, это он.
– Хорошо. А!
– Простите?
Я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с доморощенным Шопенгауэром, бритым наголо мужчиной, столь мило беседовавшим со своей женой за соседним столиком.
– Вы велели моему Дэрилу отвалить?
– Он мне первый это сказал.
Мужик настроен агрессивно. Когда стоит, он кажется просто громадным. Я жду, что вот-вот он двинет мне в ухо или в челюсть, унижая меня и травмируя Поппи, но он делает нечто худшее: смерив меня взглядом, произносит негромко и размеренно:
– Тебе подрасти еще надо, парень.
Потом поворачивается, берет сына за руку и возвращается к своему столику, за которым его жена, или подруга, сверлит меня взглядом. Мы с Поппи выходим под дождь, и я насквозь промокаю.
Осталось еще семь часов. Толстяк прав. Мне надо подрасти.
Но я не могу. Я не могу быть мужчиной в мире детей. Я не могу быть единственным мужчиной.
Местный «Макдоналдс» не назовешь флагманом индустрии. В нем есть какая-то безжизненная, гнетущая, безысходная атмосфера. Посетители производят впечатление людей, питающихся здесь постоянно. Однако на этой неделе дарят какие-то пластиковые игрушки с диснеевскими героями, и Поппи довольна.
Я заказываю Поппи хэппи-милл с куриными нагетсами и клубничный коктейль, картошку мак-фрайз и стакан мак-воды. Мне нужно опорожнить свои мак-внутренности, но я не могу бросить Поппи одну, поэтому придется терпеть. Себе я заказываю более безобидные вещи – маленькую картошку и воду. По крайней мере, это дешево. Лезу в карман за портмоне.
