Уверен: борьба научила меня большему, чем Писательская мастерская. Хорошие произведения получаются в результате правки и шлифовки написанного. Хорошие борцовские результаты достигаются неустанным повторением движений, пока те не приобретут автоматизм и не сделаются второй натурой борца. Я никогда не считал себя «прирожденным» писателем и уж тем более не думал о себе как о «прирожденном» спортсмене. Я не назову себя даже хорошим спортсменом. Что касается моего писательства, то я — хороший переписчик. Мне еще ничего не удавалось с первого раза. Я просто умею переделывать написанное и переделываю.
Я продолжал вести тренировки и после того, как они перестали быть для меня средством заработка. Тренировки меня не утомляли и никогда не отнимали столько времени, сколько уходило на преподавание. В основном я работал в частных средних школах. Там борьба является сезонным видом спорта. Время, проведенное в залах и в дороге, когда мои команды ездили на очередные соревнования, никоим образом не отражалось на моей писательской работе. Наоборот, тренировки становились для меня «бегством» от писательства. На занятиях по литературному творчеству, когда я обязан был «учить» других писать, тратилось много сил, необходимых мне для своих собственных романов.
У тренеров в любом виде спорта появился надежный помощник — портативная видеокамера. Насколько я знаю, аналогичных помощников в деле обучения литературному творчеству нет. Приведу пример. У меня в команде был тяжеловес (сто восемьдесят девять фунтов). Он проигрывал поединок за поединком из-за своей невнимательности: сползал с мата или оказывался в таком положении, когда соперник легко утыкал его физиономией в мат. Я терпеливо объяснял ему ошибки, терпеливо рассказывал, как надо держаться, чтобы свести поединок хотя бы к ничьей.
— Да что вы, тренер, — уныло возражал мне парень. — Я совсем не растопыриваю локти. Они у меня прижаты к бокам. Честное слово, это мой противник сделал что-то такое.
Раньше мне оставалось бы терпеливо ждать, пока этот упрямец прислушается к моим словам. А тут — я просто собрал своих ребят и прокрутил им видеозапись. И тяжеловес, под смешки товарищей по команде, смотрел на все свои промахи и ляпы. Он видел расставленные локти, сползание с мата и многое другое. Я прокручивал запись несколько раз, пускал в замедленном темпе, делал стоп-кадры. После этого парню было уже бесполезно со мной спорить. Конечно, он мог упрямиться и дальше, но видеокамера сделала мою критику наглядной.
В Писательской мастерской или на других курсах нет устройства, которое сделало бы наглядной преподавательскую критику. Нередко работа, полная смысловых и стилистических ошибок, вызывала восхищение студенческой аудитории. Автор был больше склонен прислушиваться к мнению сокурсников, чем к словам преподавателя. Мои критические замечания не всегда воспринимались должным образом. Помню, я сказал одной студентке:
— Вы пишете, что отец, зажав в зубах яблоко, стоял и мочился на передний бампер машины своей тещи, как вдруг упал замертво… Простите, мне очень трудно вообразить такое.
Студентка со слезами на глазах стала уверять, что сцена списана с натуры, что именно так окончил дни ее собственный отец. Дальше последовало мое пространное и, по сути, бесполезное объяснение, что «реальная жизнь» в произведении должна выглядеть правдоподобной. Если где-то, когда-то такое однажды действительно случилось, этот факт еще не делает и не сделает историю правдоподобной. Вот здесь-то писателю и требуется воображение, чтобы строить сюжет пусть на выдуманных, но правдоподобных деталях, а не вставлять в текст экзотические реальные события, в которые читатели не поверят.
Все это трудно втолковывать студентам, укорененным в социальном реализме, и молодым писателям, чье воображение не способно вырваться из автобиографических рамок. Очень и очень многие начинающие авторы считают свой первый роман не чем иным, как слабо замаскированным пересказом событий их собственной жизни вплоть до сегодняшнего дня.
В равной степени попытки молодых писателей избежать автобиографичности в своих произведениях далеко не всегда бывают успешными. У меня в Айове был замечательный студент. Потом он получил степень в какой-то редкой области науки (я не могу ни написать, ни правильно произнести ее название). Он написал вполне законченный, четко выстроенный рассказ о званом обеде, увиденном глазами… хозяйкиной вилки.
Если вы находите это очаровательным, мне остается только умолкнуть. Студенты были без ума и от рассказа, и от молодого гения, написавшего его. Мое слишком уж заметное безразличие к «вилочной» истории они расценили как оскорбление в адрес не только автора, но и их всех. Почти всех, поскольку меня спас тот, от кого я меньше всего ожидал помощи. Обычно этот студент не принимал участия в обсуждениях. Он был индийцем из штата Керала, набожным христианином. Из-за его акцента и того, как он строил фразы, к нему относились снисходительно: человек пытается освоить чужой язык и еще писать на нем. Но это было не так. Английский был его родным языком; он хорошо говорил и писал по-английски. Просто у него была иная манера произносить слова и строить фразы, что и вызывало снисходительное отношение других студентов.
Среди моря похвал в адрес «вилочной» истории, где безнадежно тонули мои «но», среди ликующего гула молодых литераторов (для них это был праздник) индийский христианин из штата Керала сказал:
— Пожалуйста, извините меня. Возможно, если бы я был вилкой, этот рассказ меня бы потряс. К сожалению, я всего лишь человек.
С того дня и, наверное, навсегда бразды преподавания должны были бы перейти к нему. Во всяком случае, все мое внимание отныне должно было бы сосредоточиться исключительно на нем. Однако этот индиец стал не писателем, а врачом. Пишет он лишь на рождественских открытках, которые исправно присылает мне каждый год вместе с фотографиями его увеличивающейся семьи. Под строчками поздравлений четким, разборчивым почерком он обязательно пишет: «По-прежнему всего лишь человек».
Я тоже посылаю ему рождественские открытки с припиской: «Пока еще не вилка».
(Где бы я ни преподавал, я всегда говорил студентам: «В белом листе бумаги, ожидающем вашей первой фразы, есть нечто удивительное и пугающее. Этому белому бумажному прямоугольнику совершенно нет дела до вашей репутации или ее отсутствия. Чистый лист не читал ваших предыдущих произведений; он не восхищается вашими прежними удачами и не высмеивает ваши провалы. В этом и заключается волнующее чудо и страх перед началом. Я имею в виду каждое начало. Это состояние, когда самый опытный преподаватель вновь и вновь становится студентом».)
Ну а как сложилась судьба автора рассказа о вилке? Где он теперь? Думаю, что в Бостоне. Важнее, что он не оставил литературу. Он стал публикуемым автором, и хорошим. Мне очень понравился его первый роман. Я был особенно рад убедиться, что героями романа он сделал людей, а не вилки, ложки и ножи.
Увы, все эти по большей части приятные воспоминания не должны скрывать печального факта. Многим студентам я наверняка казался кем-то вроде Нельсона Олгрена. Уверен, я задевал чувства молодых писателей, оказавшихся серьезнее и талантливее, чем мне тогда думалось. Но как Нельсону Олгрену не удалось навредить мне своей грубой и не всегда справедливой критикой, так и я, думаю, не причинил вреда настоящим писателям. Как-никак, настоящие писатели лучше приспособлены к тому, что окружающие их не понимают.
Когда такое происходит со мной, я просто напоминаю себе слова Теда Сибрука: «То, что ты не слишком талантлив, — еще не конец жизни».
«Воображаемая подружка» (1995)
От автора
Несколько страниц этих воспоминаний я взял из своего письма к Джону Бейкеру, выпускающему редактору из «Паблишерс уикли». Часть моего письма Джон включил в свою статью от пятого июня девяносто пятого года. Фрагменты моих воспоминаний о Доне Хендри взяты из посвященного ему некролога, написанного мною осенью девяносто пятого года для «Эксетер бюлитин». Отрывок из «Воображаемой подружки» появился опять-таки осенью того же года в журнале «Ньюйоркер».
Я благодарен Деборе Гаррисон из упомянутого журнала и своей жене Дженет за их редакторскую работу над ранним вариантом моих биографических заметок. Тогда название было другим — «Наставники» («Mentors»). Вы не поверите, но «борцовская» часть занимала там менее десяти страниц! Дебора и Дженет, что называется, взяли меня в оборот. «Ты что, издеваешься? Где тут борьба?»
Причина появления нынешнего варианта воспоминаний такова. Незадолго до Рождества тысяча девятьсот девяносто четвертого года я перенес операцию на плече. Я был совершенно не готов к тому, чтобы по несколько часов в день и в течение нескольких месяцев восстанавливать плечо. Я знал, что хирург немного поработает пилой в области акромиально-ключичного сустава. Знал я и о разрыве сухожилия вращающей мышцы. Однако я не знал, что сухожилие отслоилось от плечевой кости. Не знал об этом и хирург, пока не приступил к операции.
