Юлия Франк - На реках вавилонских

Не ради отцовской челюсти, а ради собственного успокоения отправилась я на поиски его зубов. Он ведь недавно что-то сказал о бюро по трудоустройству? С чего бы это он забрался так далеко? Бюро по трудоустройству находилось в последнем блоке домов, на южной оконечности лагеря. Хотя свет в этой конторе еще горел, на звонок мне никто не открыл. На каменных плитах перед входом я обнаружила сперва одно, а потом и второе темное пятно. Я пошла по этим кровавым следам, которые уводили в сторону от дороги, и в свете фонаря заметила что-то темное. Немногие засохшие стебли растений обледенели, красные пятна замерзли тоже. Чтобы удобнее было искать в полумраке, я сняла перчатки и стала голыми руками шарить по земле. Снег летел мне в лицо. Я высунула язык и поймала крупные хлопья. От долгого сиденья на корточках у меня затекли ноги, так что я стала на колени.

Метр за метром обшаривала я землю. Находила окурки сигарет, металлические пробки от бутылок: — вмерзшие в обледеневшую почву, они поблескивали, словно монеты. Обертки от конфет. Хорошо еще, что в лагере не разрешали держать домашних животных, иначе мне пришлось бы лавировать между кучками кошачьего и собачьего дерьма. Я доползла до куста, на ветвях которого вместо листьев росли ледяные капли. Под моими коленями ломалась и хрустела ледяная оболочка листьев. Что — то врезалось мне в тело, я нащупала осколки, отбросила их в сторону и продолжала осторожно двигаться на коленях. Моя рука нащупала что-то мягкое, кусок резины, нечто грязно-белое, вытянутое в длину и напоминавшее воздушный шарик без воздуха. Я бросила его и повернулась направо, где валялись осколки. Там я обнаружила нечто похожее на следы крови. Однако быть в этом уверенной при таком слабом свете я не могла. Не исключено, что это была моя собственная кровь, просочившаяся через брюки из ссадин на коленях. Из — за множества осколков пришлось снова передвигаться на корточках. Под резиновыми сапогами что — то тихо скрипело и потрескивало. Несмотря на холод, мне казалось, будто от сапог исходит резкий запах. Передо мной лежала пачка сигарет. На белой упаковке я могла четко разглядеть красные следы. Пачка была еще наполовину полна, я положила ее обратно и ощупью двинулась дальше. Зубы, подумала я, и сделала усилие, чтобы больше ничего не чувствовать и не видеть, — только зубы, я должна их найти. Позади себя я услышала смех и обернулась. В нескольких метрах от меня, где кончался свет фонаря, стояли двое детей и по меньшей мере один из них смеялся.

— Вы не хотели бы мне помочь? — крикнула я им по-немецки. Голос у меня звучал, как воронье карканье.

— Что?

— Не хотите ли вы мне помочь?

Дети подошли ближе. Девочка захихикала. Мальчик пальцем поправил на носу очки и наклонился ко мне.

— Что вы ищете?

— Ах, это вы, я вас издали даже не узнала.

Дочка Нелли протянула мне свою маленькую руку.

— Почему вы ползаете по земле?

— Зубы, мой отец потерял свои зубы.

— Потерял? — Катя захихикала.

— У него вставная челюсть? — Алексей с любопытством смотрел на меня сверху.

Я оперлась рукой о землю и встала.

— Недавно тут дрались мужчины. — Малышка нагнулась и подобрала обертку от конфеты. — Дрались они не на шутку.

Только сейчас я заметила, что у толстых и наверняка тяжелых очков Алексея недостает левой дужки. Между оправой и ухом у него была натянута резинка.

— Да, несколько человек все время кричали: "Перестаньте, перестаньте!", — но они и не подумали перестать. — Катя сунула руки в карманы куртки.

— Да. — Больше я ничего не нашлась сказать. Чтобы не замерзнуть, я сделала несколько шагов. И дети сразу же пошли за мной следом. Мы двинулись вдоль дороги, слева от меня — девочка, справа — мальчик.

— Один из них был ваш отец, — сказал Алексей, и я почувствовала, что он старается не встречаться со мной глазами, возможно, от смущения, а может быть, из учтивости. Возможно, он и сестре своей сказал: "Один из них был ее отец".

— Вы из Советского Союза? — спросила меня девочка.

— Нет, из Польши.

— Ах так, из Польши. — В голосе девочки звучало разочарование.

— Дело в том, что наш отец был из Советского Союза. А Польша находится между, верно? Между нами и Советским Союзом? — Алексей запнулся.

Мне пришло в голову, что по крайней мере для него раньше так оно и было.

— Значит, вы оба говорите по-русски?

— Нет, — разом сказали они, как по команде.

Я открыла дверь нашего подъезда.

— Вы, кажется, недавно сказали, что ищете зуб? — Алексей вынул руку из кармана куртки.

— А-а, — протянула я. Что подумают обо мне дети, если я буду так упорно искать зуб?

— Ну, ничего. Вы все-таки можете его получить. — Мальчик протянул мне руку. — Пожалуйста.

— Ах… — Зуб у него на ладони выглядел красиво, сиял белизной, как жемчужина; я взяла его и поднесла к свету. — Где ты его нашел?

Алексей опять поправил очки на носу и пожал плечами.

— Я точно уже не помню, где-то здесь, в подъезде.

— А я нашла деньги, — сказала Катя, — в общей сложности три марки двадцать четыре пфеннига.

— Правда?

— Да, но я думаю, что должна оставить их себе. Я же не знаю, кто их потерял.

— Я тоже нашел деньги, но всего одну монетку. Этот зуб я вам дарю, вы можете оставить его себе. Вдруг его все-таки потерял ваш отец, а вы этого просто не знаете.

Этот маленький мальчик говорил как взрослый мужчина. Мне было смешно. Но я серьезно пожала плечами и поблагодарила его за подарок. Мы поднялись на второй этаж.

Дети стояли передо мной как вкопанные и не сводили с меня глаз.

— Я живу здесь.

— Да мы знаем, — ответила девочка, — мы ведь у вас уже были.

— Вы хотите что-нибудь получить за этот зуб?

— Что-нибудь получить? Ах, нет. Нет, нет.

— Ну, тогда большое спасибо. — Я отперла дверь квартиры.

— Хм… — Они все еще стояли как вкопанные.

— Спокойной ночи, — пожелала я им и захлопнула дверь у них перед носом.

В комнате у нас все было по-прежнему. Отец лежал на своей койке, немец на другой, оба спали. Я включила свет и осмотрела зуб. Чем дольше я на него глядела, тем более мне становилось не по себе. Он выглядел слишком белым и чистым для зуба более чем семидесятилетнего возраста. Какое несчастье могло постигнуть человека, который держал в руках зуб незнакомца? Я открыла окно и, хорошенько размахнувшись, выбросила его в темноту.

— Какой сквозняк, черт возьми, кто тут еще открывает окно? — Отец укрылся одеялом с головой; он что-то бормотал себе под нос.

— Гасите свет! И чтоб было тихо! — рявкнул немец со своей койки.

Я погасила свет. Быстро сняла юбку и блузку, натянула через голову ночную рубашку и только уже под одеялом изловчилась стащить с себя нижнее белье. Одеяла были тонкие, но теплые, они немного кусались через пододеяльник. Я представила себе: несчастьем для отца могло быть, если бы он умер. Но как смерть могла быть несчастьем, если сам он ее не чувствовал? Прежде чем уснуть, я изобретала одно за другим несчастья, которые могли постичь моего отца и меня.

Я проснулась от какого-то хруста. Было еще темно. Дети спокойно спали в кровати напротив. Катя протиснулась вниз, в кровать Алексея, это она делала часто с тех пор, как мы оказались здесь. Уверяла, что наверху, одна, она замерзает, и что воздух там слишком спертый. Хруст и шелест надо мной звучали так, будто их производил мелкий грызун. Было еще настолько темно, что я с трудом различала белые полосы матраца надо мной. Пружины тихо взвизгивали, и я чувствовала, как нечто поворачивается набок, чтобы удобнее было грызть. Однажды я провела с Василием несколько недель в доме на Крайдезее. Над нашей кроватью по вечерам и на рассвете кто-то что-то грыз и хрустел. Василий говорил: это куница что-то грызет, чтобы выжить, как все звери, глодает изо дня в день одну мышиную косточку за другой. Тем не менее я ничего так сильно не хотела, как чтобы этот хруст прекратился.

Будто бы случайно я стукнула о спинку кровати, на секунду стало тихо, потом, наверно, пришел черед мышиного спинного хребта, — глоданье невозмутимо продолжалось.

Я часто просыпалась рано утром, когда Сюзанна возвращалась домой. Она старалась не шуметь, но я сразу слышала, как она поворачивает ключ в замке, а иногда следила за ее тенью: она входила, первым делом снимала сапоги, из одного что-то вынимала — пачку денег, которые пересчитывала и потом убирала в свой ящик общего шкафа, лишь после этого снимала кожаную куртку и в конце концов, слой за слоем, отделяла от себя одну вещь за другой, пока в темноте не начинало светиться ее нагое тело, и я могла разглядеть очертания ее прически. Глаза мои привыкли к темноте. Чаще всего она собирала волосы в "конский хвост". Раньше пяти утра она никогда не приходила, изредка — после половины седьмого. Потом она забиралась в свою кровать и что-то грызла, грызла с таким упорством, будто от этого зависела ее жизнь.