Чем-то в мансарде пахло. Вернее сказать – воняло. Анатолий посмотрел, как я вожу туда-сюда носом.
– А знаешь, твой Варахтин форменный маньяк. Ты не думай, я не сбрендил, башка-то у меня цела. Только уж больно тошно одному валяться и ждать, когда тебя дорезать придут… Придут, придут, уверенно покивал мне Анатолий. – Что из этого выйдет, другой вопрос. Ну вот, я от скуки пошарил в этой голубятне. – Тут он сполз с постели и кривясь и морщась отправился в дальний конец комнаты, куда скатывался косой потолок. Вдоль низкой стены на веревочных петлях висело забрызганное краской рядно, и Анатолий отвел его, и открылись книжные полки Бобы.
– Тебе нужно лежать. Не то и дорезать некого будет. А полки эти я видел сто раз.
– Твоя правда, – сказал Анатолий и забрался под плед. – Но скучно, а к тому же тебе лежать не надо, вот и сделай милость, сними книги со средней полки. Не ленись, Барабанов, тебя раненый просит.
Я свалил на плед десятка три захватанных книжек, и Анатолий велел мне вытянуть оголившуюся полку из пазов. К моему удивлению, полка не поддалась. Но когда я, повинуясь Анатолию, отделил от торца ее хитро приставленный кусочек дерева, стало видно, что сквозь толщу доски, наискось, ввинчен в стену металлический штырь. Пока я выкручивал его, мне в голову пришло, что художник Варахтин, Господи меня прости, совсем не случайно умер от инсульта. Что у него в голове-то делалось?
– А? Что скажешь, друг Барабанов? – проговорил Анатолий, когда я потянул за правую стойку, и полка отъехала с аккуратно вырезанной частью стены и открыла глубокую нишу. Потешная артиллерия стояла там тесными рядами.
– Заметь, как воняет, – сказал Анатолий, – Твой художник для стрельбы из этих фигулек смешивал спецпорох…
– Бог с ним, с порохом, Анатолий. Пусть он себе воняет. Посмотри лучше, что я принес.
Я подал ему Ольгину венчальную фотографию, и болезненная гримаса пробежала по лицу Анатолия. Он принялся двигать и поворачивать снимок так и сяк и, наконец, отбросил его на колени.
– Не она, – сказал он, – снимок, да, настоящий. Но не она. Это сходство, знаешь ли, мне очень не нравится. Где ты был? Откуда эта фотка?
Он выслушал меня, печально присвистнул и велел выгребать из ниши несметную Бобину артиллерию.
– Стволы длинные и прямые. Гильзы от нагана. Короткие, как мортиры – от «ТТ». Лафеты. В натуре таких не бывало, но зато смотри: я кручу этот винтик, и ствол шевелится. Можно целиться. Твой псих отливал лафеты из свинца, пушка выпалит и не перевернется.
– Может быть тебе и пострелять захочется? Сейчас самое время.
– Ты не знал своего друга, пока он был жив, – сказал Анатолий строго. – Разве нельзя немного пострелять, чтобы узнать его хотя бы после смерти? Видишь, на каждой пушечке номер? Подними банку с порохом, возьми тетрадь.
Я схватил тетрадь, швырнул ему в ноги, так что подпрыгнули захватанные книжонки.
– Стой! – сказал Анатолий негромко. – Зачем ты принес эту фотку? Сдается мне, ты попал в переплет, и такого с тобой еще не было. Но ты воображаешь, что я тебе дам адресок, и уж там-то тебе объяснят, что делать. – Тут он сделал непристойный жест и перевел дух. – И заруби себе это на носу. И еще заруби себе на носу: когда что-то происходит впервые, нельзя продолжать делать то же, что и вчера. Так? А раз так, возьми тетрадь, как велено, и расставляй орудия, как написано.
Чудны дела твои, Господи!
Здесь, в мансарде Бобы Варахтина, я едва не забыл все на свете. Я расставлял по всей комнате нумерованные пушечки на свинцовых лафетах, закладывал в них хитроумные Бобины заряды и протягивал от ствола к стволу шершавые пороховые нити. У безумца Варахтина постоянно толклись люди, значит, свои артиллерийские феерии он разыгрывал по ночам, один… Разве можно было сравнивать жалкую застольную пальбу по мутноватым Бобиным стопкам с огненным представлением, которое давал нам сейчас усопший Варахтин.
Концы пороховых нитей я свел к Анатолию, и он, сверяясь с партитурой в тетради из тайника, поджигал их по очереди. Пушки выбрасывали снопики огня, и на миг становился виден лафет и краешек жерла. Ракеты из Бобиных арсеналов ослепительно сгорали в полете, и щербатый пол казался полем битвы. Мы с раненым лежали, распластавшись, друг подле друга, и казалось, что вот-вот грянет из-за головы яростный ответ невидимого врага.
– Ну и ну! – сказал Анатолий, когда я зажег свет. В комнате стоял дым, и последние пушечки пофыркивали в дальнем углу. На широкой прислоненной к двери доске выложено было дробью «Б.В».
– Ухм, – сказал Анатолий, – не знал я этого «Б.В»., вот жалость-то. – Мы все еще лежали рядом, и он спросил, не поворачивая головы: – Ты был сегодня в школе?
Я отчего-то замешкался, но потом кое-как рассказал ему о невнятном разговоре за Алисиной дверью.
– Эти разговоры нам еще боком выйдут, уж ты поверь мне. Если он к Алиске подбирается, значит – все Кафтановские выкрутасы понял. Ты в виду имей, что эти штучки с невестами-женихами вовсе не Ксаверий придумал. Ксаверий сидел в своем Томске, был директором школы, и никто его знать не знал. Алиска, хитрая голова, придумала эту замануху и таскалась по всяким начальникам, обивала пороги, и все – зря…
В общем, как я понял, не ходить бы Алисе прекрасной по петербургским тротуарам, не будь в ее идее именно толики божественного безумия.
Поначалу, правда, всех, с кем она заводила разговор об отроческом супружестве, брала оторопь. К тому же первоначальный замысел основывался на девичьем выборе.
Очень подозреваю, что именно этот стихийный феминизм и распугал всех вокруг Алисы. Мужики на нее смотрели как на лазутчицу и диверсантку, тетки боялись провокаций, и все вместе гоняли ее по кругу.
Тем временем Олег Заструга километров за тысячу от Алисы почувствовал первые нефтяные деньги и с великой осторожностью принялся ощупывать зыбкую почву вокруг себя. Тогда-то, как я понял, они и познакомились с Наумом, который где-то в Сибири работал по распределению. Но помянувши раз Наума, Анатолий спохватился, и больше уж о нем речи не заводил. Я же помалкивал, потому что дело и без того выходило интересное.
Заструга неутомимо вращался в обществе, дружил со всеми, а сам, подобно киту, цедил фуршетную публику, как океанскую воду, и планктонные крохи оседали где следует. Таким образом Алиса и попала ему на глаза на какой-то сумасбродной конференции. Говорю сумасбродная, потому что бедную дамочку к этому времени перестали выпускать к микрофону где бы то ни было. А тут – доклад.
После доклада, разумеется, были вопли и изгнание с трибуны, но Заструга Алису приметил. Тем более, что на руках у него уже была Анюта, а Алиса, несмотря на безмерную свирепость, хороша была, как Божий день. Тут Анатолий пояснил, что конечно же, была у Анюты и мать, но с ней Заструга, измаявшись от ревности и обид, расстался бесповоротно, и неродную дочь оставил за собой. «Это, я доложу тебе, был ход, и какими он от нее выкупами откупался, про то нам с тобой не узнать».
Однако после встречи в кулуарах Заструга понял, что строить Алисе куры дело рискованное, и перевел разговор в деловое русло. Но было уже поздно. Алиса безвозвратно влюбилась в Застругу, о чем сам Заструга по великой Алисиной гордости не знал до сих пор. «Понимаешь теперь, – говорил Анатолий, – если Алиска Кнопфа слушает, значит, он прищемил ее крепенько».
Одним словом, Алисины идеи пришлись впору великим замыслам Заструги, но сам он не любил обременительных частностей. Потому наш магнат, чтобы прекратить суету и мелькание, взял Алису на службу, а сам занялся поисками исполнителя.
Теперь надо сказать, что такое великие замыслы Олега Заструги. Мне они сначала показались совершенно детскими. Даже явная жестокость их была какая-то невсамделишная. А дело все было в том, что в ранней молодости студент Горного института на Васильевском острове Олег Заструга прочел «Записки Цезаря о галльской войне».
Русского человека литература вообще может сгубить в два счета. В голове его прочитанная книжка принимает ни с того, ни с сего все свойства реальности, и реальность эта начинает требовать действий. Вот у нас все тоскуют о людях с размахом и о том, что они больше водятся в протестантских странах с умеренным климатом, а я думаю, это Бог нас хранит. Или книги мы не те читаем…
Но как бы там ни было, Заструга оказался именно человеком с размахом. Жирная нефть шла из скважины, а он не находил себе места от того, что вокруг на земле, покрытой болотами, тайгой и городами, все шло не так разумно, как мог бы устроить он. Нужно было только договориться с такими же, как и он, властителями, но черная измена и корысть не давали довести до конца ни одно дело. Заструга начинал уже попивать втихомолку, когда впечатления юности вернулись самым неожиданным образом.
Те самые властители, с которыми Заструга договаривался и делил досягаемый мир, собрались в очередной раз у него на вилле близ каких-то незамерзающих ключей. В один из дней великого съезда Олег Заструга, устав убеждать и доказывать, оставил совет богов и, тяжелой рысью промчавшись мимо прыскающих во все стороны шестерок, выскочил на розовый край просторной гранитной чаши, где клокотали горячие ключи. В клубах пара прихваченные морозцем, распаренные в целебном кипятке плавали семьи магнатов. Давая утихнуть гневу, Заструга машинально пересчитал в чаше детские головы, просунул палец под узел галстука и уже двинулся было в сторону своей раздевальни, но встал. Галстук он поправил и скорым шагом вернулся к друзьям-магнатам.
