Дети участок страшно полюбили. Пришлось купить им палатку, и они там стали «устраивать резиденцию». Итку это сердило. Ей не хотелось ездить постоянно в ту же местность. Она стала нас упрекать, что у нас собственнические наклонности.
— Надо его продать, — говорила она. — Дачи нам все равно не построить, к чему тогда этот кусок земли?
— Разве что фургон поставить, — сорвалось у меня с языка.
Дети оживились. Фургон? Вот это да! В нем можно будет готовить еду, укрыться от дождя, а то и ночевать!
— Ты правда бы его купил? — приставали они.
— Да он не продается, — отмахивался я. — А если бы и продавался, все равно не хватит денег.
Мы обо всем этом давно забыли, когда произошел тот случай с цирковой наездницей. Ее привезли к нам в клинику прямо с манежа — хрупкую, красивую девушку, едва достигшую совершеннолетия. На ней еще был костюм, в котором она выступала: коротенькая расшитая блестками юбка, серебряная кофточка в обтяжку и сверкающая диадема в темных волосах. Правая рука бессильно свисала с носилок. Наездница не удержалась в седле, и конь на всем скаку проволок ее несколько кругов по арене. Она хотела высвободиться, но вожжа обмоталась вокруг запястья. В какой-то миг конь резко дернул головой, и острая боль пронзила руку — она безжизненно повисла.
В клинике в то воскресенье дежурил я, тогда еще сравнительно молодой ассистент. Увидев парализованную руку, я решил, что произошел разрыв плечевого сплетения с повреждением спинномозговых корешков. Подобные травмы мы знали. Они случались у мотоциклистов, попавших в аварию; у лыжников, зацепившихся палкой за дерево… Операция в таких случаях не давала практически никаких результатов..
В коридоре ждал отец потерпевшей. Я вкратце объяснил ему положение дел. Не стал скрывать, что пострадало плечевое сплетение. Придется смириться с тем, что рукой она владеть не будет. Он чуть не бросился передо мной на колени. Умолял сделать все, что только в наших силах. Как сейчас вижу его — щупленького, с фигуркой жокея, с беспокойной птичьей головкой, заламывающего в тоске руки.
Со мной дежурил Ружичка. Мы опять пришли к девушке и начали тщательный осмотр. Выяснили, что плечо невероятно болезненно и отечно. Контуры его казались измененными. Может, это обыкновенный вывих плечевого сустава, который просто давит на плечевое сплетение? Мы тут же сделали рентген. Наше предположение подтвердилось.
Мы вправили вывих. Боль утихла, больная жаловалась только на сильное онемение в конечности. Впервые ей удалось едва заметно шевельнуть пальцами. Меня это страшно обрадовало, но отцу ее, ждавшему в коридоре, я пока не отважился ничего обещать. С большим трудом мне удалось уговорить его идти домой и подождать до завтра. Утром мы показали потерпевшую профессору. Руку она не подняла, но оказалась в состоянии слегка сжать наши пальцы. Профессор тоже находил, что степень повреждения нервов легкая. Дальнейшие обследования это подтвердили.
Восстановление двигательных функций шло полным ходом. Отец буквально плакал от счастья и на каждом шагу засыпал меня изъявлениями благодарности. Не хотел понять, что заслуга моя, в общем, невелика. Окажись поврежденным сплетение, мы едва ли смогли бы помочь, — просто ей повезло. Счастливо отделалась. Вскоре ее перевели в отделение реабилитации. Пробыла она там недолго. Выписалась, и мы потеряли ее из виду.
Прошло несколько месяцев, и в квартире у нас неожиданно появился ее отец. Он опять в Праге, и хочет сообщить, что дочь вернулась на арену. Просит нас прийти на представление с детьми, если таковые имеются. Я позвал детей. Они запрыгали от восторга. Потом, правда, оказалось, что мы их только отвезли и после представления забрали. Не смогли остаться.
Вернувшись, все трое взахлеб делились впечатлениями. Рассказали, что ездили потом на пустыре на пони, что пан Митерна, оказывается, укротитель и вместе с братом именуется дуо Митернас…
Уж и не помню всего, что они тогда говорили, — одно только тактично обошли молчанием: что выпросили у Митернов цирковой фургон.
Как все это произошло, мы не без некоторых усилий выяснили позднее. Началось с того, что Митерны спросили их, что бы они хотели взять: кошечку, обезьянку или дрессированную собачку. Они устояли перед всеми соблазнами. Дело повел Милан. Спросил, не продается ли где-нибудь цирковой фургон — может, они случайно слышали.
Пан Митерна почесал затылок.
— Вы хотели бы цирковой фургон? Но ведь вам некуда его поставить!
Все трое с жаром стали объяснять, что у нас есть участок. Дачи на нем мы выстроить не можем, потому что на это нет денег. Папа сам сказал: «разве что фургон поставить». Боится только, что он очень дорогой.
Дуо Митернас долго совещались за дверью. Потом вошли и стали расспрашивать, где наш участок. Если детям так хочется, можно фургон уступить. Убедили их ничего нам заранее не рассказывать, чтобы получился сюрприз.
Митерна был старый плут. После операции дочери не раз делал попытку всучить мне деньги. Ничего не добившись, задумал, видимо, сделать подношение в таком виде.
Милан сказал ему, что у него скоплено шестьдесят крон. Крон двадцать пять было у Ондры. Братья Митерны заверили, что этого хватит, потому что фургон старый. Потом назначили детям свидание. Те отвертелись от занятий, передав через школьных товарищей, что им надо помочь дома при переезде (тут они, в общем-то, не солгали), сели с Митернами в фургон и откатили его на участок.
Несколько дней потом все трое ходили как заговорщики. Мы видели: творится что-то необычное. Но ломать голову над этим было недосуг. В воскресенье отправились, как всегда, на участок. Всю дорогу сыновья были невероятно возбуждены, и мы никак не могли догадаться, в чем дело. Милан был красный и потный. Ондра, наоборот, — бледный, словно ему нездоровилось. Эвочка прыгала вокруг, лопотала какими-то загадками, с трудом удерживаясь от прямых намеков, но каждый раз один из братьев предупреждающе давал ей тычка.
Уже когда открывали калитку, мне показалось, из-за деревьев что-то просвечивает. Я не фиксировал на этом внимания, но, когда в ту же сторону начала всматриваться и жена, меня вдруг охватило неприятное предчувствие. Сделали несколько шагов — и тут увидели его. Он стоял справа, под деревьями, красиво выкрашенный в желтый цвет, с зелеными ставнями и лесенкой, на окне занавесочки, а на двери тяжелый висячий замок. Мы с Иткой остолбенели.
Как очутился здесь этот фургон? Его вам дал пан Митерна? Но с какой стати он его дал? Вы же прекрасно знаете: без денег ни от кого ничего брать нельзя!
Милан затрепетал, но сумел сохранить присутствие духа.
— Никто нам ничего без денег не давал, — сдавленно произнес он. — Мы купили его за пятьдесят крон. У нас есть бумага.
Я думал, меня хватит кондрашка.
— Ах, вы его купили? За пятьдесят крон? А вы не понимаете, что такая вещь пятьдесят крон стоить не может?
— Может. Пан Митерна сказал, фургон старый и по дороге может у них развалиться. Они бы все равно его где-нибудь оставили, у них теперь другой. Они рады-радешеньки избавиться от старого.
— Вы спятили! — кричал я на них. — Он дал его, да будет вам известно, из-за того, что я лечил его дочь. Вы знаете, как это называется? Мзда! Мне он не смог ничего всучить — так провернул это дело с вами. Мы таких подношений принимать не можем! Сейчас же еду за ним и возвращаю фургон.
— Они уже уехали, — ухмыльнулась Эвочка. — Он сказал, они уезжают, а возвратятся через год.
Я был взбешен.
— Тогда я обращусь в службу безопасности, я не хочу сесть из-за вас в тюрьму!
Сыновья на ступеньках злосчастного фургона были тише воды, ниже травы. Итка смотрела, смотрела на них, прикусила губу и неожиданно залилась хохотом.
— Так вы, значит… приобрели фургон? — вся красная, еле произнесла она, давясь от смеха. — Купили за пятьдесят крон фургончик, а папа вас еще ругает!..
Я растерянно посмотрел на нее. Уж не случился ли с ней истерический припадок от этой истории — она изнемогала от хохота.
— Наши детушки… предприимчивые… Шутка ли, такой фургон! В нем можно готовить еду, можно и ночевать…
— Видишь, папа, и мама то же говорит… — пробормотал Милан, загораясь надеждой.
— Оставим его, — упрашивали все трое, — его ведь можно через год вернуть, когда Митерны опять приедут…
Итка, прослезившись от смеха, вытирала глаза:
— Ну что тут можно возразить? Через год вернем. Попробуйте-ка возвратить его теперь, когда дуо Митернас и след простыл! Детки наши мало сказать предприимчивые — они у нас продувные бестии…
Поняв, что дело выиграно, дети схватились за руки и стали возле нас скакать.
— А где эта бумага, Милан? — вспомнил я.
Он тут же протянул ее мне. Бумаг, собственно, было две. Одна была письмо. В нем старый Митерна снова благодарил меня и извинялся, что предпринял этот шаг на свой страх и риск. «Вашим детям так этого хотелось, а вы, конечно, не пошли бы у них на поводу…» — писал он. Другая была — заявление, где значилось, что он, Митерна, оставляет, согласно устной договоренности со мной, у нас на участке фургон, который ему негде хранить, и разрешает им пользоваться, пока его не востребует. Было ли это правильно с точки зрения юридической? Честное слово, не знаю, но меня эта бумага успокоила.
