— Спасибо, — сказал он наконец, не меняя позы и не желая показаться более выдержанным, чем был на самом деле.
— За что? — коротко поинтересовался Сергей, не проявляя признаков беспокойства или хоть немного расстроенных чувств.
— За искренность, — сухо пояснил Игорь Петрович. — Значит, ты всегда держал меня за дерьмо собачье? Я по глупости считал нас друзьями, а ты просто делал карьеру?
Антонов раздражённо кашлянул, соскочил с президентского стола и принялся беспричинно поправлять манжеты.
— Я никогда не держал тебя за дерьмо, — сказал он, не поворачиваясь к Саранцеву лицом. — Я просто воспринимаю ситуацию так, какова она есть в действительности. Или тебе нужен подпевала-подхалим на побегушках? Тогда просто выйди в коридор и свистни разок — целая толпа сбежится. Сможешь даже кастинг провести.
— Ты всегда так думал?
— Всегда.
— И во время выборов?
— Разумеется. И во время, и до них. С того самого дня, как Покровский назначил тебя преемником.
— Он меня поддержал, но выборы выиграл я сам.
— Если бы не его поддержка, ты бы их не выиграл.
— И кто бы их в таком случае выиграл? Зарубин, этот мировой рекордсмен по количеству проигранных президентских выборов?
— Их выиграл бы тот, кого Покровский назначил бы своим преемником. Честное слово, ты меня удивляешь своей детской наивностью.
— И ты ушёл бы от меня к этому преемнику?
— Мы с тобой не супруги. У того был бы на примете свой человек, и во мне он бы не нуждался. Дурной у нас разговор получается. — Антонов уже повернулся лицом к Саранцеву, но продолжал теребить левый манжет, словно хотел его оторвать или иным способом скрыть запятнавшую его воображаемую кровь. — Слушай, Игорь, я не собираюсь изображать из себя верного Руслана. Люди презирают собак за их слепую преданность, даже само слово сделали ругательством. Я говорю искренне. Тебе нужна правда или приятные слова?
Сергей замолчал, желая оценить реакцию Саранцева на сказанное им, и не увидел ничего. Игорь Петрович сидел неподвижно, глядя в стену напротив своего стола, и никак не проявлял отношения к услышанному. Наверное, он думал, хотя сам до конца не понимал, о чём именно. Он никогда не считал себя игрушкой в чужих руках, но и верховным вседержителем себя тоже не предполагал. Президент желал постигнуть основные истины бытия: кому верить и на кого полагаться, но внезапно осознал полную беспомощность на ниве психологических упражнений. Прежде он действительно полагал, будто знает Антонова, а теперь задумался: знает ли он вообще кого-нибудь из людей вокруг него?
— Ты информируешь Покровского? — тихо и ровно произнес Саранцев.
— О чём? — не понял его собеседник, ошарашенно вскинув брови. Потом догадался, но не ответил, упрямо ожидая разъяснений.
— О наших делах. О разговорах, планах.
— Я не информирую, — чуть севшим голосом выдавил Антонов. — Ко мне никто и никогда не подходил с подобными просьбами. А если ты думаешь, будто я сам на такое способен, мы не сможем работать дальше.
— Не сможем. Но я пока не знаю, что думать. Мы с тобой работаем полтора десятка лет, и сегодня я внезапно узнал о тебе нечто новое. И теперь не знаю, что думать.
— Новое? Раньше ты считал меня идиотом или обыкновенным холуём?
— Раньше я не знал, что ты меня считаешь идиотом или холуём.
— Я не считаю тебя ни тем, ни другим, — тоном взрослого человека, утешающего ребёнка, сказал Антонов. — Просто мы никогда не разговаривали на философские темы.
— Причем здесь философия? Мы говорим о бесконечно конкретных вещах: об отношениях между людьми и их взглядах на самих себя.
— Мы говорим об очень смутных материях, — упорствовал Антонов. — О природе власти, во-первых. И во-вторых — об отношениях между людьми, которые никогда в истории человечества не отличались конкретностью. Ты отказываешься признавать очевидное для всех других, но от твоего нежелания признать аксиому она не превратится в нерешённую теорему.
— Чушь собачья. Люди либо честны друг с другом, либо нет. Никакой философии и туманной многозначности. Если ты не считаешь меня настоящим президентом, ты не можешь работать на своём нынешнем месте.
— Пожалуйста, за кресло не держусь. Попробуй найти человека, заинтересованного не в собственной карьере, а в твоём благе.
— Ты печёшься о моем благе?
— Я не вижу в тебе небожителя. И не позволю тебе делать глупости из-за милого самообмана. Ты искренне полагаешь, будто мог победить на выборах без помощи Покровского и единороссов? Давай расставим последние точки над i, и потом я сразу уйду.
— Никто никогда ни на одних, самых плохеньких выборах не побеждал в одиночку, всегда нужна команда.
— Нужна. Но команда команде — рознь. Поддержи Покровский другого — и никакая команда не вытащила бы тебя на вершину. Одно дело — помощь в драке от утлого интеллигента в очках и совсем другое — от двухметрового боксера с компанией хороших друзей.
— Мы говорим не о драке. Если ты не забыл, мы занимаемся совершенно легальной деятельностью, на нашей стороне — закон, а не сила.
— Ты сегодня не перестаёшь меня удивлять, — воскликнул Антонов, с грохотом отодвинул неудобное кресло и уселся в него, нервно закинув ногу на ногу. — Несколько минут назад мы перечисляли министров, из которых любого в любой момент можно за что-нибудь посадить, если действовать по закону.
— Это и есть закон.
— Это то самое дышло! По закону они, как минимум, не должны занимать своих постов. Но они спокойно сидят на своих местах и продолжают свою бурную деятельность. То есть, теперь уже беспокойно — нужно правильно угадать будущего победителя. Тебе, кстати, тоже стоит задуматься. Либо ты беспрекословно подписываешься под этой бумажкой, — Антонов бросил указующий взгляд на принесённый им проект совместного заявления, — либо с тобой начнут случаться всяческие неприятности. И первым делом — в связи с твоей дочкой, которую не стоило сажать за руль. Была бы она с водителем — либо ничего бы не случилось, либо не она была бы виновата! Теперь придётся расхлёбывать.
— Не такое уж страшное преступление она совершила. Самый беспристрастный суд вправе ограничиться условным наказанием.
— Ты согласен иметь судимую дочь? К тому же, суд имеет право применить санкцию посерьёзней. И применит, если под его окнами будет бушевать толпа граждан, разгневанных безнаказанностью золотой молодежи. И если судья получит надлежащее указание.
— И кто же у нас раздаёт указания судьям?
— В создавшейся ситуации тебя должен волновать более конкретный вопрос: кто и с какой целью даст указания судье, занимающемуся делом твоей дочери.
— Никто не имеет права оказывать давление на судью.
— Замечательно! Бесподобно! Что с тобой сегодня? Окончательно впал в детство? Судье, разумеется, будет известна личность подсудимой. И это знание уже само по себе станет давлением на него, не находишь? Ты об этом говоришь, или о том, что Покровский не изыщет возможностей через третьих и десятых лиц намекнуть бедолаге в мантии, что в определённом исходе процесса заинтересован не только ты, но и целая когорта фигурантов с противоположными интересами?
— Найдёт. Но тем самым нарушит закон и подставится под наш контрудар.
— Подставится? Ты сумеешь доказать факт давления на суд? Кто же этим займётся наяву, а не в твоих фантасмагорических мечтах? Частный детектив? Ты не хуже меня понимаешь, кто на такое способен, если возымеет потребность. МВД, ФСБ, прокуратура, СКР — кто их разберёт. Можешь поручиться в их преданности тебе, а не Покровскому?
— Я не собираюсь требовать от них незаконных действий. Вопрос не в преданности, а в существе проблемы. Расследование факта давления на суд — действие законное. Как только следователя станут принуждать к фальсификации, я смогу на него положиться, если обеспечу защиту. В конце концов, я гарант Конституции.
— Ладно, договорились. Ты победишь. И что же узнает страна? Судья вынес мягкий или оправдательный приговор дочери президента, убившей обыкновенного гражданина, коих у нас десятки миллионов, а люди, пытавшиеся обеспечить справедливость, сами попали под каток правосудия.
Саранцев молчал несколько минут, внимательно разглядывая свои ногти и не замечая Антонова. Тот, напротив, следил за движением каждого лицевого мускула президента, но тоже молчал, ожидая реакции на свою последнюю сентенцию.
— Так, — сказал Игорь Петрович, оторвавшись от бессмысленного занятия и подняв взгляд на собеседника. — Каков же результат нашего анализа ситуации? Каков лучший выход?
— Думаю, ты понял моё мнение.
— Думаю, понял. Сдаться.
— Не нужно растравлять себя ненужными определениями. Сегодня делаем небольшую разведку боем, напомнив Муравьёву о происшествии со «скорой», Дмитриева не беспокоим, пусть пока думает, чего от нас ждать. Основная цель, альфа и омега всех наших планов на будущее — сохранение тайны. Любая огласка выводит тебя из игры на веки вечные.
