Виктор Пожидаев - Чистые струи

— Мишанька, ты чего это не спишь?!

Мишка ловко пробежал в темноте через зал и юркнул в постель. Но он еще не спал, когда бабушка зажгла на кухне свет. Наступило повое зимнее утро. И еще не кончились Мишкины каникулы. Так здорово!

А время бежит!.. Не то что в городе. Мишка оглянуться не успел, а уж только три денька до отъезда осталось. Отец телеграмму прислал: почему, мол, не пишешь. Еще и писать! Тогда вообще ничего не успеешь. Но чтоб сильно-то родители не волновались, дал ответную: «Жив здоров чего и вам желаю Михаил».

Заяц Мишкин жиреть стал. Да так быстро! Щеки нарастил, бока округлил. Забавный! Все подряд ест. И с полу, и с рук. Бабушка на него нарадоваться не могла: любит, когда хорошо едят. Не понравилось только, что беляк ее резиновый сапог схрумкал, до самой подметки.

— Значит, организм требует! — утешил ее дедушка.

Мишке за сапог очень неудобно было, будто сам его съел. Да и потом чувствовал, что заяц — какая-никакая, а все же обуза для дедушки с бабушкой. Это для Мишки они готовы на все.

— Деда, я отпущу зайца…

— Да ты что, Мишатка! Пусть живет. В радость же он тебе!

— Отпущу, деда! Все равно скоро уеду, ему скучно.

— А давай так! — улыбнулся дедушка. — Вынесем на крыльцо: убежит — бог с ним, останется — пусть живет.

Вынесли зайца утром. Дядя Петя Шмаков тоже присутствовал, даже волновался.

— Не пугай его, Мишка! — приговаривал он. — Тихонечко, будто на прогулку!

Беляк сидел на крыльце и смешно подергивал лапками.

— Отвык от снежка-то! — сказал дедушка и закурил.

— А старый-то что волнуется? — посмотрела на него бабушка.

— Сама-то! Оделась бы! Выскочила…

Заяц потянулся шеей, обнюхал Мишкин валенок.

Отпрянул, соскочил на одну ступеньку вниз. Оглянулся Спрыгнул на дощатый заснеженный настил, приладил к спине уши и дал стрекача. Только его и видели!

— Ну вот! — грустно сказал дедушка. — Из рук ел…

— Пирожки любил, — тоже грустно сказала бабушка.

— И сапоги! — добавил дядя Петя Шмаков.

Дедушка засмеялся. Бабушка улыбнулась и пошла в дом. А Мишка смотрел туда, куда понесся обрадованный беляк, и переживал за него. Чудак все-таки! Там и холодно, и голодно, и волки.

— Ничего, Миш! — дядя Петя тронул мальчика за плечо. — Всякому дома лучше. Вот только бы под ружье не подлез — поверил в людей-то.

— Надо… — Мишка чуть задумался. — Надо всем охотникам сказать, что в лесу бегает ручной заяц. Пусть не стреляют!

Дедушка посмотрел на Шмакова:

— А что? Скажем, Петр! Пусть не трогают зайца!

— Скажем, — согласился Шмаков. — Только ты. Миш, медведей в дом не таскай. А то не на кого и охотиться-то будет.

— Ладно! — великодушно пообещал Мишка. Что он. шуток не понимает, что ли!

И всем сделалось весело.

Клетку разбирать не стали: а вдруг заяц передумает и вернется? Он не вернулся. Уже ночь наступила. Все, нечего его ждать…

Мишка» места себе не находил. Пусто как-то. Тоска просто. Да что там телевизор! Добра-то.

Потом пришел дядя Петя. Веселый, руки потирает.

— Во, Миш! Что я тебе сейчас скажу!

— Опять баламутить? — сердито посмотрела на него бабушка. — Парень только успокоился!

— Вот характер! — чуть слышно сказал дедушка, когда бабушка отлучилась на кухню. — Ну что там, Петр?

Шмаков оглянулся, будто знал какую-то тайну.

— У моего стожка горностай набродил! Мышкует. Я что думаю: это же какое можно чучело сделать! Вот бы Мишка и увез в школу, а? Такая диковинка!

— Да время-то! — вздохнул дедушка. — Пока словишь…

— Чего ловить-то! Сейчас ледянку сделаем, утром поставим.

Мишка заволновался. Сам себя не понимал. Вроде бы и жалко немного зверька, да, с другой стороны… Вот бы ребята ахнули! Шутка ли — горностай! Цари шубы из него носили. Белее снега!

— Ну что, Мишатка, словим? — спросил дедушка.

— Воды только принесите, ловильщики, — сказала, появляясь на пороге, бабушка.

Полное ведро воды оставили на ночь на крыльце. А утром, перед тем как идти на конюшню, дедушка занес его в дом. Пока пили ранний чай — Мишке тоже не спалось, — ведро отходило от холода у печки. Потом дедушка просверлил во льду дырочку со стаканное донышко, перелил воду в кастрюлю и стал шевелить лед. Мишка так боялся, что ничего не получится! Лед-то хрупкий. Но дедушка не боялся, он шевелил и шевелил его, потом разом вынул из ведра.

— Не урони, старый! — бабушка, оказывается, тоже переживала.

В руках у дедушки искрилось от лампочки прозрачное, будто хрустальное, сказочное какое-то ведро.

— Вот и все! На морозец его, на морозец! — Дедушка нырнул в сени. Тут подоспел дядя Петя. Он вынул из кармана фуфайки лохматое куриное крылышко.

— Вот и привада. Айда поставим!

— На работу не опоздайте! — крикнула вслед бабушка.

Шмаков шел впереди, чуть прихрамывая и увязая в снегу. За ним — Мишка, переходя на бег, спотыкаясь.

— Скорей, а то не догоним! — посмеивался дедушка.

За оградой, у стожка, дядя Петя стал разгребать снег. В яму опустили ледяное ведре, притоптали его собранным снова снегом, сверху притрусили сеном. Шмаков опустил в отверстие крыло.

— Ну вот и все! Повезет — наш будет.

Еще в темноте вернулись домой. Дядя Петя пошел заводить трактор, а дедушка — запрягать Гнедка.

До обеда Мишка ходил сам не свой. Томило ожидание.

— Да ты, Мишанька, успокойся! — не выдержала бабушка. — Днем он ни в жисть не попадется. Он только по ночам охотится. В кино сходи, а? Время-то и пройдет.

Какое там кино! Тоже развлечение…

Мишка пошел проведать Ветку, но на дверях у Шмаковых снова висел замок. А так, одному, во двор заходить было неудобно. Завернул к стожку…

Он сидел за столом, когда ввалился замерзший дедушка.

— Может, сходим? — спросил, не раздеваясь.

— Чего ходить-то! — махнула рукой бабушка. — Мишанька уже проверил.

Ну бабушка! Мишка чуть не подавился.

— Придет! — Дедушка вроде не заметил, как Мишка смутился. Сел за стол и принялся за борщ.

Бабушка поставила на стол сковороду с жареной картошкой, банку холодного молока.

— Поставил я Гнедка, — сказал дедушка. — Пойдем сейчас с Мишаткой колоды проверим.

— А успеете к ночи? — встревожилась бабушка. — Не ближний свет.

— Сколь успеем! Глядишь, на ушицу и принесем.

— Вот и славно! Зимой ушица — божий дар.

Мишка ничего не знал про колоды, но спрашивать не стал: и так узнает!

Собрались они с дедушкой быстро. Дедушка только и взял с собой мешок да топор.

— Бегом нельзя, Мишатка! — сдерживал он. — Распаришься, а потом холодком пронижет. Это ж все! Воспаление легких.

Еще до реки стали попадаться плотные заячьи тропы. Следы на них свежие, четкие. Может, и Мишкин беляк только что пробегал тут? А вдруг выскочит сейчас и — прямо к Мишке!

— Гля, Мишатка! Кто вот это настрочил, а?

Мишка вглядывался в крестики следов, но так и не понял.

— Рябчики! — дедушка пошел дальше. — А вот?

След какой-то странный: две точки, две точки. Может, это копытца раздваиваются?

— Коза, наверно…

— Правильно, колонок! — засмеялся дедушка. — Он всегда лапки вместе держит. Так меньше проваливается. И соболь так же бегает, и горностай. Только у соболя след крупный, почти по твоей ладошке. А у горностая помельче, поострее. А вот, смотри…

— Волк! — сразу определил и заволновался Мишка.

— Не совсем! — улыбнулся дедушка. — Лиса. Вишь, как ходит — цепочку тянет. Следок за следком, что по ниточке. А лапка очень уж аккуратная, листочком. Волк — что собака, пальцы у него вразброс. Да и след двойной, нестройный.

Так, не пропуская ничего и все объясняя молчаливому Мишке, дедушка привел его к речке.

— Во! Глянь…

От стога сена удалялись, держась близко к снегу, большие желтые птицы.

— Косули! — Дедушка остановился и достал портсигар. — Голодновато им сейчас, Мишатка. Пусть заимствуют, а? Не обеднеем! Да и лишку я прикосил. Шмаков тоже их, можно сказать, учел. Есть у меня лицензия на двух косулек, но как-то рука не поднимается. Пусть живут, а?

— Конечно! — горячо поддержал Мишка. — Бить — так медведя.

— Да и медведя сейчас абы кому не дают. Тоже разрешение нужно.

— Ну! Что же, он на тебя бросается, а ты его не тронь?!

— А с чего бы он на тебя бросался? Медведь — зверь смирный.

— Ага! Смирный…

— Конечно, бывают случаи — на раненого наткнешься или непотревоженного. Если его зимой из берлоги выгонишь — тогда все. Озвереет вконец. Это шатун. Такого бить не запрещается.

Они шли по плотному снегу — вдоль замерзшей реки. На втором ее повороте, в самом центре излучины, оказалось устье широкого ручья. За ближайшими кустами лед был затрушен сеном.

— Вот и пришли, Мишатка. Отдохни, сейчас будем проверять.