Какое-то мгновение мне кажется, что она надо мной издевается, но объектив поднимается, как мордочка домашнего животного, и я понимаю, что она говорит всерьез; у меня возникает стремление произвести еще худшее впечатление. Повернувшись к Дэвиду, я разозленным голосом говорю:
— К тому же, за несколько дней до того, как зарезали мою статью, моя лучшая подруга погибла в автомобильной катастрофе! Все несчастья за одну неделю.
Он, должно быть, уже жалеет, что пригласил меня за столик. Но я не останавливаюсь на достигнутом:
— Ты помнишь Соланж, у которой мы были на выходных? Так вот, как раз после того, как она отвезла тебя на станцию, она погибла на перекрестке.
Американец широко раскрывает глаза. Чтобы ему было понятнее, я разъясняю:
— Когда она умерла, я подумал, что это ты принес несчастье. Но это была случайность.
На глазах у Дэвида выступают слезы огорчения. Мне уже не хочется быть таким злым, но девица все держится за свою камеру, вынуждая меня доиграть роль мерзавца. Внезапно Сериз отрывается от нее и, глядя мне прямо в глаза, произносит:
— Как вы замечательно говорите, какой супер-мрачный взгляд на мир!
Только теперь я наконец разглядел ее лицо; молочная кожа, носик кнопкой и длинные волосы, как у героини немецкой сказки. На ней широкие одежды явно из гардероба шестидесятых годов: умопомрачительная рубашка, брюки с раструбами. На мгновение я окунаюсь в очень светлые глаза. Пока она прячет свою камеру, я, терзаемый совестью, оборачиваюсь к Дэвиду:
— Извини меня, но эта смерть так ужасна, неожиданна…
И тут я соображаю, что полуденная жара спала, — что газета закрыта до конца августа и что, вместо того чтобы брюзжать в одиночестве, я мог бы распить несколько бутылок пива в их компании.
Вечер заканчивается у меня, в квартире с настежь распахнутыми окнами, куда струится теплый летний воздух. Мы слушаем босса-нову. Сериз скручивает сигарету с травкой. Она спорит с рухнувшим в кресло Дэвидом, который уверяет ее, что раньше было лучше. Девятисотые годы представляются ему неиссякаемым источником воображения. Студентка возражает, что в те времена уже обличали декадентство, что художников-новаторов не замечали, а на шахтах эксплуатировали детский труд. Затем она сообщает, что голодна, и я веду ее на кухню. Она с улыбкой смотрит, как я готовлю ей бутерброд. Во втором часу ночи Дэвид заявляет, что идет спать. Сериз приближается и шепчет мне на ухо:
— Я могу остаться? А то метро уже закрыто. Меня бы это выручило.
Пораженный, я бормочу:
— Да, конечно… Разумеется…
Она довольно холодно отвечает: «Спасибо», после чего безмятежно целует американца, и за тем закрывается дверь.
Можно подумать, что она сделала мне предложение. Но, объективно рассуждая, она попросила только о ночлеге. Может быть, она имела в виду диван в гостиной. Пока я перебираю в уме гипотезы, Сериз возвращается ко мне с несколько отсутствующим видом:
— Я пойду спать. Тебе не помешает, если я лягу рядом с тобой?
В электрошоке от этой смеси беспечности и отваги я показываю ей спальню и предлагаю лечь справа; потом я проскальзываю в ванную, спеша совершить малый туалет. Я приглаживаю волосы, чтобы явиться в наилучшем свете перед своей новой любовницей; подтягиваю резинку трусов к пупку (как раз то, что нужно для скрадывания начинающего округляться брюшка). Я столько времени трачу на тщательные приготовления, что, когда я добираюсь до кровати, Сериз уже крепко спит, укрывшись простыней. Она не сняла маечки. Легкая струйка воздуха пробивается сквозь бледные губы. Я с минуту смотрю на нее, потом огорченно укладываюсь рядом.
Я колеблюсь, не решаясь прикоснуться. Несколько раз вытягиваю ногу в ее направлении, моя ступня смущенно касается ее щиколотки, я надеюсь на ответное движение, но ответом мне только легкое похрапывание. Борясь с возбуждением, я поворачиваюсь к ней спиной в надежде заснуть, и тут две руки вцепляются в мои плечи. Начинающая видеооператорша обхватывает меня горячими руками. Я не прочь воспользоваться случаем, но она может обвинить меня в изнасиловании, и суд будет на ее стороне. Я предпочитаю освободиться путем медленного отползания. Часам к четырем утра я в изнеможении засыпаю. Когда я просыпаюсь, уже девять, а Сериз все еще держится за мое плечо, эдакий крупный младенец. Чтобы положить конец мучениям, я принимаю решение выпить кофе. Но в тот момент, когда я уже вылезаю из постели, моя гостья прижимается ко мне еще нежнее. Еще настойчивее. Я медленно поворачиваюсь. Мне кажется, что она спит, но ее губы вдруг касаются моих. Несколько секунд спустя я осознаю, что процесс пошел.
Я никогда не мог добраться до истины, правда ли, что секс оказывает на здоровье положительное воздействие. Некоторые утверждают, что только регулярные совокупления гарантируют полноценное физическое и умственное равновесие. Другие теории превозносят блага воздержания, якобы действующего как гормональный стимулятор… Этот спор не окончен, но я могу утверждать, что этим утром я чувствую себя в расцвете сил, дух мой подхлестывается свежей кровью, когда после часовых объятий я в изнеможении валюсь на матрас. Сериз удаляется, ступая по ковровому полу, потом возвращается, совсем голая, но со своей цифровой камерой. В течение нескольких минут она снимает мое тело, распростертое на простыне. Я отпускаю несколько шуток в сторону объектива. Она убирает аппарат в чехол со словами:
— Мне надо идти. Если хочешь, я тебе оставлю номер моего мобильного.
Это «если хочешь» меня поражает. Это девичье тело произвело на меня эффект целебного источника, и мне не терпится снова в него окунуться. Мои мрачные перспективы внезапно превращаются в радужные, и я готов не задумываясь тут же на ней жениться. Но ее реплика «если хочешь» приглашает меня проявить благоразумие, подчеркивая, что ничего не произошло. С точки зрения современной жизни, мы должны на этом остановиться; мне еще повезло, что Сериз предлагает мне свой номер телефона, который тут же записывается на клочке бумаги. Она с голой задницей направляется в душ, а дверной звонок тем временем надрывается.
Кто там еще? В раздражении против почтальона, разрушающего мне идиллию ни свет ни заря — в десять утра, я натягиваю халат и несусь к двери, предвкушая, как я одерну нахала. Я приоткрываю дверь, которая сейчас же распахивается настежь, вмазывая меня в стенку. В облаке дыма «Житан» с фильтром раздается голос Эстель:
— Ну как тебе Париж в августе? Я принесла каталог обоев. Надо поменять этот голубой цвет, а то твоя квартира похожа на больницу. А в спальне красивее всего обои в цветочек!
Я не успеваю отреагировать. Эстель устраивается на диване в гостиной и раскладывает свои образцы. После нашего флирта в начале лета она уехала с сыном на каникулы в Ла Боль. Я совсем забыл, что она возвращается на этой неделе, но этот ураган внимания меня не забыл, нет. Я вспоминаю, что эта женщина — более или менее моя любовница и что другая женщина — моложе и красивее — заперлась сейчас в моей ванной. Я также соображаю, что, выбирая между вчерашней незнакомкой и этой искренне влюбленной в меня женщиной, я без колебания отдал бы предпочтение наименее верному варианту. Я все-таки пытаюсь избежать столкновения. Эстель смотрит мне в глаза:
— Ты хорошо сегодня выглядишь!
Знала бы она отчего. Так нет: Эстель радуется и готова изложить мне другие прожекты относительно нас обоих. Я ищу лазейку:
— Извини, у меня полно работы. Я бы предпочел встретиться попозже днем. Мы спокойно поговорим.
— Нет, ты не находишь, что эти сиреневые обои будут красиво смотреться в твоей комнате? Пойдем посмотрим!
— Прошу тебя, здесь такой беспорядок. Давай лучше вместе пообедаем…
Мои слова перекрывает шум, доносящийся из ванной. Дверь хлопает, потом раздаются несколько ноток, пропетых женским голоском. Эстель прислушивается. Пока я тщетно подыскиваю объяснение, Сериз в одних трусиках входит в гостиную. Ее длинные светлые волосы свисают по сторонам бледного личика; несколько капель блестят на груди. Поразительно невозмутимая, она смотрит на Эстель и произносит:
— Привет!
После чего исчезает в кухне.
Это позволяет мне в очередной раз оценить невероятную снисходительность моей официальной любовницы. Эстель на минуту задумывается, потом оборачивается ко мне в восхищении:
— Скажите, пожалуйста, у нас идут дела с молоденькими!
Этот интерес к «молоденьким», кажется, подхлестывает ее любопытство. Почти сразу же она теряет ко мне интерес в пользу Сериз, к которой присоединяется на кухне. В течение нескольких минут я готовлюсь к худшему — крикам, ударам ножом. Сидя в халате на диване в гостиной, я собираюсь вмешаться. И вдруг с удивлением слышу радостно щебечущие женские голоса. Они разговаривают, смеются и наконец выходят ко мне вдвоем. Они уже знают друг друга так, как я никогда ни одну не узнаю. Отказавшись от мысли об извинениях, я восхищаюсь самообладанием Эстель, которая подбирает свой обойный каталог, целует меня в обе щеки и направляется лифту с прощальной фразой:
