– К сожалению, она тоже больна. Нервная система совершенно истощена… Но миссис Лайтбоди всем сердцем предана биологическому образу жизни, и я уверен, что она пойдет по пути исцеления. Ведь она здесь у нас уже в третий раз. Однако ее неврастения (да и ваша тоже) – это всего лишь симптом, знак, свидетельствующий о более глубокой проблеме. Все дело в том, что весь ваш организм отравлен гнилостными анаэробными бактериями. Вот в чем суть дела.
– Доктор, неужели у меня тоже неврастения? – возмутился Уилл.
Что они, в самом деле, собрались навесить на него все болезни, какие только есть в медицинских книгах? Может быть, у него еще и рак мозга? Холера? Бери-бери?
– Мне-то казалось, что неврастения бывает только у женщин…
Доктор поднял пухлую белую ладошку.
– Ай-яй-яй, мистер Лайтбоди. Вы меня удивляете. Ей-богу. Еще Бегани и Грюнвайс доказали, что эта губительная болезнь разит всех подряд, невзирая на возраст или половую принадлежность. Наш дорогой президент тоже страдал этой болезнью в юности.
Уилл представил Теодора Рузвельта, великого Т. Р., с его пышными усами и строго поблескивающими очками. Вот он стоит посреди прерий Дикого Запада над огромной тушей застреленного бизона. Тедди Рузвельт – неврастеник? Герой Сан-Хуана? Тот самый, с квадратной челюстью, само олицетворение мужественности? Враг монополий и охотник на крупную дичь? Не может быть!
– В этом нет ничего постыдного, – продолжил доктор. – Просто некоторые люди обладают более тонкой нервной организацией. Они слишком чувствительны, слишком склонны к рефлексии, чересчур интеллектуальны, поэтичны, эстетичны и сложны. Если бы не приверженность простой жизни и строжайшему физиологизму, я бы и сам наверняка тоже страдал неврастенией. Но хватит об этом.
Доктор Келлог наклонился вперед, и над его макушкой возник суровый лик Авраама Линкольна, смотревшего на Уилла с портрета.
– Я заговорил о миссис Лайтбоди, об Элеоноре, не просто так…
Уиллу стало плохо. Господи, что с Элеонорой?
Суровый жрец в белом одеянии окинул Уилла взглядом строгого школьного учителя.
– Опять-таки буду с вами совершенно откровенен. Вы должны понять: следует всячески подавлять свои природные инстинкты. Любые физиологические отношения, по моему мнению, могут принести миссис Лайтбоди непоправимый вред. Да и вам тоже.
На лысине у Дэба сверкали капли пота. Секретарь вовсю строчил в блокноте, ни на секунду не отрываясь от своей писанины. Лайтбоди же почувствовал, что заливается краской.
– Так вот почему вы поселили нас на разных этажах? И что же, я даже не могу сидеть со своей женой за одним столом?
– Скажите-ка начистоту, – продолжил доктор, не обращая внимания на слова Уилла. Голос Келлога зазвучал громче – так поступает опытный оратор, когда желает овладеть аудиторией. – Сколько раз за время вашей и ее болезни вы были близки?
Правая нога Уилла непроизвольно забарабанила по полу, словно взбунтовавшись против всего остального тела. Лайтбоди отвернулся, чтобы не видеть холодных, немигающих глаз доктора, и уставился на портрет иссохшего, бесполого существа по имени Томас Парр, он же «Старый Парр», ветерана долголетия, дожившего до ста пятидесяти двух лет.
– Ну, – замямлил Уилл, чувствуя себя преступником, насильником и законченным развратником. – Раньше мы… соединялись примерно раз в неделю. – Он украдкой покосился на доктора и увидел, как тот скривился. – Даже меньше, гораздо меньше… А когда она…
– Забеременела, – подсказал Келлог.
– Да. У нас…
Вдруг Уилл увидел перед собой свою маленькую дочурку, которую ему так и не удалось подержать в руках, угостить мороженым, поводить за ручку. Перед ним на миг возникла некая идеальная малышка с косичками, в чепчике, в маленькой ручке – корзина с цветами. И Уилл не выдержал.
– Она умерла! – всхлипнул он. – Умерла, и я даже не успел взглянуть на нее хотя бы одним глазком…
Молча, ступая по-кошачьи, доктор обошел вокруг стола и встал над Уиллом – механическим жестом протянул ему аккуратно отутюженный платочек.
– Ничего-ничего, – сказал Шеф голосом, полным глубочайшего сочувствия. – Я вас понимаю. Таков уж печальный факт человеческого существования – нам приходится заниматься этим опасным делом ради продолжения рода. Да-да, опасным – как для мужа, так и для жены. О, эти перегрузки нервной системы, безвозвратная утрата жизненно важных соков, потрясения для организма обоих партнеров. Так устроена жизнь, ничего не поделаешь. Не вините себя, мистер Лайтбоди. Мне приходилось сталкиваться со случаями куда более тяжкими, чем ваш. Есть мужчины, которые удовлетворяют свой чувственный аппетит каждую ночь. Один человек, которого я знал, занимался этим каждый божий день в течение целых двадцати лет! Только представьте себе этого дикого зверя! Он замучил до смерти трех жен.
Наступила долгая пауза. Дэб все скрипел пером по бумаге, в трубах отопления журчала вода, из коридора доносились приглушенные звуки. Доктор отвернулся, словно ему было больно говорить далее на эту тягостную тему. Некоторое время спустя он вернулся на свое место по ту сторону стола и впервые с начала беседы опустился на стул.
– Наш мир суров, мистер Лайтбоди, – сказал он, сложив пальцы домиком; у локтя целителя лежало надкушенное яблоко. – Улицы городов полны сироток. Мы с женой горды тем, что все наши дети не родные, а усыновленные и удочеренные. Я страстный проповедник воздержания, сэр. Строжайшего воздержания. Разумеется, пока вы находитесь на нашем попечении, вы не будете позволять себе ничего подобного. Но я надеюсь, что и в будущем вы станете вести себя столь же разумным образом… Учтите, человек способен контролировать свои аппетиты. Господь даровал ему такую возможность.
Задумчиво массируя затылок, Келлог снова углубился в изучение карты. Дальнейшие вопросы можно было квалифицировать как погружение перстов в зияющие раны. Не поднимая глаз, доктор спросил:
– Еще и пристрастие к алкоголю? К опиатам? Хоть с этими-то проблемами вы справились?
Уилл не знал, что и сказать. Он был в панике, стыдился собственного тела, со всеми его позорными порывами, инстинктами и секрециями. Особенно же неловко было за непристойные мысли, одолевавшие Уилла с самого утра. Как он сможет теперь глядеть в глаза сестре Грейвс?
– Да, – выдавил Лайтбоди, чуть не подавившись этим простым слогом.
– Вот и хорошо. – Доктор взглянул на него из-под козырька. – Первым делом мы займемся тем, что заменим вашу кишечную флору. Вы ведь знаете, что в пищеварительном тракте человека обитает более ста шестидесяти различных видов бактерий?
Уилл робко кивнул. Да. То есть нет. Он этого не знал.
– Каждый из этих видов оставляет собственные продукты жизнедеятельности, многие из которых высокотоксичны. Два главных класса бактерий, аэробные и анаэробные, описаны в работах Тиссье и прочих авторов. Аэробные бактерии в основном благотворны для организма. Можно даже сказать, жизненно необходимы. Они производят безвредные кислоты. Но анаэробы, бактерии, содержащиеся в мясных продуктах, обладают гнилостными, патологическими характеристиками. Эти твари смертоносны, мистер Лайтбоди. Они-то и довели вас до такого состояния.
Доктор снова вскочил. Захрустел яблоком, на котором след от предыдущего укуса уже успел потемнеть. Задумчиво жуя, прошелся по кабинету, подергал себя за седые кудряшки, потом вдруг остановился и резко обернулся к Уиллу.
– Скажите, мистер Лайтбоди, вы когда-нибудь интересовались образом жизни болгар? Я, конечно, имею в виду не городское население, а пастухов и дровосеков балканских и родопских гор.
Нет, Уилл никогда этим не интересовался.
– А вот Мечников обнаружил, что тамошние жители отличаются завидным долголетием. Конечно, им далеко до Старого Парра, но ведь он был счастливым исключением, не правда ли? Массаль и Мечников, проведя скрупулезнейший статистический анализ, выяснили, что дикие болгарские горцы в среднем живут больше, чем все прочие люди планеты. А знаете почему?
Коротышка не ждал ответа – уж это Уилл, понемногу оправившийся от стыда, отлично понимал.
– Йогурт.
– Что?
– Йогурт. – Доктор просиял тонкогубой триумфальной улыбкой. – Вот в чем ключ. Йогурт, мистер Лайтбоди, составляет основу болгарской диеты. В этом продукте содержится дружелюбная бактерия Lactobacillus bulgaricus. Эти организмы изгоняют прочь всю патогенную ядообразующую флору – например, В. welchi и Proteus vulgaris, которые так любят селиться в пищеварительном тракте, ослабленном мясоедением. То есть это именно ваш случай. Мы меняем флору – вот чем мы здесь занимаемся.
Под воздействием этого потока информации и экстраординарных переживаний, выпавших на долю Уилла за последние сутки, он начисто лишился способности критически смотреть на вещи. Он чувствовал себя жалким комком безжизненной материи, какой-то протоплазмой, зажатой меж поручней физиологического кресла – в маленькой комнате с высоким потолком, затерянной в недpax большого кирпичного здания. Лайтбоди не знал, плакать ему или смеяться.
