Зачем нужна луна? Правда ли, что рыжие – сверхъестественные существа? Как удержать любовь? Все эти, а также некоторые другие важные вопросы я собираюсь задать «Ремингтону SL3». Наша дуэль, как война магов, может длиться очень долго, и все равно исход ее останется неясным. Но если заново покрашенный «Ремингтон SL3» сумеет печатать на чиклетс, тогда у этой затеи есть шанс на успех. Я не перестаю возносить молитвы Элмеру, греческому богу клея.
Когда истек положенный срок траура, королева Тилли обзавелась новой чихуахуа. Макс настоял на этом. Он просто не мог выносить рыданий супруги во время рекламы собачьей еды, а при взгляде на маленькую урну с прахом по спине короля бегали мурашки. В один прекрасный день он просто задул черные свечи и отвез Тилли в зоомагазин.
Найти замену любовнику-бунтарю оказалось гораздо сложнее.
Ли-Шери отказывалась видеться с Абеном Физелем. Она отказывалась встречаться с репортерами, которые день и ночь обрывали телефон в их доме. Репортеры не собирались расспрашивать принцессу о Дятле – ее роман с Бернардом до сих пор оставался в секрете, – их интересовали подробности насчет монархии Мю. Через два дня после ареста Бернарда журнал «Пипл» побил все рекорды по раскупаемости: гвоздем номера стало интервью с Ли-Шери. Прессе идея континентального монархизма, похоже, очень понравилась. Несколько членов свергнутых королевских родов тоже сочли ее достойной внимания. Даже король Макс, которого из всего многообразия природной среды волновали только ежевичные побеги, миллионами острых коготков царапавшие стены его жилища, решил, что это интересно. Он всячески поощрял дочь: советовал ей довести дело до конца, побольше общаться с журналистами, не избегать Абена Физеля. Ли-Шери была непреклонна. Она хотела видеть только Бернарда, но пока что власти тюрьмы Кинг-Каунти, где его держали до суда, отказывали принцессе в праве на посещение.
Дятла не выпустили и под залог. Если бы это было возможно, Ли-Шери заложила бы в ломбарде все, что осталось от фамильных драгоценностей Тилли, и кодекс дома Фюрстенберг-Баркалона мог тогда катиться колбаской вслед за королевской тиарой.
«Самое главное в жизни – любовь, – написала Ли-Шери. – Теперь я это знаю. Нет смысла спасать Землю, если это означает потерю Луны».
Принцесса передала эту записку Бернарду через адвоката. Далее записка гласила:
«Мне еще не исполнилось двадцати, однако благодаря тебе я узнала кое-что, чего в наше время не знают многие женщины: Прекрасный Принц – на самом деле жаба, а у Прекрасной Принцессы дурно пахнет изо рта. Это означает следующее: а) все люди не идеальны, но любовь может быть совершенной; б) только любовь способна превратить заурядное в замечательное, отвратительное – в чудесное; в) этот результат достигается только активным процессом любви. Чтобы сотворить любовь, надо любить. Мы теряем время в поисках идеального возлюбленного, вместо того чтобы создать совершенную любовь. Может быть, это и есть способ удержать любовь?»
На следующий день адвокат Бернарда передал принцессе такой ответ:
«Любовь – стопроцентный бунтарь. Она не подчиняется никаким правилам. Максимум, на что способны большинство из нас, – это стать ее сообщниками. Вычеркнем из текста клятвы фразу «чтить и повиноваться» и заменим ее на «помогать и содействовать». Это означает, что ни о каких гарантиях не может быть и речи. Слово «удержать» становится неуместным. Мою любовь к тебе ничто не удерживает. Я люблю тебя просто так».
Принцесса убежала в ежевичник и поплакала. «Я пойду за ним на край света», – всхлипывала она.
Обязательно, милочка. Только у земли нет краев, это доказал еще Колумб.
Ежевика.
Ничто иное – ни грибы, ни мхи с лишайниками, ни зеленая тоска – не процветало в Пьюджет-Саунд так бурно и упрямо, как ежевика. Фермерам приходилось выкорчевывать ее корни с полей бульдозерами. Домовладельцы рубили ежевичные отростки лопатами, но коварные побеги пёрли снова и снова. Садовники отражали их атаки у парковых ворот с помощью огнеметов. Агрессивную массу не успевали укрощать даже в центре города. В дождливые месяцы ежевичные дебри разрастались так быстро и буйно, что собаки и маленькие дети исчезали в них бесследно. В разгар сезона даже взрослые не решались пойти по ягоды без вооруженной охраны. Побеги ежевики протискивались сквозь бетонные стены, пробивали себе дорогу в высший свет, обвивали ноги девственниц и пытались уцепиться за проплывающие облака. Агрессивность ежевики, ее быстрота, бесцеремонность и способность нахально продвигаться вверх олицетворяли для Макса и Тилли все, что им не нравилось в Америке, а особенно в ее западной части.
Бернард Мики Рэнгл рассматривал это явление с точки зрения «ням». За чаем, в беседе с королем Максом, он пропагандировал насаждение ежевики на каждой крыше Сиэтла. Побеги не потребуют ухода, утверждал Бернард, нужно будет лишь придавать им форму, следить, чтобы они пересекали город от улицы до улицы, с крыши до крыши и образовывали естественные навесы и галереи. Очень скоро люди смогут ходить по городу в самые жестокие зимние ливни, и на них не упадет ни одна капелька. Посетители магазинов, театров, полицейские на своих участках, даже последние бродяги будут чувствовать себя сухо и комфортно. Бледно-зеленый свет, пробивающийся сквозь купола из сплетенных ежевичных ветвей, вызовет к жизни новую школу живописи; через много веков искусствоведы станут говорить о «ежевичном свете» так же, как сейчас говорят о технике кьяроскуро. Заросли ежевики привлекут птиц; дятлов, конечно, вряд ли, но многих других – непременно. Птицы станут петь. Птица, чей желудок набит ягодной массой, – все равно что итальянец, которого переполняет страстное воодушевление. В кустарнике поселится мелкая живность. «Эй, гляди-ка, Билли, там наверху, над зубной поликлиникой, побежал барсук!» И плоды, не забывайте о плодах. Они послужат пищей для голодных, поддержкой для бедных. Предприимчивые пьяницы начнут изготовлять ягодный спирт. Сиэтл станет мировой столицей производства ежевичного бренди. Туристы ежегодно будут тратить миллионы долларов на сиэтлские пирожки с ежевикой, традиционные утренние тосты будут подаваться только с сиэтлским ежевичным джемом. Шеф-повара французских ресторанов станут подавать утку в лиловом соусе, и их вечно шмыгающие носы наполнит душистый аромат gateau mure de ronce.[64] Проституток начнут любовно называть «ежевичными тарталетками». Владельцы грузового транспорта организуют массовые выезды по сбору ягод. А в конце лета, когда ежевика растет особенно пышно и быстро – быстрее, чем улавливает человеческий глаз, – энергию ее бешеного роста можно будет использовать в мощных генераторах, которые снабдят электричеством весь город. Растительная утопия – вот что это будет. Сиэтл, Ежевичный Город, заключенный в живую оболочку, самодостаточный, цветущий и развивающийся под зеленой крышей – с бутонами в волосах, с ягодным соком на подбородке, с великим ягодным будущим. Только представьте, как надежно он будет защищен. Какой вражеский десант осмелится высадиться в колючих джунглях?
Сердце короля гремело и лязгало, как цепи призрака в фильме «ужасов». Сотрясаясь, словно в ознобе, Макс перевел разговор на баскетбол.
– Ох-ох, макаронный бог! – едва слышно простонала Тилли.
Даже если бы чернила остались в чернильнице, даже если бы ковер не утратил своей целомудренной чистоты, едва ли Бернарда пригласили бы во дворец во второй раз. Теперь же, после убийства чихуахуа и ареста, о котором раззвонили все газеты и радиостанции, Ли-Шери уже не могла рассчитывать на сочувствие со стороны родителей, не говоря уже о какой-то помощи. Принцесса рыдала на твердокаменной груди Хулиетты, а когда слезный пруд иссяк и в округе не осталось лягушек, у которых можно было спросить совета, Ли-Шери оделась, накрасилась и села на автобус, идущий в город. Она решила встретиться с адвокатом Бернарда. Своим гербом, символом, эмблемой, примером для подражания она выбрала ежевику. Другими словами, принцесса была намерена идти до самого конца и, подобно корням ежевики, прорыть путь к своему возлюбленному.
Пригородный автобус высадил ее на Первой авеню. Улица была такой же старой, как город, но значительно моложе процветавшей здесь торговли безвкусным барахлом, с которой у многих жителей Сиэтла ассоциировалось само название улицы. Дождь моросил не переставая. Отражения неоновых фонарей на мокром бетоне придавали Первой авеню вид подводного кладбища попугаев. Чем дальше на юг двигалась Ли-Шери, тем нахальнее становилось поведение улицы. Пистолеты и саксофоны с разинутыми ртами пялились на нее из окон ломбардов. Книжные лавки «для взрослых» и порнокинотеатры обещали увлекательные зрелища. Зефиры выхлопных газов доносили до ноздрей принцессы запах черствых хот-догов и промокших шерстяных курток. Если бы она пропускала хотя бы по одному бокалу пива в каждом баре, мимо которого проходила, то изрядно набралась бы уже через несколько кварталов, но пусть даже пенно-нейтральное пиво и было идеальным напитком последней четверти двадцатого века, Ли-Шери его не пила, а если бы и пила, то не стала бы угощаться им в кабачках с названиями «Везет как утопленнику», «Разбитая челюсть» или «Веселись, морячок».
