– Невесты? – Я почувствовала, как меняюсь в лице.
Взглянув на меня, врач расхохотался, затем с сочувствием посмотрел на меня.
– Я вижу, у вас тут все непросто. Ладно, тысяча рублей у вашего жениха найдется? Чтобы санитарка за ним сегодня-завтра приглядывала. А потом поглядим.
Я кивнула, вспоминая, что бумажник шефа в моей сумочке. Что ж, если я невеста, то с полным правом могу взять оттуда деньги и заплатить. Еще немного денег я взяла из бумажника шефа, когда расплачивалась за такси. В конце концов, это из-за его барахла: кроссовок, штанов, которые я запихала в баул вместо оставленных в больнице мокасин, спортивного костюма и куртки, не влезшей в баул, пришлось тащить ее под мышкой – я не смогла воспользоваться метро, чтобы доехать до Хабаровской улицы, где жила его мама. Так что триста рублей за счет Пенкина. Я подошла к подъезду и набрала на домофоне номер квартиры.
– Кто там? – бодро спросили меня из домофона после нескольких звонков.
– Эмма Валерьевна? Это Лариса.
– А, Лариса. – В голосе сразу появились нотки страдания. – Заходите, дорогая.
Шеф жил на четвертом этаже. Дверь в его квартиру открылась сразу же, как я вышла из лифта, и в проеме появилась дама в блестящем зеленом халате. Видимо, стерегла у дверного глазка.
– Проходите, я уже вся извелась, дожидаясь вас!
В квартире пахло пылью и терпкими духами. Сразу за дверью начинался широкий коридор, похоже, трехкомнатной квартиры. Вернее, широким он становился потом. А здесь, у двери, было тесно из-за Эммы Валерьевны, которая хоть и пригласила меня войти, но встала как-то так, что я не могла ее обойти с двумя сумками и курткой под мышкой.
– Скажите честно, что с ним? – спросила Эмма Валерьевна трагическим голосом, прижимая руки к пышной груди.
В прошлую встречу я маму Пенкина толком не разглядела, осталось лишь общее впечатление: нечто монументальное. Теперь я поняла, откуда эта монументальность. Эмма Валерьевна обладала настолько пышным бюстом, что ладони к груди ей пришлось прижимать горизонтально.
– Уже все в порядке. Когда я уходила, он спал. Температура нормальная, ничего не болит. За ним санитарка присмотрит, я договорилась.
– Слава богу, слава богу, я так переволновалась! Даже Татьяне позвонила, чтобы приехала! Лариса, что же вы в дверях застыли? Проходите в комнату! – И она прошествовала вперед по коридору.
Комната, куда она меня привела, выглядела странно нежилой. Всю середину занимал овальный стол, вокруг него были расставлены стулья с круглыми спинками. В углу блестела хрусталем и фарфором горка с посудой. В углу напротив стояла огромная напольная ваза, вся в бутонах и завитушках, из вазы торчал букет искусственных цветов. Возле балконной двери находилась кадка с разросшимся до потолка растением с резными бело-зелеными листьями.
– Какой красивый цветок! – вырвалось у меня совершенно искренне, наверное, потому, что в отличие от остальной обстановки растение выглядело по-настоящему живым.
– А, это монстера, Витя вырастил. Он любит цветы, целые оранжереи в прежней квартире разводил. Но у меня на растения аллергия открылась, пришлось все горшки по знакомым раздать. А монстеру эту он не отдал, так нервничал, что пришлось оставить. Прошу вас, садитесь. – Эмма Валерьевна отодвинула стул для себя, я села за стол чуть наискосок. – Лариса, должна вам сказать, что вы меня разочаровали.
Я вскинула брови, но мама Пенкина не дала мне и слова произнести.
– Я с легкой душой согласилась, чтобы Витя ехал в эту командировку, потому что знала: рядом с ним будете вы. Как же вы допустили, что он заболел?
– Простите, Эмма Валерьевна, я не понимаю...
– И я не понимаю. Неужели можно быть такой легкомысленной! Мужчины как дети, им уход нужен. Вот я, пока был жив Алексей Георгиевич, ни на минуту, слышите, ни на минуту не оставляла его без присмотра. Куда пошел, надолго ли, надел ли шарф, взял ли носовой платок, покушал ли.
– А от чего он тогда умер? – невольно вырвалось у меня.
– У него вдруг отказали почки. Вы не представляете, что я тогда пережила! Я совершенно не хотела жить! Меня спасло только то, что у Витеньки начались проблемы, и мне, матери, нужно было спасать сына.
– Он тоже заболел?
– Лариса, ну что вы такое говорите? Он женился на ужасной девице, на этой хищнице, которая хотела полностью прибрать его к рукам! И если бы я не вмешалась, неизвестно, к каким последствиям это бы привело! Мне даже пришлось оставить Воронеж и переехать в Москву, чтобы контролировать события. – Заметив мое удивление, Эмма Валерьевна, однако, не остановилась. – А Витя вам разве не рассказывал? Наверное, ему стыдно за тот неудачный опыт. Но кто не делает глупостей по молодости? А она, Зина эта, была очень даже неглупа и расчетлива. Видит: парень перспективный, талантливый, родители далеко, подсказать некому. Затащила моего мальчика в постель и женила на себе! Да так все быстро провернула, что я о свадьбе узнала чуть ли не в день регистрации! И этот ужас, брак с такой особой, Витеньке пришлось терпеть почти пять лет! Ладно, что я все о Зине рассказываю? Вам, наверное, неприятно о ней слышать?
– Да нет, почему же...
– Я вот что хочу вам втолковать. Если уж вы входите в нашу семью, вам следует принять правила, которых мы придерживаемся...
– Эмма Валерьевна, с чего вы решили, что я вхожу в вашу семью? – перебила я мадам Пенкину, пока она не начала перечислять и навязывать мне свои правила.
– Что? Разве Витя еще не сделал вам предложение?
– Войти в вашу семью? Нет, не сделал.
– Странно... Ладно, я с ним поговорю. Так где находится эта больница?
Я продиктовала Эмме Валерьевне все, что требовалось, и сбежала от этой невозможной тетки, сославшись на позднее время и усталость.
До дома я добралась ближе к полуночи, совершенно вымотанная. Голова кружилась от голода, усталости и, конечно, от общения с мамашей Пенкина. Эти ее то страдальческие, то обличающие интонации, откровенное желание свалить на меня заботу о больном сыне, ее сыне, между прочим, неподдельное изумление, что я никакая не невеста, – все говорило о том, что, похоже, моему шефу очень сильно не повезло с матушкой. Эдакая вдовствующая императрица – все должно быть по ее и даже без намеков на возражения. Цветы его выкинула, с женой развела и теперь, как видно, велит на мне жениться. А он то ли не очень хочет, то ли не знает, как позвать замуж. А звать надо, раз мама велела, иначе житья ему не даст, запилит. Короче, попал мужик!
Инфантильный он, мой шеф. Разменял бы квартиру, разъехался, устроил бы свою личную жизнь без мамочки. Ладно, что я за него переживаю, сам сообразит. Или мама за него все решит.
Все это варево вяло булькало у меня в голове, когда я открыла дверь квартиры, щелкнула выключателем и застыла на пороге. Мама дорогая, я совсем забыла о ремонте! Судя по состоянию прихожей, он был в самом разгаре: стены ободраны, линолеум сорван, в углу половина бумажного мешка с остатками цемента и банки с краской. Здрасте, я вернулась! Где ночевать-то теперь? Я тупо, уже ни на что не надеясь, заглянула в большую комнату и обмерла. Нет, похоже, запас сюрпризов на сегодня не исчерпан.
Комната была чистой и огромной. Здесь Самвел уже успел побелить потолок и сменить обои. А главное – он как-то так передвинул мебель, приткнув пианино к окну, а диван к освободившейся стенке, что комната теперь казалась вдвое больше. Правда, из-за этого стал лучше виден старый линолеум на полу. Да и ладно, потом кину какой-нибудь коврик.
Бросив возле дивана сумку и куртку, я понеслась на кухню. Кухня встретила меня той же чистотой, а еще – новенькой раковиной, мойкой, столиком-тумбой и навесным шкафчиком. Плита была передвинута так, что в углу кухни освободилось место для холодильника. И теперь оба эти агрегата престали раздирать пространство пополам, а спокойно соседствовали, освободив пространство для стола со стульями, которые мне нужно будет купить. Я с облегчением набрала воды в чайник и кастрюльку, поставила на газ и начала ревизию в поисках еды. Когда я уезжала, у меня полпачки макарон оставалось, банка лечо. Можно спагетти изобразить...
Макароны нашлись в новом столике, «лечо» в холодильнике. Причем по соседству с ним обнаружился кусок докторской колбасы, видимо, Самвел купил себе на обед. Я договорилась с собственной совестью, пообещав завтра купить такой же, и внесла колбасу в меню своего ужина. То есть, чуть ли не урча от голода, съела ее тут же, у холодильника, передумав варить макароны. Потом выпила чай и повалилась спать.
Утро для меня началось с пронзительного вопля автосигнализации. Чья-то машина заходилась воем на все лады, а хозяин не спешил успокаивать свою игрушку. Рулады, которые издавала машина, были четырех типов: короткий свист, длинный свист, противный вой и что-то вроде стрельбы. Это, наверное, чтобы злоумышленника напугать, потом оглушить, затем завалить и добить, чтобы не мучился. После четвертого цикла автоистерики я поняла, что больше мне не уснуть. Эх, а в Тунисе меня будили птицы и солнечные лучи!
