Первая мысль: нас с кем-то спутали. Вторая: если и не спутали, то на людях не стали брать, а повели куда надо. И третья… Нет, мы и не могли мечтать, что нам в этот день вторично повезет.
Зоя на ходу успела шепнуть:
— А если сдаст?
— Зачем же ждать? — спросил я так же тихо, глядя в спину женщине и замедляя шаг.
— Не знаю… У меня нет сил.
Зоя первой решилась шагнуть в блок. Я пошел следом, но все время казалось, что мы, как в том глухом лесу, глубже и глубже увязаем в болоте: собаки, поезд, лагерь, женщина, блок… Не окажемся ли сразу в комендатуре?
Хроменькая привела нас в помещение, наполовину врытое для тепла в землю. Скользнула между нар в три этажа, с кем-то на ходу поздоровалась. Но по нашему поводу — мы все время были начеку: ушки на макушке — никаких слов не было произнесено.
— Располагайтесь, — предложила будто старым знакомым. — Это мой угол.
Мы продолжали стоять. Надо было что-то объяснить, спросить. Женщина внимательно посмотрела на Зою, глаза у нее были черные с маслянистым отливом.
— Деточка, — произнесла ласково, — успокойся. Я не кусаюсь. Сними мокрую одежду, пусть подсохнет… И молодой человек… Тут вы найдете сухую робу. Небось, голодные? Есть затируха с луком. Переодевайтесь. А я сейчас…
Женщина подхватила пустой котелок и исчезла.
Зоя с оглядкой произнесла:
— Влипли. Но все равно. Давай я тебе помогу… Ты, и вправду, можешь заболеть.
Одежда была ветхой, но чистой. Пока переодевались, хромоножка успела сбегать на раздачу, принесла в котелке затируху, жидкую, буроватого цвета кашицу из муки и дикого лука. Пояснила, что котловка у них никудышная. А хлебная норма пятьсот грамм. Бывает, конечно, и выше, шестьсот, семьсот… Но у них говорят: убивает не маленькая, а большая пайка… За нее норму нужно дать! А кому это под силу?
Кашицу мы мгновенно проглотили. Благотворительница есть отказалась, сказала, что вечером пьет только чай, заваренный листьями брусники. Калорийно и спасает от цинги. Сегодня в лесу, пока трудилась, листиков и даже ягод нащипала!
— Пилите лес? — спросила Зоя недоверчиво.
— Моя прежняя профессия — детский врач, — сказала женщина. — А здесь мы работаем на лесоповале… С шести до шести… Двенадцать часов, как говорят, отдай!
Она ни секунды не стояла на месте. Развесила, как смогла, нашу одежду, сама переоделась и снова исчезла: побежала мыть котелок. Ее клюшку, глухо стучащую об пол, было слышно издалека.
— Так не сдаст? — спросил я Зою. Наверное, я был назойлив в своих подозрениях, она даже рассердилась.
— Откуда мне знать?
— Думаешь, она не догадывается, кто мы?
— Может, и догадывается… И что?
Мы говорили слишком громко, женщины с ближайших нар повернулись в нашу сторону. Нас с интересом разглядывали. Сперва на расстоянии, а некоторые, приблизившись, в упор. Кто-то для виду поинтересовался: где Надя, она не сказала, куда ушла?
Если и не Надя — теперь мы хоть знали, как ее зовут — так кто-то, подумалось, другой, из любопытствующих, побежит и донесет.
Вернулась наша Надя, с котелком, в котором опять что-то дымилось. На ходу повторила, что на лесоповале разные работы: трелевка, лесосплав, шпалопиление… Она, как инвалид, работает учетчиком… А ее муж трудился на шахте, сейчас заболел, лежит в другой части блока… Она хочет его навестить.
— А мы? — спросила, встревожась, Зоя.
— Вы пойдете со мной, — решила Надя. — Чтобы поменьше глаз… Меня, деточка, бояться не надо. Это было сказано вскользь, но достаточно выразительно.
Она понеслась, прихрамывая между нар, мы поспешили за нею. Мужская часть блока — те же трехэтажные нары. Кое-где с подстилкой из соломы, а где-то голые доски. Но мужчин было мало, видать, на смене.
Муж Нади лежал на нижнем ярусе. Мы сразу увидали, что он небрит, но на худом, с провалами щек, лице огромные, выразительные глаза. Еще мы заметили, что он длинный, ноги в шерстяных носках, не умещались на нарах и торчали в проходе.
— Он немец, — пояснила Надя. — Небось, заметили, тут сидят немцы?
Находясь в женской половине блока, я улавливал среди голосов немецкую речь. Говорили о нормах, о кормежке, а еще о каком-то постановлении НКВД по поводу политбанды, что расстреляли за саботаж и отказ от работы.
— Ну да, — тут же с оглядкой сказала Надя. — Двадцать четыре человека. Из нашего блока троих…
— Пленных? Фрицев? — спросила Зоя не очень тактично и смутилась.
— Ну что вы! — возразила Надя, не обидевшись. — Здесь сидят советские немцы. Кто с Волги, кто из других мест. Мой муж, как и я, — с Северного Кавказа…
— Так вы немка?
— Нет. Жена немца. Сама я башкирка. Мое настоящее имя — Надия. Но все называют Надя, я привыкла. А вот он, — указала на мужа, — Герман. Он, между прочем, винодел! — Это слово Надя произнесла со значением и при этом погладила мужа по голове. Пояснила, что он работал главным технологом на винном заводе. — Абрау — слышали? Ну неважно. Герман — создатель знаменитых в стране шампанских вин! Вы пробовали шампанское? Настоящее шампанское? — спросила Надя, обращаясь к Зое.
— Пробовала… кажется, — ответила Зоя.
— О! Тогда вы понимаете, что это значит! Настоящее шампанское приносит людям радость… Герман, ведь правда же? — обратилась она к мужу. — Твое шампанское, которое ты назвал «Надежда», было лучшим на довоенной выставке в Париже.
Муж едва кивнул. За время нашего присутствия он не произнес ни слова. Но все отражалось в его глазах. При разговоре о шампанском они ожили, в них затеплился свет.
— Он все понимает, — прошептала мне на ухо Зоя.
Надя догадалась, кивнула.
— У него был инсульт. Поражение речи… Уже год… И вот я с ним… До работы, после работы. Мне в этот блок разрешили приходить. Мы очень часто вслух вспоминаем, как он создавал вино. Это же как поэзия. Или нет… Как музыка! Создавать напиток, который делает людей счастливее… Сказано же: вино — это солнце в крови!
От ближних нар к нам придвинулись двое мужчин: седой, суховатый на вид старик и другой, помоложе, чернявый. Наклоняясь к Наде, стали выспрашивать, немцы ли мы, откуда прибыли, где поселили. Я уже заметил: ссыльные, как и зеки, не спрашивают у новичков подробности, а лишь статью и бывшее место проживания.
— Они из района! — излишне резко произнесла Надя. И, уже обращаясь к мужу, добавила: — Герман, это гости… Им приятно тебя видеть. Они даже знают твое шампанское. Тебе нравятся гости?
Герман перевел взгляд на Зою и кивнул.
— Вот и ладушки. Теперь гости подождут, а я тебя покормлю и побрею. Ты зарастаешь быстрей тайги!
Называя пришедших немцев по именам: Вальтер и Ханс, — наша спутница попросила их, раз уж здесь, побыть с гостями. То есть с нами. Но не особенно надоедать с вопросами. Гости устали с дороги.
Вальтер, тот, что помоложе, поживей, оказался бывшим кадровым военным, специалистом по танковым двигателям. Сейчас, конечно, разжалован, работает механиком на шахте. Ханс, высокий, немногословный, строгий на вид, — ботаник. До ссылки работал в ботаническом саду в Карлмарксштадте, что на Волге, выращивал цветы. Казалось бы, здесь не до цветов, но его профессию востребовали, хоть и специфично: он руководит так называемым цветочным цехом.
— Что же вы выращиваете? — с удивлением вопрошала Зоя. — Хризантемы? Розы?
— Ну какие там розы! — отмахнулся старик. — Делаем бумажные цветы… Для венков. Их знаете сколько нужно?
— Сколько?
Мужчины переглянулись и не ответили. Им, наверное, странным показалось объяснять аборигену, как вымирают ссыльные.
— Но роза у нас есть! — воскликнул более импульсивный Вальтер. С оглядкой на друга он поведал историю, как тот раздобыл черенок розы, непонятно где, и посадил при въезде в зону. — Единственная роза на всю округу! Вот поедете в другой раз на «кукушке», не прозевайте. Да вам там, на платформе, любой покажет… Поезд проходит, а все головы в одну сторону: как наша розочка, подросла ли? Как бутончик первый, проклюнулся? Как второй?
— Розляйн, розляйн, розляйн рот, — произнесла Зоя и посмотрела на меня. — Антон наизусть эти стихи знает.
— Вы понимаете по-немецки? — оживился Вальтер.
— Немного, — отвечал я.
— Но вы же не немец?
— Нет.
— Кто же вас научил?
— Один человек. Из эшелона.
— Один хороший человек из эшелона, — поправила Зоя.
— А разве он не сказал вам, майн херц, что это не просто стихи… Это — песня!
— Я знаю только слова, — сказал я.
Вальтер повторил:
— Это очень красивая песня… — И уже своему другу: — Они должны знать эту песню, Ханс, правда же? Может, споем?
— Спойте! Спойте! — попросила Зоя. — Я хочу услышать песню о розе!
Немцы еще раз переглянулись. Вальтер помолчал, глядя под ноги. Негромко завел:
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом роле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Ханц, глядя на друга, подхватил:
