Копившаяся в душе раздраженность улеглась после того, как я переспала с Фредериком. Я всегда считалась более неказистой из двух маминых дочек, а потому после войны с удивлением открыла для себя: есть мужчины, которые находят меня привлекательной.
Раз уж я исцелилась от своих болячек, я заодно, чтобы убедить себя, что все еще физически привлекательна, переспала с несколькими мужчинами. То, что во время любовных игр я никогда не снимала перчаток, казалось, лишь еще больше заводило их. Оглядываясь на тот отрезок времени, я часто думаю: не было ли все это всего лишь попыткой подчинить своей воле другого человека – после того, как сама столь долго оставалась порабощенной пленницей.
Невзирая на свои страхи перед нападением К-Тов, я радовалась возвращению к самостоятельной жизни – в этих горах, где дыхание деревьев обращалось в туманы, где туманы сливались с облаками и вновь выпадали на землю дождем, где глубоко под землей корни впитывали дождь и он вновь, в виде паров, выбирался наружу через листья в сотне футов над землей. Дни здесь приходили из-за одного массива гор и уходили за другой, и я привыкла считать Югири местом, угнездившимся где-то в складке между рассветом и закатом солнца.
Однажды утром, пока рабочие, отложив инструменты, готовились попить чайку в перерыве, Аритомо привел меня в ту часть сада, где я прежде не бывала, и указал на лежавшую перед нами искусно подстриженную лужайку:
– Замечаете здесь что-то необычное?
Я присела на корточки, чтобы разглядеть получше:
– Да, что-то в ней есть странное…
Провела ладонью поверх травинок, почти надеясь, что смогу извлечь из них ответ: травинки пощекотали кожу, но ничего мне не сказали.
Я встала:
– Так что ж тут такого необычного?
Аритомо знаком предложил мне следовать за ним по тропинке, ведущей вверх по склону. Из-за деревьев донесся плеск бегущей воды. Над головой колыхались кленовые листья, их просвеченные солнцем шелковистые тени ложились на руки, на тропинку. Стараясь не отставать от садовника, я выбивалась из дыхания.
– Здесь самая высокая точка Югири, – сказал он, когда мы забрались на гребень.
Отсюда начинались предгорья, вздымавшиеся в горы, макушки которых скрывались в облаках. Под нами расстилался сад, приблизительно в центре которого помещался дом Аритомо. Угол красной черепичной крыши застрял между ветвями, словно воздушный змей, брошенный ветром.
Мы двинулись дальше и подошли к заводи, образованной чахлым водопадиком. Берега ее обросли высокими тростниковыми растениями.
– Аир, – произнес садовник, обрывая несколько листьев. – Моя жена любила их аромат.
Он растер листья и поднес их к моему носу: сладкий запах заполонил мне всю голову.
– Где она сейчас?
– Асука умерла много лет назад.
Мы сели на каменную лавку, и я на мгновение подняла лицо к солнцу.
– То колесо – оно кажется таким древним на вид, – сказала я.
Водяное колесо, диаметром футов в пятнадцать[138], было закреплено на валу в дальнем конце заводи, под водопадиком. Оно медленно вращалось, вспенивая воду над запрудой, узким ручейком, поросшим папоротниками и обрамленным укутанными в мох камнями.
– Оно из буддистского храма в горах под Киото, который два века назад разграбили солдаты. Настоятель прогневал одного из сегунов Токугава[139] тем, что поддерживал шайку мятежников. Это подарок от императора Хирохито. Мне.
Резкий всхлип воздуха на вдохе громко отдался у меня в ушах. Я сидела не шелохнувшись.
Аритомо пристроил правую ногу на камень у кромки запруды и, казалось, был целиком поглощен завязыванием шнурка на ботинке. Где-то позади нас вскрикнула какая-то птица. Всякий раз имя императора возвращало меня в лагерь: там все происходило по японскому времени, и каждый день на рассвете нам приходилось бить поклоны в сторону местонахождения императора. В утренние часы тот восседал в своем дворце за завтраком, говорили нам офицеры. Юн Хонг как-то заметила, что нам еще повезло, что Токио всего на час опережает Малайю.
– Я часто сижу здесь, слушая, как крутится колесо. – Аритомо закрыл глаза. – Даже сейчас, медленно вращаясь в воде, оно словно бы поет скорбную сутру. Оно напоминает мне о старом монахе, единственном, оставшемся в брошенном монастыре, который творил молитвы до самого последнего дня, пока не умер.
– На обратной стороне лопастей какие-то надписи, – сказала я.
– Немногие их замечают. – Аритомо открыл глаза. – Молитвы, вырезанные монахами. С каждым оборотом колеса лопасти приникают к воде, впечатывая в ее поверхность святые слова, – сказал он. – Только подумайте: давным-давно эти молитвы разносились из монастыря в горах до самого синего моря, благословляя всех, мимо кого они проплывали.
Мысленно я видела, как петляющий ручеек стекает с гор, покидая Югири, чтобы превратиться в реку. Видела, как под утренним солнцем возносятся молитвы над водой, пока река течет среди тропического леса, мимо тигра и мышиного оленя, пьющих из нее, мимо малайских кампонгов, длинных жилищ аборигенов оранг-асли и поселений китайских скваттеров. Видела, как крестьянин на рисовом поле у кромки реки разгибает спину и обращает взор вверх, к небесам, ощущая на лице прохладное дуновение, принесшее неизъяснимое удовольствие, которое не спешит улетать…
– Эти молитвы, – заговорила я, – вы верите в их силу?
– Мой сад остался невредимым во время Оккупации.
– Это скорее благодаря тому – кто вы, раз уж император вам подарил старинное колесо. И – никакого мародерства, никакого нецивилизованного поведения со стороны императорских войск. Ведь молитвы ничуть не помогли вам, когда вернулись наши солдаты, верно?
Одним резким движением он встал с лавки и подошел к уступу, с которого был виден сад. Согнув сжатые пальцы к ладони, поманил меня, знаком прося встать рядом с ним.
– Вон – та самая лужайка, которую я показал вам раньше, – сказал он. – Вы так и не смогли сказать мне, что в ней необычного.
С того места, где я стояла, на полянке между деревьями четко виднелся даосский символ гармонии: две слезинки, образующие идеальный круг.
– Вы срезали траву на разных уровнях, – сказала я. Это было так просто: мне следовало бы сразу это заметить. – Обыграли свет и тень.
– Видимости, – обронил он.
Облака сдвинулись плотнее. Символы инь и ян, оттиснутые на лужайке тенью и светом, пропали, трава снова стала просто травой.
В свободное время по выходным я совершала путешествия по чайной плантации. Обширные участки Маджубы все еще покрывали джунгли. Деревья, которым было сотни, тысячи лет от роду, мешались с тропическими зарослями, покрывавшими Малайю. У плантации был собственный продовольственный магазин, забегаловка для любителей пунша из перебродившего пальмового сока – тодди, мечеть и индуистский храм. Рабочие жили в домах внутри огороженного пространства, охраняемого стражами, обученными Магнусом. По субботам специальный автобус отвозил рабочих на целый день в Танах-Рату. Иногда я останавливалась посмотреть за игрой мужчин в сепак такро[140], где игроки используют все части тела, кроме рук, удерживая как можно дольше в воздухе плетенный из ротанговой пальмы мяч.
Чтобы окрепнуть телом и стать более выносливой, я регулярно совершала длительные прогулки. Однажды воскресным утром, вскоре после переезда в коттедж «Магерсфонтейн», я забралась на нижние склоны позади него. Тропа оказалась довольно утоптанной и вела, огибая холм, к Югири. Минут через сорок-пятьдесят я добралась до вершины крутого склона. Горы парили в воздухе, отделенные от земли прослойкой низкого тумана. Мне видно было все – до самого острова Пангкора, погруженного в сон среди Малаккского пролива. На востоке горы уходили вдаль, насколько хватало глаз, и было легко убедить себя, что тоненькая сияющая полоска, обозначающая горизонт, – это отблеск Южно-Китайского моря.
Участки Югири проглядывали сквозь листву деревьев, словно штрихи пейзажа под пеленою облаков. Я отыскивала какие-то приметные местечки в саду, всякий раз чувствуя опьянение настоящим открытием, когда распознавала их. От водяного колеса, без устали вращающегося на высоком утесе, я проследила путь потока, прокладывавшего себе путь к подножию горы под пологом деревьев. Взгляд скользнул к дому Аритомо. Какая-то фигура стояла у задней двери. Даже на таком расстоянии я догадалась, что это не Аритомо. Ветер усилился, студя мне лицо. Еще несколько минут спустя появился еще один человек, и на этот раз я узнала Аритомо.
Он остановился и поднял лицо к горам. Потом повернулся к другому мужчине, и оба пошли по дорожке, которая выводит из Югири к самым джунглям. В просветах между деревьями я еще временами видела Аритомо. Другого мужчину разглядеть было трудно: его одежда цвета хаки сливалась с окружающим. Лиственный полог вскоре скрыл дорожку, как накрывает океан гребнем волны проходящий корабль, и я потеряла обоих из виду.
