«Меня зовут Роберт», — пробормотал он в некоторой растерянности.
«Я так и подумал, — дружелюбно сказал собеседник, — узнал ваш голос. Как жаль, что у нас еще не появились в быту видеофоны», — и позвал: «Милка, тебе звонит Роберт Эр!» И тут на него по проводам, из дурацкого черного ящичка с крутящимся диском налетел вихрь ее голоса, звуки юности, нежности, восторга, и он в этом вихре забыл подлые ряшки вождей и вопли недоразвитого тирана. Милка Колокольцева, Милка Колокольцева, как я жил без тебя, Милка, где мы встретимся и когда, расчудесная Колокольцева?
1963, дальнейший март
Гарсоньерка
Она готова была прибежать тотчас, но он предложил встретиться завтра, ну, скажем, в проезде МХАТа, в кафе «Артистическом». Ах, сказала она, у меня полный цейтнот! Спорт, черт бы его побрал, и репетиции в Студтеатре, у Розовского. Значит так, встречаемся в пятницу, в три часа пополудни, в названном вами кафе, сэр.
Ах, какая девчонка, думал он. Как она распоряжается со встречей, а сама ведь еще на грани ребячества. Мы будем с ней ходить по всему городу и хохмить. Смеяться так, как будто не знаем, что в этом городе не шутят. Буду на нее смотреть и изучать «от гребенок до ног, как трагик в провинции драму шекспирову», буду ее «таскать за собой и знать назубок, таскаться по городу и репетировать»… И в тот же день на меня кто-нибудь накапает и Анке, и Ритке. И меня выставят на позор как заговорщика и соблазнителя девиц.
За два часа до свидания, то есть в пятницу в час дня, Роберт уже был в «Артистическом» вместе с Яном Тушинским. После уроков Н. Сергеевича они опять сдружились — таскались вместе по ресторанам и по литературным квартирам, читали друг другу стихи. Старались поменьше говорить о кремлевских издевательствах. Черт с ними, с вождями, мы живем в разных измерениях.
Знакомая официантка устроила им столик у окна. Из окна дуло, но зато были видны барышни, пробегающие в Школу-студию МХАТ. Ян показал на шестиэтажный дом по соседству с театром.
«Помнишь? „Мело, мело по всей земле, / во все пределы. / Свеча горела на окне, / свеча горела“. Вот именно в этом доме была квартира Лары, а Живаго с улицы созерцал блики ее свечи».
Он вынул из кармана пиджака маленькую, в ладонь, желтую книжечку с тончайшей, едва ли не «папиросной» бумагой и с почти микроскопическим шрифтом — «Доктор Живаго», издательство «Посев».
«Можешь взять, Роб. У меня их полно: энтээсовцы во Франкфурте натаскали».
Роберт с жадностью пролистал книжицу. В конце ее была вся подборка живаговских стихов. Сунул в свой карман. Невольно оба оглянулись через плечо: не наблюдает ли их «служба тыла»? Кафе было заполнено. Все ели и пили. Кто тут может их наблюдать? Все и каждый. Ведь наши рожи-то уже порядочно примелькались. Официант принес бутылку марочного коньяку. Привет из солнечного Еревана. С уважением к поэзии. Куда бы они ни приходили, им начинали с других столов посылать презенты. Так ведь можно с катушек съехать.
«Робка, ты лучше крепкого не пей, — посоветовал Ян. — Водка и коньяк бьют по шарам, знаешь ли. Надо пить хорошее шампанское. Только шампанское и только хорошее. Совсем другой тип опьянения. Шампанское — это вино поэтов, без него не было бы и Пушкина».
И тут на улице, то есть в мире, произошло некоторое знамение: на центр Москвы, где только что жиденько посвечивало безоблачное небо, вдруг наехала драматическая туча, повалил густой мягкий снег, и сквозь эту завесу к кафе «Артистическое» прошла удивительная красавица, некая леди в лисьей жакетке, узкой юбке и высоких сапогах, расшитых бисером.
Подойдя к окну, за которым сидели друзья, она посмотрела на свои часики, с досадой притопнула ногой, перешла проезд и взялась рассматривать портреты мхатовцев. Была четверть третьего. Первым из двух красавицу заметил, конечно, Тушинский. Светловатая растительность у него на голове взъерошилась, а черты лица еще более обострились. «Роб, неужели это твоя?»
Роберт глянул. «Да нет, ну что ты, Колокольцева еще дитя, а эта — львица!»
«Ну, тогда она моя! Я знаю, как ловить львиц!» И выскочил из кафе под снег. Подъехал к красавице сбоку, как будто и он, под стать ей, некий скучающий театрал-денди.
Роберт смотрел на них, на их выразительные спины через улицу и думал о том, как легко быть Яном Тушинским и как тяжело тащить шкуру Роберта Эра. Утром, когда они встретились, Ян, узнав, что Роб назначил свидание девушке, тут же вручил ему ключ от своей секретной студии на Чистых прудах или, как в Москве еще до сих пор говорили, — «гарсоньерки». Теперь придется ключик вернуть, с некоторым облегчением подумал он. Ему, наверное, самому понадобится, а Колокольцева же — это дитя, чистая прелесть; не тащить же ее сразу в койку.
И вдруг неотразимая светская львица схватила себя за уши и потрясла головой. Не верю, не верю! Слегка, но решительно отодвинув театрала-денди, она бросилась к кафе, стремительно пересекла проезд, с каждым шагом превращаясь из львицы в киску, чудесного полуподростка сродни фанаткам «Битлз», студенточку-первокурсницу Милку Колокольцеву.
А вбежав, она тут же прыгнула на шею Эру, как третьего дня на Горького, на шею медленно, вместе со своим изумлением, поднимающегося из кресла Роберта, а свалив его назад в кресло, даже на мгновение присела на его колено. Туча накрыла поэта, и он еле обуздал свое электричество.
Оказалось, что она всю свою «сбрую» стащила у мамки при помощи папки, невероятного либерала, ну да, того самого академика Колокольцева, друга Мигдала, Понтекорво[31] и Сахарова. Рассказывая об этом, Милка сверкала темными глазами и жемчужными зубами, отбрасывала со лба каштановую гриву и незаметно, но очень заметно поправляла лифчик, к которому, наверное, не особенно еще привыкла. Роберт хохотал восторженно. Ян завистливо.
Когда они покинули «Артистическое» и разошлись, Туш долго смотрел на удаляющуюся парочку: могучий плечистый парень и тоненькая стильная девчонка. Потом пошел к Центральному телеграфу и сверил там свои часы. Минутная была в порядке, часовая тоже не отставала, март подбирался к середине, век начал пожирание своего собственного хвоста; приближался выход в свет сенсационной «Автобиографии» поэта-бунтаря Яна Тушинского.
В этой студии на Чистых прудах Ян недавно побывал с Джоном Стейнбеком и Эдвардом Олби. Зашли просто выпить.
«Здест пахнет грехом», — сказал американский классик, Ян заржал: «От тебя ничего не скроешь!», а Эд ничего не сказал и отвел глаза.
В этот раз ничем там особенно не пахло, кроме одеколона «Ярдлей», однако огромное ложе располагало к соображениям. Милка без всяких соображений сбросила свою, вернее мамину, лисью жакеточку, приобретенную у известной в Москве жакеточной спекулянтки Роксаны, протянула к своему кавалеру ноги, чтобы стащил стильные сапоги от обувной спекулянтки Сильвии, и запрыгнула в самую сердцевину ложа, на котором можно было расположить не менее полудюжины таких девчонок, как она.
«Ой, как я замерзла, — верещала она. — Только в тепле поняла, что промерзла просто до костей! Дядя Робка, согрей девочку, а то ведь даже и раздеться не смогу!»
«Да ведь ты уже разделась», — с абсолютнейшей наивностью проговорил он.
«Даже и не начинала еще раздеваться!»
Она хохотнула с некоторой явно искусственной вульгарноватостью, но он даже этого не различил.
«Сейчас я тебе кофе приготовлю. У Тушинского всегда тут отменный кофе; не знаю, где он достает».
«К черту кофе! Ты лучше сам меня погрей своими огромными лапами! Ты видишь, у Красной Шапочки зубы стучат!»
Они умудрились всю дорогу от проезда МХАТа до Чистых прудов пройти пешком. Гуляли по сосульчатой, гололедной, завьюживающей на перекрестках Москве, как будто это была весенняя Ялта. Бесконечно болтали, смеялись, обменивались невинными, в щеку, поцелуями. Она спросила: правда ли, что его недавно Хрущ жевал? Он обалдел: да откуда ты знаешь наши кремлевские тайны? Она слегка повисла на его плече, чтобы не приземлиться на пятую точку. Да от предков, как всегда. Они только об этих тайнах и говорят. Только и жужжат: хрущщщ, хрущщщ, брррежжжнев… Теперь тебя, Роб, наверное, на кукурузу пошлют. Какую еще кукурузу, дитя? Какую-какую, ту самую, которой нас всех скоро Хрущщ накормит. А ты там будешь что-нибудь восторженное писать и читать жителям. Да ты, Милка, кажись, думаешь, что кукуруза это какая-ембудь земля, да? Конечно, это земля, ембудь. Какой-нибудь остров, что ли? Ну конечно, это островная часть нашей великой родины! И так они тащились, тащились, иной раз останавливаясь, чтобы поумирать от смеха, в другой раз бросаясь вскачь по бульварам, она запрыгивала, он ее подхватывал, прохожие хмуровато сторонились, и Роберт подсознательно обмирал: ну вот, я уже опознан, ну вот, сейчас уже по крайней мере дюжина людей звонит Анке. Надежда одна — что там всегда будет занято, занято, занято…
