Я окончательно теряю способность ясно мыслить. В голове на разные лады звучат его последние слова: «Ты и не представляешь… как тебе повезло…» Я прихожу в себя, когда папа с грохотом захлопывает дверцу машины. Он тяжело вздыхает, прежде чем обратиться ко мне.
— Да господи боже, Дэвид! — начинает он, поворачивая ключ и выжимая педаль газа. — О чем ты вообще думал? Ты хоть представляешь, через что пришлось пройти твоей матери?
Я резко поворачиваюсь к отцу. Через что ей пришлось пройти? А как же я? На меня что, вообще всем наплевать? Хотя… внезапно мне в голову приходит неожиданная мысль. Может быть, она сдалась? Может, она действительно беспокоилась за меня? Поняла, что зашла слишком далеко? На секунду я представил, как мама рыдает у папы на руках и без конца спрашивает, где я, жив ли я. Вот мы приезжаем домой, она бежит к нам навстречу, вся в слезах, обнимает меня, целует, говорит, что больше никуда не отпустит. Я почти слышу, как она произносит те три слова, в которых я отчаянно нуждаюсь последние годы. И я готов сказать ей в ответ четыре, которые все это время держу в себе: «Я тоже тебя люблю!»
— Дэвид! — Папа хватает меня за руку. Я подскакиваю от неожиданности, ударяясь головой о крышу машины. — Ты хоть представляешь, что она творила после того, как ты ушел? Мне нет ни секунды покоя в этом доме! Ради бога, после того как ты ушел, там начался настоящий ад. Почему ты не можешь держаться подальше от неприятностей? Почему не можешь хотя бы постараться сделать ее счастливой? Всего-то надо не попадаться ей на глаза и делать, что она попросит. Разве это так много? Ну ради меня-то ты можешь это сделать? Ради меня? — Папа срывается на крик, и у меня мурашки бегут по спине.
Я медленно киваю головой. Мне хочется разреветься, но я не осмеливаюсь даже всхлипнуть. Я понимаю, что был неправ. И, как обычно, сам во всем виноват. Я поворачиваюсь к отцу, не прекращая кивать. Он протягивает руку и гладит меня по голове.
— Все хорошо, — говорит он уже гораздо тише. — Все хорошо, Тигр. А теперь поехали домой.
Я сижу, забившись в дальний угол машины, и всем телом прижимаюсь к двери. Мы едем по той самой улице, где я шел несколько часов назад. Я чувствую себя, как зверь, попавший в ловушку. Только зверь пытался бы процарапать ход наружу сквозь стекло, а я даже пошевелиться боюсь. Чем ближе мы подъезжаем к дому, тем сильнее меня трясет. Мне нужно в туалет. «Дом», — говорю я про себя и смотрю на руки. Пальцы дрожат от страха. Через несколько минут я вернусь туда, где все началось. Ничего не изменилось, как бы я этого не хотел. И не изменится. Я мечтаю о том, чтобы быть кем-то, только не собой. Мечтаю о настоящем доме, настоящей семье, настоящей жизни.
Папа загоняет машину в гараж. Перед тем как открыть дверь, он поворачивается ко мне.
— Ну, вот мы и приехали, — говорит он, фальшиво улыбаясь. — Мы дома!
Я смотрю сквозь него, надеясь, что он почувствует мой страх и мою боль. «Дом?» — повторяю я про себя.
У меня нет дома.
Глава 2
Ангел по имени мисс Голд
Пятого марта 1973 года я получил долгожданный ответ на свои молитвы. Меня спасли. Учителя и другие работники начальной школы имени Томаса Эдисона не смогли больше закрывать глаза на то, что творится в моей семье, и обратились в полицию.
Все случилось в мгновение ока. Я плакал навзрыд, когда прощался с учителями, предчувствуя, что больше их никогда не увижу. Они смотрели на меня со слезами на глазах, потому что наконец-то узнали обо мне всю правду — настоящую правду. Узнали, почему я был непохож на других детей, почему от меня плохо пахло, почему я одевался в обноски, почему копался в мусорных ведрах в поисках куска еды.
Перед тем как я ушел, мой классный руководитель, мистер Зиглер, подошел, чтобы попрощаться лично. Он пожал мне руку и попросил быть хорошим мальчиком. А потом прошептал, что расскажет остальным ребятам о том, что со мной случилось. Его слова значили для меня очень много. Ведь я столько лет мечтал о том, чтобы другие ребята, мои одноклассники, да и все вокруг, относились ко мне как к равному — как к человеку.
Полицейскому пришлось подтолкнуть меня, чтобы я наконец вышел из учительской:
— Дэвид, нам пора идти.
Я вытер нос, всхлипнул в последний раз и послушался. В голове крутились тысячи мыслей — и среди них ни одной хорошей. Я ужасно боялся того, что случится, когда мама узнает. Никто прежде не отваживался ей перечить. Как только мама выяснит, что я все рассказал, мне крышка.
Пока полицейский вел меня к машине, до меня доносились крики и смех ребят, которые высыпали на игровую площадку во время большой перемены. Когда мы отъезжали, я весь извертелся, чтобы в последний раз посмотреть на школу. Я проучился там несколько лет, но ни с кем не смог подружиться. Единственное, о чем я жалел, так это о том, что не успел попрощаться с учительницей английского, миссис Вудворт, которая в тот день была на больничном. Пока я был пленником собственной матери, миссис Вудворт, сама того не зная, помогла мне справиться с одиночеством при помощи книг. Я провел сотни часов в холодном полумраке гаража, читая о приключениях смелых героев. И это заглушало мою боль.
Заполнив несколько форм в участке, полицейский позвонил моей матери и сообщил, что я не вернусь домой. И со всеми вопросами она может обращаться в городской совет по делам молодежи. Я неподвижно сидел на стуле и со смесью ужаса и воодушевления слушал разговор офицера с мамой. Можно было только представить, что сейчас творится у нее в голове; я буквально видел, как капли пота выступают на лбу у злобной ведьмы — все больше и больше с каждым словом, произнесенным полицейским. После того как он повесил трубку, я подумал, что, кроме него, еще никто так с ней не разговаривал.
Судя по тому, как быстро он собирался, мы должны были вскоре покинуть участок. Я не слишком помогал ему тем, что постоянно крутился под ногами и без конца спрашивал: «Что она сказала? Что она сказала?» Офицер отказывался отвечать. Когда мы выехали из города, он сразу задышал свободнее. Слегка снизив скорость, он повернулся ко мне и сказал:
— Дэвид, ты свободен. Твоя мать больше никогда не причинит тебе боль.
В тот момент я не смог полностью воспринять смысл его слов. Я пребывал в полной уверенности, что он везет меня в какую-то тюрьму, где сидят плохие дети. Мама мне много лет обещала, что я туда попаду, а я давно решил, что лучше жить в тюрьме, чем с ней. Поэтому в ответ на слова офицера я повернулся к окну и подставил лицо солнцу, не обращая внимания на бегущую по щеке одинокую слезу.
Сколько себя помню, я всегда спешил вытереть слезы и спрятаться в своей скорлупе. Но в этот раз мне почему-то не хотелось этого делать. Я почувствовал, как слеза скатилась на губы, ощутил ее соленый привкус и позволил солнечным лучам высушить мокрую дорожку на щеке. Я хотел сохранить воспоминания об этой слезе — первой за много лет, которая появилась не от горя, страха или обиды, но от чувства радости и свободы. Я знал, что с этого момента все в моей жизни изменится.
Полицейская машина остановилась возле окружной больницы; меня сразу же забрали на осмотр. Медсестру явно повергло в ужас мое состояние. Стараясь действовать как можно аккуратнее, она вымыла меня с головы до ног и вытерла губкой перед тем, чтобы подготовить к обследованию. Я старался не смотреть на нее. Я сидел на холодном металлическом столе для осмотра в старых порванных трусах и чувствовал, как горят от стыда уши. Когда медсестра подошла, чтобы вымыть мое лицо, я отвернулся и зажмурился изо всех сил. После того как она закончила с процедурами, я наконец смог осмотреть комнату, оклеенную желтыми обоями с героями мультика про собачку Снупи. Потом я обратил внимание на собственное тело. Кожа на руках и ногах была причудливого желто-коричневого оттенка. Багровые круги свежих синяков наползали на синеющие старые, отмечая те места, куда мама меня била или где я сам ударялся о мебель после того, как мама меня пинала. Когда доктор вошел в смотровую, мои руки и ноги его явно обеспокоили. Потом он долго изучал мои пальцы. Кожа на них была сухой и красной после многолетнего контакта с разными чистящими средствами, при помощи которых я наводил порядок в доме. Доктор слегка ущипнул меня за кончики пальцев и спросил, чувствую ли я что-нибудь. Я покачал головой. Некоторое время назад я и сам заметил, что ничего не чувствую кончиками пальцев. Хотя доктору это явно не понравилось, он заверил меня, что беспокоиться не о чем, так что и я перестал думать об этой проблеме.
После осмотра знакомый полицейский долго водил меня по больничным коридорам, пока у меня брали кровь на анализы, делали кучу тестов и даже просвечивали при помощи рентгена. Под конец я уже слабо соображал, что происходит. Мне казалось, что я наблюдаю за собой со стороны, как будто смотрю фильм про мальчика по имени Дэвид Пельцер. Сначала я очень боялся и даже просил полицейского осматривать каждую комнату и заглядывать за каждый угол, прежде чем мы могли туда пройти. Я знал, что где-то там затаилась мама, что она в любой момент схватит меня и утащит обратно в «сумасшедший дом». Офицер сперва отказывался, но я дышать не мог от страха, и ужас в моих глазах заставил его отнестись серьезно к моей просьбе. В глубине души я знал, что все происходит слишком быстро — слишком легко я сбежал от мамы.
