— Полезный? Давайте!
— Всю жизнь им пользуюсь и ни разу не пожалела! — она легонько хихикнула. — Такое секретное заклинание. Чтобы разгонять тоску и быстро становиться счастливой.
— И какое же?
— А просто говори своему сердцу: «Звезди, звезда…» Закрой глаза и глубоко-глубоко в душе скажи это сама себе несколько раз. Звезди-звезда… звезди-звезда… И уже очень скоро увидишь, как мрак на душе рассеивается и звездное небо распахивается внутри тебя до самого горизонта!
— Просто повторять пару слов? И все?
— Проще некуда, верно же? Делать это можно когда захочется, где угодно. И тогда все тяжелое и печальное, что накопилось у тебя внутри, превратится в мерцающее звездное небо… Вот попробуй, прямо сейчас!
Взяв ее под руку, я закрыла глаза и замедлила шаг.
«Звезди, звезда! — произнесла я глубоко-глубоко в своем сердце. — Звезди-звезда, звездизвезда…»
Странное дело, но я действительно увидела, как посреди черной мглы, что окутывала меня изнутри, замерцали звезды. Поначалу едва заметные, они разгорались все ярче и наконец засияли так ослепительно, что заболело в глазах.
— Просто… колдовство какое-то!
— Ну я же говорю! Очень эффективное заклинание. Пользуйся на здоровье. Дарю! — прошептала госпожа Барбара.
— Вот спасибо! — отозвалась я, продолжая любоваться звездами своих персональных небес.
ЗИМА
Земля за порогом искрилась, как звездное небо. Тихонько ступив на палую листву, я услышала легкий, чуть запаздывающий скрип инея. Утро первого января. Страшно хотелось круассана.
Несмотря на холод, небо оставалось ясным и таким свежим, что на глазах выступали слезы. Для новогодней молитвы в храме просто идеальные небеса, подумала я. И бодро, почти бегом засеменила вниз по горной тропинке в сторону моря.
Цок-цок…
Миновав остановку автобуса, я спустилась в жилые квартальчики с прекрасными камелиями вдоль обочин. Именно здесь, в храме Ю́и-Вака́мия, вот уже много веков наша семья произносит первую молитву нового года.
Согласно семейным преданиям, куст камелии, что растет перед входом «Канцтоваров Цубаки», также из этого храма. Веточку, обломанную тайфуном, принесла домой и на пробу посадила в землю то ли сама Наставница, то ли кто-то из моих прабабок еще до нее. Всем на удивление та веточка прижилась и в итоге превратилась в роскошный куст.
Этот маленький скромный храм расположен на самой окраине города, в районе Дзаймо́ку-дза́. Основан он также в честь Хатимана, а местные жители так до сих пор и зовут его — «Старый Хатиман». При жизни Наставницы в первое утро нового года мы ели на завтрак дзо́ни — праздничный суп с овощами, а затем выдвигались в храм. Пожалуй, ни в каком другом храме Камакуры я не чувствую на сердце такого покоя, как здесь.
Маленькую синтоистскую молельню окружают буйные заросли из кустов и деревьев. На фоне этих джунглей, а также нескольких банановых пальм, растущих в храмовом дворике, так и кажется, так и чудится, будто я оказалась в какой-нибудь тропической стране.
В такой день долго пробыть у алтаря в одиночестве мне, конечно, не удалось: юная служительница-майко́ в ярком кимоно, приветливо улыбаясь, предложила мне ритуальную чашку саке.
— С наступившим вас! — прощебетала она.
— Спасибо, вас также!
— Не откажетесь?
— Да-да, спасибо…
Таков был мой первый разговор в наступившем году.
С госпожой Барбарой мы расстались, вернувшись со вчерашних колоколов, еще до полуночи. А поскольку утром из ее дома никаких звуков не раздавалось, возможно, очередной бойфренд выманил ее на праздничный променад.
Храмовое саке показалось мне и горьковатым, и сладковатым одновременно — весьма необычный вкус для начала года. Перекатывая терпкую жидкость на языке, я осушила чашечку в три глотка. По ее белоснежному донышку вился едва различимый орнамент из журавликов.
По традиции храма Юи-Вакамия чашечку, из которой ты выпил новогоднее саке, можно забрать с собой. В доме Амэмия вся верхняя полка на кухонном шкафу уже заставлена такими чашечками до отказа. В храме Хатиман-гу используют точно такие же чашечки, но уносить их с собой не дают. Так что эта коллекция — в своем роде семейное сокровище, которое, впрочем, иногда использовалось для подачи на стол каких-нибудь соусов.
То ли от алкоголя с утра, то ли еще почему, в голове моей расплывался легкий туман. Я присела на скамеечку в храмовом дворике и стала смотреть на небо. Более абсолютной, насыщенной голубизны, чем у этого неба, — от зенита до горизонта — в природе, наверное, и быть не могло.
К этой небесной голубизне тянулись всеми веточками кусты храмовых камелий. А на земле перед ними чинно прогуливались воробушки — такие откормленные и по-праздничному ленивые, что без улыбки смотреть на них не получалось.
Все еще глядя на небо, я задумалась, какое бы слово написать первым в новом году. «Авангард»? «Рассвет»? «Променад»? Или, может, «пожелание»?
Я перебирала все больше разных слов, но ничего, что совпало бы с моим нынешним настроением, не находилось.
Я все думала, а ветер с моря все вытанцовывал с моей челкой медленный вальс. Этот мягкий и теплый ветерок доносил до меня из морских просторов лишь самое прекрасное. А ведь говорят, что когда-то море плескалось прямо перед храмом Юи-Вакамия…
В храмовый дворик прибыла большая семья с ватагой галдящих детишек, и я медленно открыла глаза. Жалобные, точно детский плач, крики чаек донеслись до моих ушей. Почему-то именно от этих криков у меня вечно сжимает сердце.
Сев на автобус у вокзала, я поехала домой, но вышла немного загодя — у синтоистского храма Дзюнисо́. А оттуда прогулялась вдоль ручья Татиара́и до горной тропы Асахи́на, свято надеясь, что хотя бы в этой глуши не увижу туристов. Увы! Прямо навстречу мне жизнерадостной вереницей, да еще и разряженные под новогодних чертей, со склона спускались мужчины и женщины — любители побродить по горам.
Родник Татиараи — «ручей омовения меча» — входит в «пятерку чистейших ручьев Камакуры». А назвали его так после того, как один из могучих самураев древности порубил здесь немало врагов, а затем омыл свой клинок от крови в здешней воде.
Сполоснув для начала руки, я зачерпываю воду в ладони и глоток за глотком выпиваю все до последней капли.
Как ни жаль, но на сегодня из «пяти чистейших ручьев», пригодных для питья, осталось лишь два: этот и еще один, Дзэ́ни-Ара́и, в котором, судя по иероглифам, отмывались какие-то деньги.
Достав из сумки пластиковую бутылку, я вставляю в ее горлышко стебелек бамбука и наполняю ключевой водой до краев, чтобы унести домой.
Каждый год моего детства Наставница приводила меня сюда. И даже она не могла точно сказать, сколько лет — а то и столетий — свою первую новогоднюю воду семья Амэмия пьет только отсюда.
А на следующий день я наконец решилась на то, чего не делала уже несколько лет. Мне вдруг захотелось растереть тушь в «новогодней» воде и понять наконец, какое же слово составят мои первые в этом году иероглифы.
Итак.
Молясь про себя о том, чтобы этот год был удачным, я аккуратно раскладываю вокруг себя инструменты для письма и подушки для сидения на полу. Достаю из сумки пластиковую бутылку, наполняю родниковой водой крошечный калабас. Эту тыквенную бутылочку для соевого соуса расписывал тот самый Ёкояма Рюити, который когда-то жил напротив «Старбакса». В нашем семействе этого мангаку все обожали, и на кухне хранится полная коллекция из сорока восьми соусниц с портретами его героев, которую собирали годами. И, уже оттуда подливая каплю за каплей в тушечницу, старательно растираю по камню черный брикетик.
Сегодня — в кои-то веки — я пишу не для кого-то, а для себя. По роду своей профессии мне приходится постоянно перевоплощаться в чужие слова и буквы. Не хочу себя перехваливать, но такого рода имитациям я научилась неплохо.
Тем не менее, как должен выглядеть мой собственный почерк, я понятия не имею. Точно так же в моем теле течет моя собственная кровь, но где бы я это тело ни поцарапала, никаких объяснений (вроде формулы ДНК), чем же именно она отличается от всех остальных, я еще ни разу не обнаруживала.
