Хоттабыч был прав. Джинн, давно привыкший самостоятельно не прогибаться под изменчивый мир, никак не мог сжиться с мыслью о том, что у него теперь есть такой влиятельный заступник перед невзгодами. Но что касается чудес — чудесам бы он, конечно, с радостью отдался, только чудеса были все какие-то кривые, не из тех, что были нужны или важны Джинну. И именно о них, важных чудесах, собирался он поговорить с Хоттабычем.
Но сначала предстояло прояснить проблему с предлагаемой джиннией. Хоттабыч на этот раз был настроен вполне благодушно, и Джинн задал ему осторожный вопрос:
— Ты на меня по-прежнему сердишься?
— За что? — удивился Хоттабыч.
— Ну, за эту, как ее там….
— Нет, не сержусь. Хотя то, что ты ее отверг, не делает чести твоему скудному разуму. Но Бедна сама не может теперь принять тебя…
— Почему? — обиделся Джинн.
— Она стала вечной странницей, страницей воздуха, несущей весть так далеко отсюда, что пройдут века и осыпятся горы, прежде чем путь ее снова пройдет по земле. Была великая битва, и род зеленых джиннов, мой род, попал в тяжкое рабство под страхом вечной смерти. Но однажды открылось небо, и к ним с земли через огонь костров вышли душа сожженной царевны из человечества великанов и душа царевича из человечества людей. Их тела, казненные в разных местах, никогда не встречались при жизни. От их встречи родились новые вместилища для духов моего рода, духи перестали быть джиннами и стали свободными. Ты даже представить себе не можешь, как все изменилось за три тысячи лет!
Джинн не стал возражать. И уточнять непонятную историю — тоже. Он был просто рад, что так легко удалось съехать с этой неприятной темы.
— Нашел ты Соломона?
— Нет, — покачал головой Хоттабыч, — не нашел. Стало очень тесно в мире. Пока меня не было, небо застроили городами, в которых множества духов заняты изнурительным каждодневным трудом — они обслуживают вас, людей. Пока меня не было, вам даны были внешние знания законов, и вы подчинили себе множества духов, не зная сути законов и оттого делая духов рабами вашего несчастья. К хранителям Соломона я отстоял несколько недель, но не был принят ими, записался, и они меня вызовут. Я узнал только, что он тоже где-то здесь, на земле. Яръярису удалось добиться его падения, но Иблис разрешил Сулейману вернуться на землю, где теперь его ждет выбор. Ему снова даны величайшее богатство и власть над стихиями, духами и людьми — но мудрость отнял у него Иблис. И он может получить этот мир и тиранить его для Иблиса, а может облагодетельствовать во славу Аллаха, если найдет в себе силы не слушать, что Яръярис шепчет из-за плеча.
Параллельно с их разговором шла трапеза, в которой Хоттабыч вполне участвовал не только как собеседник, но и как сообедник, то есть соедок различных яств. Еда представляла собой диковинную смесь вкусностей и несъедобностен. Так, например, плов с миндалем, приготовленный по старинному рецепту, когда на рисе, покрывающем во время тушения слои остальных компонентов, томится большой кусок гашиша, понравился ему настолько, что он с трудом смог остановиться его есть, а рыба, изжаренная на кунжутном масле и приправленная корицей и имбирем, начиненная персиками, какой-то травой и сахаром, была сплюнута немедленно обратно на сковородку, откуда Джинн ее брал руками — никаких приборов, естественно, не полагалось. Ледяной шербет, надушенный консервами из фиалок, хоть и не напоминал кока-колу или квас даже отдаленно, был принят Джинном вполне благодушно, тогда как вино — некрепкое, но терпкое, со смешанным запахом козлиной шкуры и меди — он немедленно отверг. Как основное блюдо был подан целиком зажаренный на вертеле бык, начиненный толчеными фисташками, перцем, мускатным орехом и кориандровыми семенами и обильно спрыснутый розовой водою и мускусом.
— Однако что тебе до того, смертный? — сказал Хоттабыч. — Я здесь, и я здесь исполнить волю законов и дать тебе награду. Вечно служить тебе я не собираюсь, ибо ты столь мал, что я никак не могу понять, почему тебе дана была сила освободить меня. Я исполню три твоих желания. Только три. Не больше. Какие — выберу сам. Проси меня, ибо просишь в последний раз! Дворец, значит, тебе тоже не понравился? — неожиданно спросил Хоттабыч. — Отказаться хочешь?
— Да нет, понравился. Хотя вообще-то насчет дворца ты прав, — говорил Джинн паузами в еде. — Но мы к этому потом вернемся. Хоттабыч, не обижайся и пойми — я правда тебя ни о чем не прошу и не просил…
— Да? — лукаво удивился Хоттабыч, — а кто потребовал, чтобы я забрал подарки? Кто заставил меня рассказать историю моего заточения?
— Я не заставлял, — ответил Джинн, ошарашенный злопамятностью своего сотрапезника. — Но это другое… Я не просил у тебя даров и дворцов. Ты считаешь, что я заслужил награды…
— Высочайшей, величайшей из возможных наград заслуживает твой поступок!
— Но тогда ты можешь отблагодарить меня, помогая в вещах, которые мне действительно важны…
— С радостью я исполню любое твое желание.
— Ты можешь… — Джинн секунду поколебался, — остановить войну в Югославии?
— Остановить войну? Зачем?
Над таким неожиданным вопросом Джинн задумался.
— Потому что это плохо. Люди гибнут.
— Люди гибнут не потому, что война, а потому, что создают общества, где нити их судеб сплетаются в общий узелок, переломляющий судьбу общества. И без войны они продолжат умирать от постоянного противостояния.
— Знаешь, как говорят: худой мир лучше доброй ссоры. Плохой мир лучше хорошей войны.
— Хорошая война имеет целью сделать плохой мир лучше.
— Но не делает!
— Мне про это ничего неизвестно. Думаю, что тебе тоже.
— Но хотя бы бомбардировки ты прекратить можешь?
— Я могу кое в чем помочь. Но не сразу. На это потребуется особое разрешение. Считай, что время пошло. А над временем я не властен.
— Ты не властен над временем?
— Нет. Никто не властен над ничто. Нельзя быть властелином того, чего нет. Время — ничто.
— Как же оно пошло, — ехидно спросил Джинн, — если его нет? — Он почему-то был рад, что Хоттабыч стеснялся признать слабость своей мощи.
— Само в себе. Внутри самого себя. Из ниоткуда в никуда. Как обычно. Время — как незажженное пламя погасшей лампы. Что еще?
Джинн попытался представить себя незажженное пламя погасшей лампы, потому что не мог вспомнить, чтобы ему приходилось когда-либо видеть подобное. Не получилось. Тогда он попытался представить себе время, идущее из ниоткуда в никуда. Но не то что идущего — никакого времени он себе представить тоже не смог. Поломав над этим голову, он переключился на желания'
— СПИД можешь отменить?
— Могу, конечно. Только не буду.
— Как это?
— Представляешь ли ты себе настоящие последствия такого необдуманного шага?
Джинн представил себе последствия, но ничего плохого не получилось.
— И что?
— А то, что в мире все на своем месте. Всегда необходимо иметь некое количество смерти в болезнях. Когда соотношение нарушается, на смену одной утраченной смерти приходит другая. Больше и сильнее. Болезни смерти несут воины особого рода — это существа неживые и немертвые и одновременно мертвые и живые — живая нежить. Смерть такой живой нежити дает многократную силу жизни смерти, а потому уничтожать нежить нельзя, потому что ее нельзя уничтожить. Такова суть нежити. Твое желание во зло. Проси добра.
— Э-э. Ну тогда… улучшить криминальную ситуацию, что ли…
— Уже улучшил.
Джинн огляделся по сторонам:
— Как это?
— Разве ты не видел? — удивился Хоттабыч. — По-моему, это происходило при тебе.
— А-а. Нет, я имею в виду в целом…
— О благородный, ты все время просишь меня о вещах, которые, при всей моей сверхъестественной власти, находятся в руках высших сил, противостоящих друг другу в каждом из вас. Чтобы выполнить твою просьбу, я должен работать с вашим каждым отдельно. Даже если это отнимет у меня по мгновению на человека, я буду занят этим столько, сколько существую, потому что постоянно кто-то новый появляется на этот свет. Разве справедливо, чтобы за свою свободу я стал рабом постоянной работы? Проси что-нибудь для себя!
— Для себя, — вздохнул Джинн. Вместо того чтобы исполнять его прихоти, Хоттабыч заставлял его придумывать желания, чтобы дать ему, Хоттабычу, возможность расплатиться. Да еще и нотации читал.
Джинн совершенно перестал понимать, кто из них кому обязан и кто, выражаясь вероятным языком Хоттабыча, господин и кто слуга. Однако Джинн надеялся все же попробовать извлечь из Хоттабыча пользу. Он мысленно попытался сформулировать свою несовершенность без Этны, но решил не рисковать, а начать с чего-нибудь попроще:
— Для себя хочу… счет в швейцарском банке на пять миллионов долларов!
— В каком именно? — спросил Хоттабыч после небольшой задумчивой паузы. Было похоже, что он в этот момент изучает различные финансовые институты Швейцарии.
