Ознакомительная версия.
Кочерыжкин встал в картинную позу — левая рука уперта в бок, правая протянута вперед, подбородок вскинут, расстегнутый мятый халат изображает мантию, и начал декламировать. Как и положено — с подвыванием.
Хочу собрать мгновенья редких встреч
И нанизать на нить воспоминаний,
Поднять из рук твоих упавший меч
И им избавить землю от страданий.
Отраду нахожу я лишь в борьбе
И лицемерных слез не лью при этом.
Я знаю, лучший памятник тебе —
Очищенная в пламени планета…
Закончив декламацию, постоял, словно ожидая аплодисментов, но не дождался (на столь большое притворство и такую грубую лесть Данилов не был способен) и сел на диван.
— Начало вроде бы романтическое, а дальше почему-то воинственно, — сказал Данилов, чтобы хоть как-то выразить свое отношение к услышанному, не давая никаких оценок.
— В юности я был радикалом, — гордо заявил Кочерыжкин. — Но стихи ведь неплохие, правда? Я вам как-нибудь под настроение из итальянского цикла почитаю. У меня про Верону есть такое чудное стихотворение, сплошная энергетика, голый драйв…
У Гумилева был итальянский цикл, у Блока был, так чем же хуже Ростислав Кочерыжкин? Никак нельзя ему без итальянского цикла. «Константиныч, поторопись!» — взмолился Данилов, думая о том, что всякое притворство, независимо от мотивов, всегда наказуемо. Назвался груздем, то есть стал приветливее с Кочерыжкиным — изволь лезть в кузов и слушать там итальянский цикл. А там еще может подтянуться французский, крымский, персидский или еще какой. Например — подмосковный.
Провидение сжалилось над Даниловым — не прошло и минуты, как на пороге появился начальник отделения.
— Пятиминутку сегодня можно и не проводить, — сказал он. — Ростислав Александрович, Казначеев и Подвысоцкий без сюрпризов?
— Без, Роман Константинович, — ответил Кочерыжкин. — Спали всю ночь сном праведных. Ждут перевода.
— Переводить пока воздержимся, — сказал Роман Константинович.
— Но мы вчера вроде…
— Слава, я не хочу оставлять отделение пустым! Нам потом два года будут вспоминать, какие мы бездельники, да и как-то это ненормально — совершенно пустое отделение… Если до двух часов кто-нибудь поступит — переведем их, нет — так полежат еще сутки. Можно разрешить им вставать, самостоятельно ходить в туалет…
— Подвысоцкий требует свои зубы, — напомнил Кочерыжкин.
В реанимации нельзя находиться со съемными зубными протезами, которые могут помешать реанимационным мероприятиям — интубированию, то есть установке дыхательной трубки в трахею и последующей искусственной вентиляции легких.
— Пусть родственники принесут ему его зубы, я разрешаю. Казначеев ничего не хочет?
— Только в отделение, а то у нас в домино играть не с кем. — Кочерыжкин хихикнул. — И телевизора нет. Кстати, коллеги, вы заметили, что если судить по фильмам, то в Штатах телевизоры есть даже в реанимации? И я считаю, что это правильно…
— Скажи об этом Станиславу Марковичу, — посоветовал Роман Константинович. — Глядишь, он и расщедрится.
— Ага! — скривился Кочерыжкин. — Я один раз сказал, что нам в ординаторскую нужен более удобный диван…
— А Станислав Маркович на это заявил, что для отдыха и этот диван хорош, а другими делами на работе заниматься не надо. — Роман Константинович подмигнул Данилову. — Так и остались мы при старом диване.
— Я не знаю, на что вы намекаете, — надулся Кочерыжкин, — но когда сильно устаешь, то хочется расслабиться, а на этом диване расслабиться совершенно невозможно…
— А еще он ужасно скрипит, — добавил Роман Константинович и вышел из ординаторской.
Кочерыжкин окончательно обиделся и ничего отвечать не стал. Застегнул халат, поправил перед висевшим над раковиной зеркалом колпак и ушел на конференцию.
Данилов открыл окно, включил чайник и решил, что сегодня он не пойдет на свой предварительный обход до возвращения с конференции начальника. В отделении всего два человека, и оба они знакомы ему еще с прошлого дежурства. Можно и побездельничать немного, пока есть такая возможность, ведь после очень спокойного дежурства всегда бывает очень беспокойное.
Предчувствие, точнее — знание жизни, не обмануло. Для начала из неврологии перевели молодую женщину, находившуюся в эпилептическом статусе.[9]
— Третью неделю не можем разобраться, — пожаловался Данилову и Роману Константиновичу начальник неврологического отделения Котельников. — Анамнез не отягощен, год назад без всякой видимой причины начались необычные судороги, которым поначалу не придавала значения. Потом забеспокоилась, сходила к невропатологу, та направила к нам. Как только ее ни обследовали, в том числе и на томографе, но ничего не нашли. Криптогенная эпилепсия…[10]
— Ни травмы в анамнезе, ни опухоли, ни наркомании — и вдруг появляются эпилептические припадки? — усомнился Роман Константинович.
— Отец — подполковник с Петровки, — ответил Котельников, — семья вроде приличная, не маргиналы какие-нибудь, за знакомства дочери папа ручается головой…
— Ей не пять лет, а… — Роман Константинович взглянул на титульный лист истории болезни, — двадцать три года. Что он может знать о ее знакомствах?
— Наркологу показывали под видом консультации психиатра, — забубнил Котельников, — кровь с мочой проверяли, отоларингологу показывали… Все нормально, во всяком случае, никто ничего не нашел. С наследственностью у нее тоже все нормально, родственники с обеих сторон здоровы.
— Еще немного — и я начну верить в сглазы и черную магию, — усмехнулся Роман Константинович. — Кто-то что-то упустил…
— Если бы это было не в моем отделении, то я тоже так подумал бы, — набычился Котельников, — но себе я пока еще верю и тем, с кем бок о бок работаю, тоже верю! Поэтому не надо намекать.
— Я не намекаю, просто мыслю вслух.
— Ну, давай вместе еще раз подумаем, одна голова хорошо, а две — лучше.
Пока начальники отделений дискутировали, Данилов успел поставить женщине подключичный катетер, интубировал ее, подключил ее к аппарату ИВЛ и сделал необходимые назначения. Проводив Котельникова, Роман Константинович пришел к Данилову в ординаторскую и сказал:
— Ну хоть убейте меня, но не верю я в возникновение эпилептических припадков на ровном месте!
— Я тоже, — согласился Данилов. — Но с другой стороны, обследовали ее, можно сказать, капитально и ничего не нашли.
— И что бы вы предположили, Владимир Александрович? — Роман Константинович пытливо прищурился.
— Я бы, Роман Константинович, предположил, что она могла бы запивать «колеса» алкоголем. Следов никаких, а подобное сочетание может вызывать припадки.
— Я вот тоже что-то такое подозреваю, — согласился начальник отделения. — Но если она до сих пор не призналась…
— Нам бы ее из статуса вывести и вернуть в отделение для дальнейшего диагностического поиска.
Данилов не любил строить абстрактных предположений, никак не влияющих на ход лечения.
Следующего пациента «подбросил» блок кардиореанимации, в котором были заняты все койки — и шесть основных, и две резервных. Поскольку в первом реанимационном отделении были свободные места, семидесятидвухлетний мужчина, переевший дома антиаритмических препаратов и чуть было не отдавший после этого концы, достался Данилову. Данилов не возражал, быстро перевел в отделения «старожилов», крайне обрадовавшихся этому обстоятельству, и остался при «своих двоих» пациентах, только уже более интересных и требующих гораздо больше внимания.
В половине четвертого «Скорая помощь» привезла мужчину с диагнозом «острое нарушение мозгового кровообращения». Из своей, ведомственной, поликлиники. Чтобы не терять зря времени, Данилов одновременно слушал врача «Скорой» и проводил беглый предварительный осмотр пока еще лежавшего на каталке пациента.
— Был у кардиолога, затем пошел в туалет и там потерял сознание. — Врач был молод, в Москву явно приехал недавно, поскольку еще не избавился от южного фрикативного «г», но, подобно многим юным провинциалам, держался с достоинством, даже немного заносчиво. — Обнаружил его тот, кто следом пошел в туалет. Занесли в процедурный кабинет, осмотрели, попытались привести в чувство…
— Чем? — спросил Данилов, склоняясь к пациенту и принюхиваясь к исходящему от него запаху.
— Сделали внутривенно эуфиллин, — усмехнулся врач, давая понять, что он считает подобную терапию недостаточной и не совсем правильной. — Мы уже полечили его по полной…
Данилов выпрямился и посмотрел графу сопроводительного листа, в которой была указана терапия, проведенная бригадой. Почерк у врача был мелкий, убористый, но все равно сведения еле уместились.
Ознакомительная версия.
