Я выровнял катер, подошел к Денизу. Он был без сознания. Из ссадины над ухом сочилась кровь.
Вернулся к штурвалу, переключил скорость и дал полный ход вперед.
Катер набрал скорость.
Я обернулся.
Позади темнела гладь пролива, пустынная, как по заказу.
Миновали Кыз Кулеси.
«Если еще пять минут не появится патрульный катер, буду каждый день ходить в церковь и ставить свечку Николе Угоднику, — думал я. — А если Коля найдет способ сообщить, что мало — не вопрос! — стану ставить, сколько он попросит…»
Через минуту я услышал вой сирены.
Две светящихся точки — красная и синяя — замигали в темноте.
Полицейские огни приближались быстрее, чем можно было ожидать.
«Что же они, на торпеде летят что ли?»— думал я, поглядывая на спидометр.
За окном рубки ожили желтые огни грузового порта. Портовые краны, как гигантские металлические цапли, шевелили клювами, перетаскивая разноцветные контейнеры с борта крупного судна, замершего у причала.
Пролетели железнодорожный вокзал.
Впереди виднелись огни набережной Мраморного моря.
— Внимание! Остановите катер! — неслось в мегафон. — Немедленно остановитесь! Будет открыт огонь!
Никогда не слышал, чтобы турецкий язык звучал так зловеще.
Я увидел, что с берега на перерез движется еще один катер.
Мы вырывались на простор открытого моря.
Я повернул вправо. Нацелившись в темноту, закрепил руль.
Дениз лежал в углу рубки и стонал. Вокруг его гомосексуальной головы скопилась лужица крови.
— Ну что, Дениз, ты как? — крикнул я.
Он не ответил. Скорее всего, находился без сознания. Или оглох. Какая разница? Важно, что теперь мы были с ним одни, лицом к лицу с собственной судьбой. Но я при этом оставался на ногах, а он валялся на полу по уши в дерьме.
Я посмотрел на приборы.
Горючего в баках совсем чуть-чуть.
По катеру били лучи прожекторов, они поймали нас в цепкое перекрестье.
Сел на пол.
Надо было на что-то решаться.
Сзади послышался треск.
Пули просвистели над рубкой.
Приоткрыл дверцу и выглянул.
Ледяной ветер ударил в лицо, растрепал волосы.
Рубка наполнилась запахом моря и опасности.
Снова затрещал пулемет.
Посыпалось разбитое стекло.
Захотелось что-нибудь спеть, чтобы все — и друзья мои и враги — услышали.
И сделать глоток вина.
По правде, мои шансы равнялись нулю.
Но не стал тратить время, а только крикнул весело и зло:
— Прощай, Дениз! Прощай все, что с тобой связано!
И с силой оттолкнулся от борта, целясь в маленькую тень катера, последнюю мою надежду, летящую по ледяной воде.
Лежал на песке голый, и рядом голая спала Наташа. Вокруг лежали другие голые люди и не обращали на нас внимания. Солнце палило изо всех сил.
Память медленно возвращалась.
Наконец я вспомнил, что меня зовут Никита, что у меня дом в Марбелье и «долька» в сети русских ресторанов Марокеш на Мальдивах. И тогда я понял, что уже не сплю.
— Наташа, — прошептал я, бережно беря девушку за плечо. — Кажется, мы проспали вечность. Надо бы спросить, какое сейчас число.
— Доброе утро, — сказала Наташа, не открывая глаз.
— Скажи лучше — добрый день. Посмотри вокруг. Мы попали в общество нудистов. Или людей, лишившихся в жизни всего. Если, конечно, это не одно и то же.
Наташа открыла глаза, потянулась. Она с удовольствием посмотрела вокруг, как будто была основателем новой секты. И радостно рассмеялась.
— Вот это да! — прошептала она, спохватившись. — Похоже, они решили, что раз мы голые, значит это специальное место и можно никого не стесняться.
— Похоже. Но лучше уйти. Я не настолько свободен и современен, чтобы раскрывать все свои секреты.
— Кажется, раньше ты относился к этому проще.
— Это было твое влияние. Или у меня не было от людей секретов.
Оделись.
Я проводил Наташу до отеля.
— Что будешь делать? — спросила она, прежде чем уйти.
— Что может делать праздный путешественник, имеющий сутки на осмотр местных достопримечательностей? Возьму машину и на поиски приключений. Мы отходим в двадцать два. Так что время есть.
— Здорово! Я тоже хочу!
— Поехали.
— Я не могу без Поля.
— Какие разговоры? Конечно, мы поедем втроем.
— Русский язык удивительный! Я тоже хочу на нем говорить и участвовать в вашем разговоре.
Обернулись.
— Диана! Вот здорово! — обрадовалась Наташа. — Значит мы едем вчетвером?
— Мы с Дианой пока возьмем автомобиль, — сказал я. — А ты, Наташа, сходи за Полем. Только не задерживайтесь. Надо еще позавтракать. Я голодный, как волк. Или как заяц, думающий, что он волк.
1
Через месяц сидел в кафе на берегу Средиземного моря. Был небрит, космат и добродушен.
Шрамы на лице затянулись.
На душе тоже.
Передо мной лежали свежие газеты. Пил кофе и просматривал их. Это вошло в привычку. Весь месяц я внимательно следил за газетами, чтобы не пропустить информации о происшествии на Босфоре.
Газеты ничего об этом не писали.
Через три часа из Анталии на греческий Кипр отходил мой турбоход. Я собирался купить там визу и задержаться.
В Анталии было уже тепло. Правда, купаться отваживались немногие. Я не купался, но с утра до вечера валялся на пляже. Отсыпался после ночных бдений, спрятавшись от ветра за фанерным забором, ограждавшим лодочную станцию.
Солнце было нежное, оставляло ровный золотистый загар.
Память стала похожа на солнце.
Она не обжигала и не причиняла боль.
А только поднималась в определенное время и в определенное время заходила, давая возможность дышать.
В Анталии я торчал уже несколько дней, следя за расписанием турбоходов и перемещением по городу патрульных полицейских машин.
Я добрался сюда автостопом, проделав путь вдоль всего юго-западного побережья.
Иногда работал.
Мне удалось собрать немного в дополнение к отложенному на черный день еще в Стамбуле, что умудрился не утопить.
— Скучаешь?
Обернулся и увидел Володю.
— Завтра будем на Кипре, — мечтательно сказал он, словно стоял где-нибудь в Тундре, по колено в вечной мерзлоте.
Я должен был Володе триста американских долларов.
Он проведет на палубу и спрячет в каюте.
Триста долларов за свободу.
Копейки!
— Какие здесь девушки! — Володя прищелкнул языком. — Целый день снимал.
Он потряс видеокамерой.
— Это курорт, старина, — сказал я. — Здесь отдыхает полсвета. Есть, из чего выбирать.
— У меня в круизе есть девушка, — нахмурился Володя. — Даже три… Выбирать — не мое.
Подошли к кораблю. Это был большой белый лайнер Федор Шаляпин с украинским флагом на трубе.
У трапа стоял грузовик. С открытого борта торговали пивом и сигаретами. Вокруг выжидали пассажиры.
— Подожди, — сказал Володя.
Я примкнул к очереди, чтобы не бросаться в глаза.
Володя вернулся сияя, как медный таз.
— Все нормально, старик. За мной!
Мы взошли по трапу мимо дежурного офицера. Я кивнул. Он даже не посмотрел. Как будто я не шел, а летел в виде облака из сигаретного дыма и алкогольных паров, накопленных Володей за неделю путешествия.
Володя жил в двухместной каюте, которую занимал целиком. Койки располагались одна над другой. Сквозь засаленный иллюминатор с трудом проникал свет.
— Верхняя полка твоя, — распорядился Володя. — Извини, что не нижняя. Боюсь высоты. И давай рассчитаемся.
Я протянул Володе приготовленные доллары в мелких купюрах. Он пересчитал.
— Здесь только сто…
— Окончательный баланс, когда отчалим. Мало ли что.
— Верно, — согласился Володя. — Ну, ты пока располагайся. А я посмотрю, как обстановка.
— Купи чего-нибудь покрепче, — сказал я, протягивая Володе несколько турецких лир.
— Давай, — обрадовался он, взял деньги и исчез.
Остался один.
До отхода турбохода час.
Вечность! Особенно, когда есть угроза, что развернут на причале портативную турецкую виселицу, возьмут под белы рученьки и образцово-показательно вздернут на глазах у изумленных соотечественников, стоящих в очереди за пивом.
Лег и закрыл глаза.
Шумно работал вентилятор.
Кто-то легонько тронул за плечо.
Я подскочил, как будто в койке сработала катапульта.
Володя держал в руках бутылку рома и был счастлив.
— Отходим! — сказал он и чуть не заплакал. Похоже, вторая бутылка рома уже кипела у него внутри.
— Значит, можно выйти на палубу?
— Можно, только осторожно, родной ты мой! Дай, я тебя поцелую…
Мы вышли из каюты, миновали череду коридоров и лестниц, и, наконец, очутились на воздухе.
