Кстати напомню, что Конда Бережная — деревня «нежилая», то есть вымершая. Дорогу зимой не чистят, почту не разносят и так далее. До ближайшего магазина — пять верст.
В Сибове зимуют Юра Песнин с Валюхой. Когда-то Юра был трактористом в колхозе, а Валя — дояркой. Теперь оба на пенсии, дочь давно вышла замуж и уехала под Мурманск. Песнин рыбачит, пьет вусмерть, а когда не пьет — смотрит сериалы. Валюха радуется, что Юрка жив (ровесники его давно в могиле) — не осталась в старости одна. Сибово тоже «нежилое», до магазина Песниным вдвое дальше, чем нам.
Еще дальше, аж в пятнадцати с лишним верстах от магазина, — «нежилая» Усть-Яндома. Там зимуют Виктор Денисенко с Клавой. Много лет назад Виктор, защищаясь, застрелил пасынка-наркомана. Витю посадили, но ненадолго — за превышение самообороны. Теперь он плотничает, немного рыбачит и охотится, а Клава занимается домом и хозяйством да помогает мужу с сетями.
Надеюсь, вам уже понятно, почему тот, кто пару раз перезимовал в «нежилой» деревне Заонежья, не станет теоретизировать на тему: что такое — быть мужчиной? Тут мужика и так видно.
Из мейла к Дащиньскому
Размышляю, почему диалог у нас не клеился, и прихожу к выводу, что дело во мне. Вы спрашивали, сознательно ли я избегаю разговора о своей жизни в Польше? Конечно, да. Принципиально!
Другое дело, что я вообще избегаю разговоров о своей жизни, следуя правилу Эпикура: «Живи незаметно». Надо было сразу Вас предупредить. Ваши вопросы помогли мне осознать: мужчина о себе не говорит.
Но суть проблемы — в другом, и понял я это благодаря Вам. Так вот, я давно и последовательно сдираю с себя различные ярлыки, которые на меня то и дело пытаются навесить: поляк, католик и пр. Отсюда мои скитания по Северу, встречи с Другим, опыт переживания Пустоты. Короче говоря, я протаптываю тропу, которая меня все больше оголяет и, возможно, в конце концов оставит лишь «чистое видение». Размышляя о том, почему не сложилась наша беседа, я пришел к ошеломляющему открытию, что «мужчина» — очередной ярлык, который следует содрать.
С сердечной благодарностью…
25 апреля
Сижу в Конде, словно Конфуций, просвещенный дилетант. Мастер Кон учил, что любое профессиональное знание расшатывает духовную цельность личности (что подтверждает пример многих специалистов по бизнесу, спорту, праву или науке), сам же на склоне лет жил в праздности. То есть трудился, прежде всего, над самим собой: медитация, борьба с тенью и забота о собственном здоровье.
26 апреля
Райнер Мария Рильке говорил, что счастье — это иметь дом с садом, в котором выращиваешь розы для живущей в доме женщины. Поэт умер 29 декабря 1926 года в возрасте пятидесяти одного года — говорят, от заражения крови, поранившись шипом.
В России Рильке побывал дважды. В первый раз он попал в Москву на Пасху 1899 года. Тогда поэт путешествовал с Лу Саломе[114], дочерью немецкого генерала Густава фон Саломе (отличившегося в армии Николая I во время подавления польского восстания 1830–1831 гг.), и ее мужем, немецким востоковедом Фридрихом Андреасом[115]. В России они провели всего четыре недели. Посетили Льва Толстого, Леонида Пастернака (отца поэта) и художника Илью Репина, полюбовались Кремлем, затем отправились в Петербург на празднование столетия со дня рождения Пушкина. Спустя годы Рильке вспоминал, что четыре недели пролетели как сон. Это было возвращение в духовную отчизну (Heimat).
Второй раз он приехал в Россию с Лу весной 1900 года. На этот раз они путешествовали вдвоем, без мужа Саломе. Снова Москва, посещение картинных галерей и восхищение Кремлем, визит ко Льву Толстому в Ясную Поляну, оттуда — через Тулу — в Киев. Большое впечатление произвели на Рильке пещеры Киево-Печерской лавры. Сам город, писал он матери 26 июня, под властью поляков утратил свой русский колорит, который поэт ценил превыше всего, сделался бесцветен (ни Запад, ни Восток) — трамваи на улицах, богатые магазины и проститутки в отелях.
Через две недели двинулись дальше. Сначала пароходом в Кременчуг, оттуда по железной дороге в Полтаву, где посетили поле битвы Петра I с Карлом XII, потом через Украину в Саратов и по Волге в Ярославль. Мать рек русских очаровала поэта. Все, что Рильке видел прежде, было бледным отражением края, реки и мира, здесь же его взору предстало подлинное творение Создателя! В Ярославле они провели четыре дня и поехали в село Низовка (Тверской губернии) в гости к крестьянскому поэту Спиридону Дрожжину. Рильке утверждал, что это один из последних великих создателей русского эпоса, и впоследствии перевел на немецкий язык несколько его стихотворений.
Из Низовки Рильке сообщал матери, что вот уже неделю они гостят у крестьянина Дрожжина, необыкновенного поэта из глухой деревни (четырнадцать верст от железной дороги). В этой деревянной халупе, — писал он, — среди книг и картин, я чувствую себя дома. Окна выходят в сад, где Дрожжин выращивает овощи и розы, и на сеновал. Летом хозяин занимается хозяйством, а зимой, когда руки свободны, превращается в поэта. В России он широко известен, считается выдающимся народным художником. Дрожжину пятьдесят два года, у него жена, четыре дочери и внук, с которым поэт, не имея сына, связывает огромные надежды. Лично знаком со всеми значимыми писателями своего поколения (хранит их портреты и письма), собрал большую библиотеку — позавидуешь. Ах, какая атмосфера царит в его кабинете! За окном — цветочный ковер, пушистые одуванчики размером с кулак и колокольчики, похожие на синие тюльпаны. Этот пейзаж за окном и книги вокруг создают ощущение гармонии и духовной содержательности.
Несколько иначе видит Низовку женщина. Саломе в своем дневнике отмечает, что пока мужик (то есть Дрожжин) слагает стихи о полевых цветах и превозносит труд на свежем воздухе (это, мол, способствует хорошему аппетиту), его женушка от рассвета до глубокой ночи работает на сенокосе: так надышится сухой травой, что ее начинает рвать, от усталости не может есть, а жажду утоляет болотной водицей.
Из Низовки через Новгород Великий вернулись в Петербург, где ненадолго расстались. Лу поехала в Финляндию, а Рильке остался в столице и завязал там несколько важных знакомств, в частности со сценографом и историком искусства Александром Бенуа. В результате родилось эссе о русской живописи, в котором немецкий поэт уподоблял отношение Запада к России отношению Древнего Рима к варварам, сражавшимся на его аренах с дикими зверями, и утверждал, что в отличие от европейской культуры, выжженной лихорадочной спешкой, медлительная русская культура по-прежнему жива.
Второе русское путешествие Рильке закончилось 22 августа, когда они с Лу вернулись в Берлин. Однако Россия осталась в памяти поэта на всю жизнь. Некоторое время он даже подумывал осесть тут и эпатировал немецких друзей вышитыми рубашками, татарскими сапогами и русским акцентом. За несколько дней до смерти Рильке признался, что знакомство с Россией было главным событием его жизни.
28 апреля
После многих лет путешествий по свету мой идеал — монастырская келья.
Рышард Капущиньский
Наверное, дело в возрасте: я все чаще предпочитаю странствовать, не вставая с кресла, — вот как сегодня. Поле почерневшего льда на Онего тает в лиловой мгле за окном (не видно противоположного берега Великой Губы), чайки чертят по нему белые иероглифы, у мостков шумит «сало»[116], а меня укачивают ритмы Херби Хэнкок и Норы Джонс, Тины Тернер, Джони Митчелл и Леонарда Коэна[117]. Разве можно найти компанию лучше?
Мастер Кон учит, что дорога ведет нас из пустоты в пустоту. Это как в тумане — другой берег Великой Губы. Он словно бы не существует. Лишь на Севере можно пережить это в полной мере. Более восторженно выразилась американская писательница Энни Диллард: «Бесплодный северный пейзаж способствует очищению и готовит душу для принятия божественной эпифании». Энни написала это в ранней юности.
Сидя над Онего в своем кресле, я наблюдаю через боковые окна, как сменяются времена года, могу вволю нагуляться по Лабрадору или Бурятии — неспешно, протаптывая в словах старые тропы и новые книги. Могу идти следами Рильке по России или Майнова[118] по Карелии и Обонежью. Могу вернуться к прабабке Матильде и к индейцам под сливой, не обращая внимания на прошедшее время… Достаточно собрать несколько событий из разных эпох в одном предложении — и они существуют современно.
Наше истинное странствие по жизни совершается вглубь, со множеством возвращений к истокам, а современная мода на туризм, особенно среди стариков, — погоня за эрзацем, новинкой или фоткой, — свидетельство незрелости. Словно, дожив до седых волос, они не поняли, что всего не успеешь. Отсюда спешка.
