— Слыхал про брата Джека Циммермана? Он в Квебеке занял третье место на вступительных экзаменах, и ты думаешь, его приняли на подготовительные курсы при медицинском колледже? Как бы не так!
По воскресеньям мы спозаранку звонили в двери — собирали деньги на Еврейский национальный фонд, трясли алюминиевыми кружками перед носом выдернутых из постели, заспанных хозяев, требуя так, словно они принадлежат нам по праву, четвертаки, десятицентовики и пятаки, которые позволят возродить пустыню, купить оружие для «Хаганы»[143] и, между прочим, урвать тридцать пять центов, чтобы купить билет на утреннее представление в «Риальто». Мы заклеивали конверты в Сионистском штабе. Наш хор пел на сборищах, где собирались деньги на различные фонды. Летом те из нас, кто не работал официантами или рассыльными, уезжали в лагерь, в кишащую комарами Лаврентийскую долину, и там снова слушали речи, учили иврит и — за неимением арабов — следили: не появились ли в окрестностях подозрительные франко-канадцы. Нашим героем — и соперников он не имел — был халуц[144], он и сейчас стоит у меня перед глазами на страницах Бог знает скольких брошюр — ясноглазый, несгибаемый, с винтовкой через плечо, с серпом в руке.
Как-то раз в пятницу после сходки Ирвинг отвел меня в сторону:
— Если отец позвонит, скажи, что я сегодня ночую у тебя.
— Ладно. — Я обрадовался и предложил позвать Херши, Гаса и еще кое-кого из ребят — поиграть в очко. Но когда я поглядел на многозначительное лицо Ирвинга, до меня дошло:
— Как же, как же, понял. И куда ты идешь?
Ирвинг приложил палец к губам, посмотрел на меня с намеком. И только тут я заметил Зельму — она неспешно прохаживалась по улице. А сейчас и вовсе остановилась — поглазеть на витрину.
— Пошел к черту! — злобно выпалил я — и сам себе удивился.
— Ну что, сделаешь, как я просил?
— Ладно, ладно, — сказал я и дунул прочь.
О Зельме поговаривали, что она слаба на передок, — у нее, говорил Стэн, никому нет отказа, но я не замечал ничего особенного в этой застенчивой, державшейся довольно замкнуто смуглянке с волосами цвета воронова крыла и потрясающей грудью — девчонка как девчонка.
— Знешь, что она мне рассказала? — сказал Херши. — Что она порвалась еще в детстве, когда перепрыгнула через забор. Ой, я не могу!
Даже Арти — а он был такой же недомерок, как и я, да и прыщей у него высыпало побольше — утверждал, что на «Истории Джолсона»[145] три раза много чего себе напозволял с Зельмой.
В пятницу, исхитрившись пройти весь путь до «А-боним», ни разу не наступив на трещину в асфальте, я решился пригласить Зельму на танцы. Ей некогда — вот что она мне ответила.
Вечером 29 ноября 1947 года, после того как ООН одобрила план раздела[146], мы стеклись в «А-боним» и пошли по городу — размахивали израильскими флагами, горланили наши песни в англосаксонских кварталах, останавливались, трубили в рог, обрывали трамвайные провода — и так дошли до центра города, где, помнится, слегка замялись: засмущались, заробели, прежде чем решились, став в круг посреди мостовой, остановить движение, чтобы сплясать хору.
— Кто я?
— ИСРОЭЛ[147].
— Кто ты?
— ИСРОЭЛ.
— Кто мы?
— ИСРО-ИСРО-ИСРОЭЛ.
Наши руководители, а также кое-кто из хаверим постарше уехали воевать за Эрец. Я прибавил себе года и записался в Канадскую резервную армию, лелея мысль, что канадцы будут учить меня драться — вот смеху-то! — с англичанами, но в конце концов смилостивился и согласился окончить среднюю школу.
В ту горячечную пору, которая последовала за образованием государства Израиль, мы что ни вечер собирались в «А-боним» — обсуждали, что происходит в Эрец и в Канаде. Заслуженного еврейского врача пригласили выступить в Канадском клубе[148]. Врач сказал, весьма нас этим удивив, что, хотя он и еврей, в первую очередь он — канадец. Образование государства Израиль, предостерегал он, приведет к тому, что люди будут разрываться между преданностью Канаде и Израилю, — вот почему он против образования этого государства.
Завсегдатаи Танского бушевали.
— Он — ассимилятор, вот он кто.
— Из того, что произошло в Германии, такие люди должны были бы извлечь урок на всю жизнь.
Шугарман сказал, что доктору уже дали орден Британской империи четвертой степени, и об этом не следует забывать.
— Мой сын говорит — он выслуживается: хочет получить в следующем наградном списке кое-что получше.
«Стар» опубликовала речь врача полностью.
— Когда выступает Бен-Гурион, — сказал Такифман, — ему в лучшем случае дают несколько строчек на странице тридцать второй, но стоит этому шмоку открыть свой поганый рот…
Карательные акции последовали незамедлительно. Издатель «Кэнэдиэн джуиш игл» написал, что свет Звезды Давида затмит свет монреальской «Стар», далеко не первой звезды газетного небосклона. Мы собирали деньги — купить время на радио для того, чтобы А. М. Клейн — поэт — дал отповедь врачу. А также — увы, не могу об этом умолчать — повадились звонить врачу по ночам: поносили его последними словами и вешали трубку. Мы вызывали на его домашний адрес такси, перевозку мебели, пожарные машины… ну а потом события стали развиваться так стремительно, что мы о нем забыли. Барух, по слухам, был интернирован на Кипре. Ленни дослужился до капитана.
А в один прекрасный день, раскрыв газеты, мы прочли, что Хват Берлинг, легендарный летчик-ас, теперь воюет в израильских военно-воздушных силах. Этим вечером в «А-боним» нам сказали, что воевать-то он воюет, но за тысячу долларов в неделю. Арабы тоже подступались к Берлингу, но мы перебили цену.
До Эрец Берлинг не долетел. Его истребитель разбился неподалеку от Рима.
Наша группа как-то вдруг начала распадаться. Мы окончили среднюю школу. Кое-кто из хаверим и впрямь переехал жить в Эрец, кое-кто учился в университете, большинство поступило на работу. Ирвинга — он ведал средствами Еврейского национального фонда — с позором изгнали из «А-боним»: обнаружилась недостача чуть не в двести долларов.
У нас завелись новые друзья, новые увлечения. Херши поступил в Макгилл. У меня отметки были похуже, и мне пришлось довольствоваться куда менее завидным колледжем сэра Джорджа Уильямса. Спустя несколько месяцев я увидел Херши в «Кафе Андрэ». В белом свитере с большой буквой М на груди он пил пиво в теплой компании блондинистых парней и девиц. Отбивая такт кулаками, они распевали:
Если б все девчонки были, как кролики, серы,
Я бы, как заяц, учил их дурным манерам.
Мои дружки стали издавать тощий журнальчик. Я написал первую поэму. Мы с Херши — не без неловкости — помахали друг другу. Он не подошел к моему столу; я — к его.
Памяти своего брата Иосифа Александровича Глоцера посвящает это издание Ю.А. Глоцер, при финансовой поддержке которого выпущена книга.
Поль де Крайф (де Крюи) (1890–1971) — американский писатель, автор научно-художественных книг, рассказывающих о врачах, микробиологах и т. д. Здесь и далее прим. перев.
Крестьянин (исп.). Прозвище Валентино Гонсалеса (1904–1979) — одного из командиров испанской республиканской армии.
Ежедневная вечерняя газета, основана в 1908 г.
Акива бен Иосиф (50-135) — раввин-наставник, прославился своими вдохновенными толкованиями, оказал влияние на позднейший иудаизм. Был казнен римскими властями во время восстания Бар-Кохбы.
Сэди Бронфман — жена известного промышленника и филантропа Сэмюэля Бронфмана. Устраивала выставки канадских художников.
Антологическое стихотворение П. Б. Шелли.
Один из двух университетов Монреаля. Обучение в нем ведется на английском языке.
Аэропорт Монреаля.
Однотипные фирменные магазины, торгующие практичной и добротной мебелью.
Старейшая канадская газета на английском языке. Основана в 1778 г.
Международная еврейская неполитическая организация, занимается досугом и обучением молодежи, содержит общежития, клубы и т. д.
«Бывают времена, которые становятся испытанием души человеческой» — цитата из памфлета Томаса Пейна, открывшего знаменитую серию его памфлетов «Американский кризис» (1776–1783).
