Над алтарем руки исступленно тянутся к раке. Гаснут от прикосновения дерева свечи, а вскоре к нему прильнут руки, губы, одежда. А внизу препираются между собой цыганки, кому облачать статую святой, которую наконец опускают на помост, и четыре человека в белых, как у мясников, блузах поднимают ее и несут через всю церковь, и статуя, словно гигантский праздничный торт, слегка покачивается на ходу. Священник взмахивает кадилом, епископ с безразличной миной благославляет черную толпу, просачивающуюся вслед за статуей к солнечному свету. Молодая женщина рядом со мной испускает протяжный крик.
В конце концов я разыскал Мойру на площади, когда процессия, окруженная пастухами на лошадях, направлялась к морю. В руках у нее были самшитовые четки, глаза диковато блестели.
— Где ты был, Мойра? Я тебя повсюду искал.
— Я тоже. Я стояла за хорами. Посеяла в толпе Изабель. Возьми-ка меня под руку, иначе мы снова потеряемся.
Мы пробирались по узким улицам города вместе с толпой, распевавшей бесконечные песнопения, и среди этих хриплых голосов, мало напоминавших человеческие, выделялся своей прозрачной чистотой голос Мойры. Едва процессия вышла за городские стены, она растянулась по всему берегу, а потом, вслед за теми, кто нес статую, и всадниками устремилась в море. Я пытался было удержать Мойру, но она вырвалась и бросилась во взбаламученную воду возле самых лошадей. Задрав юбку до колен, она изо всех сил старалась дотянуться рукой до статуи. Тут ее настигла волна, и она возвратилась ко мне вся мокрая, с прилипшим к телу платьем.
Когда мы шли обратно, я спросил ее, не видела ли она Изабель.
— Нет, — ответила она, — но мы рано или поздно встретимся. Какой великолепный праздник! Ты любишь танцевать? Мы сможем нынче вечером потанцевать.
И в самом деле, мы нашли Изабель на одной из площадей, где уже играли небольшие оркестрики — тамбурины и гитары. На ней было новое платье, глаза слишком сильно подведены; она явно была не в духе и сразу же набросилась на Мойру.
— Почему ты ушла? Ведь я же просила тебя не двигаться с места. Целый час тебя искала. — При этом на меня она даже не взглянула.
Но я уже изучил ее нрав и знал, что плохое настроение рассеется, а пока лучше ее не трогать.
Я повел их обедать в таверну, где подавали рыбные блюда и осьминогов, приготовленных на местный манер. Выпив вина, Изабель повеселела, и мы сидели втроем, как в лучшие времена на кухне, с той лишь разницей, что здесь девушкам не надо было никого обслуживать и не было старухи, постоянно их журившей.
С наступлением темноты зажглись огни и город наполнился песнями, танцами, всхлипами гитар, плеском ладоней в такт музыке. В свете факелов лица становятся прекрасней, движения неистовее, и я помню, как в ту ночь меня обуяла какая-то темная сила. Я забыл о Калляже, я чувствовал себя далеко, в некоем диком краю, от которого, как мне казалось, меня уже не оторвать. Я танцевал то с Мойрой, то с Изабель. Но чаще с Мойрой. Все увиденное мною за день перемешалось; в голове: церковь, шествие к морю, Мойра, пробиравшаяся среди лошадиных ног, но также и те две руки, искавшие друг друга, и слова священника, вызвавшие во мне смутную тревогу. Впрочем, я предпочитал о них не думать. Я отдался охватившему меня веселью, касался губами волос Мойры. Я начинал верить в счастье.
Позже мы натолкнулись на Симона Дюрбена, прогуливавшегося вместе с Софи. Они приехали к концу шествия, но, по словам Симона, оркестры, танцы и толпа были тоже достаточно красочным зрелищем. Глаза Софи блестели. Я представил их, но Изабель и Мойра вдруг засмущались. Симон стал расспрашивать их о Сартане, церкви, шествии, а Софи шепнула мне на ухо:
— Это твои знакомые? Какие красивые!
— Правда, красивые? А ты тоже красивая.
— Ну, это совсем не то!
— Вы не видели Элизабет? — спросил меня Симон.
— Нет. В такой толкучке…
— Да, конечно. Она собиралась приехать. Если вы ее увидите, скажите, что мы ужинаем вон в том ресторане. Я должен встретиться там с Гуру и Мишелье. Приходите и вы тоже, когда надоест танцевать…
Я ответил, что мы, конечно, придем. Но Изабель снова куда-то пропала, а мы с Мойрой пошли прогуляться по берегу моря. Звуки города постепенно затихали. Слышно было лишь легкое дыхание прибоя, да на море лежала длинная рыжая дорожка от восходящей луны. Мойра рассказывала мне о своем детстве. Я видел сад, дом, ее родителей, лошадей, пасшихся неподалеку от солеварен, ее детские забавы и шалости. Я думал о том, что, если женщина доверяет вам свое детство, это неспроста. Не сдержав волнения, я положил руку на плечо Мойры. И в этот самый миг я увидел вдали, в темноте болотного края, занимавшееся зарево.
Я крикнул:
— Смотри! Смотри туда! Что там такое?
— Не знаю. Может быть, пастухи жгут сухую траву.
— В это время года? Да еще в такой день?
— Верно.
Послышался глухой взрыв, затем еще два и еще один.
— Это Калляж!
— Ты с ума сошел!
— Скорей! Калляж горит.
Я побежал по песчаному берегу, затем стал расталкивать толпу. Мойра осталась где-то позади, но я уже не думал о ней. Я разыскал ресторан, где собирался ужинать Дюрбен. Он сидел за столом с Софи и несколькими инженерами. Я бросился к нему, сказал о том, что я только что видел и что думаю по этому поводу. Он озадаченно взглянул на меня, побледнел и тут же поднялся из-за стола:
— Немедленно в Калляж! Там что-то произошло!
Поднялась суматоха. Мы в темноте отыскали свои машины, потом помчались к болотному краю, туда, где пожар разгорался уже вовсю и за темными силуэтами деревьев плясали языки пламени.
С этой минуты я всеми моими помыслами вместе с Калляжем и Дюрбеном. Я потерял Мойру где-то в толпе и тут же о ней забыл. Пробираясь в сторону разгоравшегося пожара в машине, раздвигавшей мордой тростниковые заросли, я думаю только о Калляже и Дюрбене, но почему-то мне вдруг припоминаются те две руки, сжимавшие одна другую в полумраке церкви. Да, этот день явно проходил под знаком предательства, и я чувствую, что и я тоже уже начинал склоняться на сторону противника. Теперь я целиком с Дюрбеном. Он ведет машину на бешеной скорости. Мне хочется что-нибудь ему сказать, положить руку ему на плечо, уверить, что он не одинок, и попросить у него прощения, не знаю даже за что. Но я не смею, да и понял ли бы он меня? Достаточно того, что я с ним вместе. Ведь крикнул же мне он, когда бросился к своей машине: «Поедемте со мной, Марк».
Калляж горел. По крайней мере именно так представилось нам, когда мы проскочили по мосту и увидели высокие языки пламени, похожие на рваные скрученные куски шелка, и грязно-черное облако, прикрывшее луну. Тут мне показалось, что Дюрбен застонал. Это было настолько не похоже на него, что я был потрясен и вместе с тем почувствовал неловкость, так что даже не решился взглянуть в его сторону.
Но мы уже въезжали на стройку. Я увидел на фоне пламени китайские тени кранов и пирамид. Огонь, казалось, не тронул их, и я вздохнул с облегчением. Итак, самое худшее не произошло. Горели цистерны с горючим у порта, один из бараков и несколько машин. Вокруг суетились какие-то тени. Пламя сбивали брандспойтами и огнетушителями. Кто-то бросился к нам. Это был Вире, по лицу его тек пот, лоб был рассечен.
— Что случилось? — крикнул Дюрбен.
Никто ничего не знал толком. На праздник распустили почти всю охрану. Услышали несколько взрывов и увидели пламя. Напуганные сторожа кинулись туда. Но поздно. Кто-то из сторожей успел заметить удиравших людей в масках. Он сделал несколько предупредительных выстрелов, а потом дал очередь по убегавшим. В ответ тоже раздались выстрелы.
— Разыщите его! — приказал Дюрбен.
Это оказался охранник, прибывший на стройку издалека. Пуля задела ему плечо. Оно слегка кровоточило.
— Пустяки! — твердил он.
Что же он видел? Честно говоря, немного: какие-то тени. Когда раздался выстрел, он нагнулся.
— А какие тени?
Люди невысокого роста, в масках, с ружьями. Были у них лошади? Да, потом он услышал конский топот, удалявшийся в северном направлении. В другом конце стройки он тоже слышал выстрелы. Значит, было несколько групп, во всяком случае, так он считает.
— Идите, пусть вам перевяжут рану, — сказал Дюрбен.
— Да это пустяк, — упорно повторял охранник.
Мы провели на пожарище всю ночь. Дюрбен носился по стройке, отдавал распоряжения. Он был воистину вездесущ. Барак потушили быстро, остальные удалось отстоять от огня. Но с цистернами дело обстояло хуже. Они горели до утра, и из темноты постепенно проступали искореженные, дымящиеся куски листового железа. Измученные, мы безмолвно смотрели друг на друга, стирая со лба струйки пота.
Сквозь дым я заметил Элизабет, она стояла неподвижно, плотно сжав губы. На ней все еще было то самое белое платье, которое я видел накануне вечером в Сартане, и рядом с нашей перепачканной копотью, изодранной одеждой оно выглядело каким-то нереальным. Она подошла к Симону, они обменялись несколькими словами. Потом он прислонился к крылу машины и закурил сигарету. Рука его слегка дрожала. Он смотрел на пирамиды, белевшие в лучах восходящего солнца.
