Боб уснул в машине, наговорив разных слов, таких как «психастеник», «говноед», «этиолированная» и «поебень». Б. П. свернул с Сансета в парк Уилла Роджерса, просто осмотреться, поскольку чувствовал, что работа эта может оказаться недолгой и может понадобиться место для ночевки. При виде природы у него буквально потекли слюнки: народу мало, и холмы без конца. А при мысли о том, что здесь где-то рыщет пума, все эти многомиллионные виллы вдалеке показались крохотными, игрушечными. У пары йогов в их «убежище», как они его называли, никогда не останавливались гости, и местные удивлялись, зачем им два туалета.
До того как Боб уснул, Б. П. услышал кое-что из его прошлого, немного путаного и отдававшего выдумками. Боб сказал, что вначале собирался стать специалистом по настоящей старой литературе из Англии, преподавал в Ашленде на севере Висконсина, потом в Висконсинском университете у себя на родине в Мадисоне. Его жена, сын и дочь, студент и студентка, смертельно больны. От этого у Б. П. в горле встал ком, но через минуту Боб сказал, что сын — гимнаст в Большой десятке,[6] что дочь — бегунья, заняла высокое место в Чикагском марафоне, а жена занимается декоративным садоводством, у нее своя фирма. Б. П. пытался вообразить, как они надрываются из последних сил, пораженные смертельным недугом. И хотя они преуспевают, Боб считал своей обязанностью зарабатывать деньги, чтобы обеспечить им комфорт в их беспросветном будущем. За три лета Боб написал три детективных романа, очень удачно — о профессоре со Среднего Запада, который один среди всех людей ощущает истинное и всепроникающее зло мира. Последние несколько лет Боб наездами жил в Голливуде, зарабатывая колоссальные деньги для лечения своего гимнаста, бегуньи и деловой жены. Он предложил Б. П. спросить сколько, Б. П. спросил: «Сколько?» — и Боб сказал: «Больше тысячи в день» — непостижимая для Б. П. сумма. Однако именно в ней и в нынешней должности Боба — писатель — Б. П. почуял неладное. В школе у них был учитель, только что из Мичиганского университета, а не из учительских колледжей штата, как остальные, которые сильно его не любили за то, что чересчур умный. Этот молодой учитель знал, как устроено все на свете, и, главное, мог объяснить ученикам. Он снял на катушку фильм, проявил его, вставил в заводной аппарат и показал, как получается движущаяся картинка. Б. П. много лет был под впечатлением от этого показа, а учитель ни слова не сказал о том, что кто-то пишет фильм. И хотя Боб Дулат утверждал, что только придумывает истории для фильмов, пахло это подозрительно. К сожалению, любимого учителя застигли за баловством с Дебби Шварц во время лесного похода — с той самой, которая показывала за деньги. Ей тогда было пятнадцать лет, но во многих отношениях она была взрослее учителя. Ученики протестовали против его увольнения, но школьный совет был непреклонен. Бурый Пес и Дэвид Четыре Ноги приняли участие в бунте, набросав в калорифер в котельной собачьего дерьма и лимбургского сыра, после чего школу эвакуировали. Несколько лет спустя Б. П. услышал, что Дебби и любимый учитель поженились, живут в особняке под Сан-Франциско, и учитель придумал новые функции для компьютеров.
Пока они ехали к Малибу, Боб Дулат продолжал спать и даже храпел, выдувая неприятные пузыри. Б. П. подумал, что он, наверное, много работает: под глазами у него были мешки, и он дергался во сне, как дедушка после двух смен подряд — шестнадцати часов на лесопилке.
Б. П. был не совсем готов к одному из выдающихся переживаний своей жизни. Он следовал за медленно двигавшимся зеленым «крайслером», который вела дама с голубыми волосами, как вдруг после подъема перед ним открылся Тихий океан. Он съехал на узкую обочину, вылез и прислонился к капоту, сперва закрыв ладонями лицо и глядя между растопыренных пальцев, — впитать такую картину открытыми глазами было не под силу. Ему стало душно, как будто под грудиной застрял кусок угля, и по всему телу возникло легкое колотье, наподобие того, что бывает за несколько минут до близости с женщиной. Если бы он знал бетховенскую «Оду к радости», то услышал бы ее — бескрайний мятый голубовато-зеленый простор манил так, что душа говорила только на языке воды, забыв все остальное. Ему не терпелось потрогать воду руками, поэтому он запрыгнул в «таурус» и рванул с места, так что Боб Дулат приоткрыл глаз с равнодушным недоумением. Кто везет меня и какая разница? Я всю ночь не спал, надрывая то, что осталось у меня от сердца, — из-за актрисы притом. Коричневую машину ведет какой-то Бурый Пес.
В Малибу Б. П. поставил машину на почти пустой площадке перед рестораном и спустился на берег. Он стал на колени и пощупал воду — холоднее, чем думал, как майская в озере Верхнем. Волна окатила его туфли, восхитительное чувство, — ноги, не привыкшие к бетону, до сих пор горели после перехода из Кукамонги. Мимо прошла большая яхта, поручнями почти задевая воду. Б. П. помахал ей, и двое в желтых дождевиках помахали в ответ, что очень расположило его к человечеству. Он час просидел на берегу, совершенно позабыв о новой работе и наблюдая за морскими птицами, похожими на редких певчих ржанок, только покрупнее — наверняка родственники. В сознании его воцарилась мирная пустота, если не считать мысли о том, что вот он вернет себе медвежью шкуру и до того, как отправится в Мичиган на место преступления и, возможно, наказания, а лучше к северному берегу Онтарио, родственнику Верхнего полуострова, проведет пару ночей здесь, на берегу, завернувшись в медвежью шкуру, и еще пару ночей на горах, которые увидел в парке Уилла Роджерса. Конечно, там много табличек «Устраивать стоянки воспрещается», но в мире вообще развелось много табличек «воспрещается то да се», и, чтобы не задохнуться, стараешься не обращать на них внимания. На Верхнем полуострове они обычно продырявлены пулями — либо от возмущения, либо как удобные стрелковые мишени. В разгар сезона мошкары — в конце мая и в июне, когда комары и черные мухи, случается, надоедают, — Б. П. в ветреные ночи любил поспать на двадцатипятикилометровой пустынной береговой полосе озера Верхнего — каждый раз в другом месте, хотя порядок действий почти не менялся. Сначала он покупал буханку домашней выпечки у старой дамы, для которой заготавливал дрова, вылавливал несколько рыб, покупал шестерку пива, разводил костер из плавника, жарил рыбу со свиным салом в старой чугунной сковородке, ел ее с хлебом, солью и табаско[7] — бутылку его, обмотанную изолентой, чтобы не звякала о карманный нож, он всегда носил в армейской куртке. Приканчивал пиво в сумерках: здесь, на севере, в период около летнего солнцестояния они наступали поздно, часов в одиннадцать; отскребал сковороду песком, потом раздевался и отскребал себя в холодных волнах. Может забрести дама (хотя такого не случалось), а нехорошо, если ты грязный.
Когда он вернулся к машине и отпер ее, Боб Дулат еще спал и обильно потел, потому что машина уже раскалилась на утреннем солнце. Б. П. тронулся, но кондиционер издавал жуткие звуки и не работал, пришлось открыть все окна. Бобу снился плохой сон, он подвывал, махал руками, хватался за лицо. Сперва Б. П. растерялся и просто хотел бежать, но вместо этого решил включить погромче приемник. К счастью, он был настроен на мексиканскую станцию, и женский голос, полный страсти, лирические рыдания, сменявшиеся прекрасными высокими нотами, гармонировали с бессловесным, молчаливым простором океана, хотя Б. П. не думал на таком языке.
— Я никогда не был таким человеком, каким был раньше, — сказал Боб, открыв глаза. Он вытер лицо платком и поглядел на воду. — Когда умру, я исчезну в море. В горячем море.
— На лодке? — спросил Б. П., с легкой грустью вспоминая толчею волн на беспокойном озере Верхнем.
— Я не вправе уточнять. Выпьем пива. Эта блядская машина просто парилка. В гараже в Энсенаде какая-то сволочь украла какие-то детали кондиционера.
— Открываются только в одиннадцать, — сказал Б. П., успевший проверить дверь кафе после грез о пиве на берегу.
Он прошел за Бобом к служебному входу, где Боб забарабанил в дверь и дал малому в грязном белом поварском костюме двадцать долларов за два «текате». Б. П. с удовольствием выпил первое в жизни заграничное пиво, глядя на океан.
— Женская амброзия. Душок водорослей. Привкус сосков. И отчасти шины, — сказал Боб, пригубив вино.
— Ах ты Боб, толстый черт! — взвизгнула официантка, постукав его по котелку шариковой ручкой.
Первое пиво дало хороший разгон. Когда Боб заказал пять полных обедов с бутылками красного и белого вина, Б. П. решил, что он ждет гостей. Сам Б. П. держался мексиканского пива — отношения с вином у него оборвались в молодости, когда они с Дэвидом Четыре Ноги украли ящик «могендовида» и — не пропадать же зря — выпили целиком, отчего им стало плохо. Очень долгий обед потребовал семикратного пива — Б. П. всегда считал это идеальным числом. Боб тоже любил число семь и заметил, что заказал пять обедов, а не четыре, потому что нечетное число лучше четного. В нищенской молодости он поклялся, по его словам, никогда не есть плохого обеда, который портит настроение на весь день. Заказывая пять, ты сильно увеличиваешь шансы на то, что подадут что-нибудь приличное. Б. П. поднял вопрос о дороговизне этого обычая, и Боб ответил, что агент выторговал для него тысячу долларов в день — гроши по сравнению с тем, что получают некоторые актеры и актрисы.
