Мунро метод оценил высоко, но к решению пока не пришел. Он выяснит, есть ли возможность нанять одного-двух ассистентов, пообещал он, но напомнил Хоуп, что в поместье имелось пятьдесят три рощи и лесных массива, из которых пока было датировано только двенадцать.
Она прошла луг и по проселочной дороге двинулась в Кумб Херринг, маленькую деревню на территории поместья. Ее интересовал ров и длинный вал, тянувшийся до конца деревни: их археолог интерпретировал его как часть ограждения вокруг оленьего заповедника начала семнадцатого века. С датировкой изгороди на валу были проблемы, она почти сплошь состояла из боярышника. Для эксперимента Хоуп применила к ней куманичный тест и обнаружила десять подвидов. В результате она пришла к выводу, что ров и вал были частью постройки, существенно более древней, чем олений заповедник: возможно, это была старая граница прихода или имения или даже могильная насыпь. Когда она высказала это предположение их археологу Уинфриту, человеку с бледным, узким лицом и безвольным подбородком, тот чуть не вышел из себя. Он напомнил ей, что потратил несколько месяцев на реконструкцию границ и вычерчивание планов оленьего заповедника, и объявил, что «из-за какого-то пучка колючек» свои карты переделывать не намерен. Она хотела применить куманичный тест к еще нескольким тридцатиметровым отрезкам изгороди и припереть его к стенке этими доказательствами.
Она прошла через деревню и двинулась дальше по похожей на широкую, глубокую колею скотопрогонной дороге, которая вела к поселку Ист Неп, где стоял ее дом. День был холодный даже для сентября, дул резкий восточный ветер, небо было сплошь покрыто тяжелыми, низкими, плотно сомкнутыми тучами. Она по откосу поднялась с дороги, взобралась на приступку[11] и через заросли лещины напрямую двинулась ко рву и валу, о которых шел спор.
Она отмерила свой первый тридцатиметровый участок изгороди и секаторами начала срезать многочисленные побеги куманики, в изобилии росшей среди боярышника, под вязами. Она работала упорно и внимательно, складывала образцы в пластиковые мешки, прикрепляла к ним этикетки. Ветер ворошил ей волосы, ноздри щекотал сырой дух земли и прелых, разворошенных ее шагами листьев, от изгороди шел запах пыли, зелени и свежесрезанных веток.
Она сорвала ягоду куманики и съела, остро ощутив кислый, винный вкус. У себя над головой она слышала пение птиц и неумолчный шелест вязов, чьи листья сотрясал и бросал друг на друга ветер. В просветах между ветвями боярышника она различала смутные очертания известковых холмов и скорее угадывала, чем видела ледяную воду Ла-Манша. У нее за спиной простирался Дорсет. Его покатые холмы, поля и леса, неглубокие долины с фермами и деревнями. Мысли ее были спокойны и сосредоточены на работе, и она особенно сильно, всеми пятью чувствами воспринимала окружающий мир, когда склонялась к изгороди из боярышника, среди ландшафта, который знала, как ни один в жизни. Неудивительно, что она любила свое дело, подумала она и с чувством вины мысленно добавила — неудивительно, что почти не вспоминала о Джоне.
Их офис находился в помещении конюшни поместья Неп, в длинной чердачной комнате над денниками. Участники проекта встречались в нем по пятницам, и каждый отчитывался о проделанной работе. Собрания вел Мунро, неизменно дипломатичный и мягкий. Хоуп немного опоздала, они с Уинфритом ее уже ждали. Она отдала почвоведу Мунро собранные ею образцы грунта и села за круглый стол. Уинфрит приехал на эту встречу из Эксетера, где проводил сейчас большую часть времени, работая с их историком, дамой по фамилии Брутон-Кросс, с которой Хоуп виделась нечасто. Из всех троих участников проекта она чаще всего общалась с Мунро, который контролировал и сопоставлял результаты трудов всей группы. Фактически с понедельника до пятницы она работала совершенно самостоятельно. Мунро звонил ей вечером, если хотел сказать что-нибудь важное. Собрание длилось обычные полчаса, после него Уинфрит сразу сел в машину и уехал в Эксетер. Мунро налил ей еще чашку кофе.
— Вы где будете в субботу, Хоуп? — спросил он. — Мы с Марджори подумали, а вдруг вам…
— К сожалению, не смогу. Я еду в Лондон, — поспешила ответить она, стараясь, чтобы в ее голосе не слышалось облегчения. Она один раз ужинала с Грехемом и Марджори Мунро в их маленьком коттедже в Вест Лалворте, и с нее хватило. Вымученная беседа за безалкогольной трапезой тянулась целую вечность. Крошечная рюмочка шерри, которую ей предложили и которую она выпила, оказалась единственной спиртосодержащей компонентой этого приема. Пока Хоуп с трудом одолевала фирменное мясо, которое Марджори тушила в горшочках (секрет приготовления выдавался с радостью и по первому требованию), ей так нестерпимо захотелось выпить, что под надуманным предлогом — грипп, вот-вот разболеюсь — она сбежала, не досидев до кофе, и торопливо зашагала в ближайшую пивную, чтобы успеть до закрытия.
— Жаль, — искренне сказал Мунро. — Марджори очень хотелось познакомиться с Джоном.
— Ну, он еще приедет, — уклончиво ответила Хоуп. — Я вас непременно предупрежу заранее.
— Передайте от меня привет столичному смогу, — сказал Мунро.
— Что-что?
— Передайте от меня…
— Да. Разумеется.
Она вернулась в Ист Неп, сложила сумку, приняла ванну и отправилась на станцию в Эксетер.
В поезде она пила пиво и смотрела в окно, как сумерки ложатся на знакомый пейзаж. Она заметила, что с каждым отъездом из Непа все больше по нему скучает. Останься она там, она бы работала все выходные. Ей не нужен был отдых: эти поездки в Лондон становились чем-то вроде повинности. И ее все больше раздражал сам город с его шумом и грязью. Она подлила себе пива в пластмассовый стаканчик. Но что-то не так, сказала она себе: она должна была бы испытывать больше радости при мысли о встрече с Джоном.
В субботу утром Джон сидел на кухне и смотрел в окно на башни Музея естественной истории, возвышавшиеся над остроконечными крышами и трубами Кенсингтона. Он наромко прищелкивал языком и постукивал указательным пальцем по подбородку.
Хоуп следила за ним, глядя поверх газеты. Он занимался этим уже минут десять: смотрел в окно и щелкал языком.
— Не хочешь днем пойти в кино? — спросила она, твердо решив не раздражаться.
— Нет, не смогу. Иду в колледж. У меня заказано машинное время.
Хоуп заставила себя поискать разумный компромисс: «И сколько времени ты там пробудешь?»
— Вернусь… — Он обернулся и посмотрел на нее. Потом задрал голову, прикидывая, — вечером. Не поздно. Если все пойдет нормально.
— О'кей. — Она встала, надела плащ, взяла сумочку. — Я пошла. Схожу куда-нибудь.
— Отлично. Вечером увидимся. — Он снова смотрел на башни Музея естественной истории.
Воскресенье прошло получше. Они отправились на ленч к приятелям Джона по колледжу, Богдану и Дженни Левкович. Он был полный светловолосый поляк, Дженни — англичанка, миниатюрная и незаметная. Они жили в Патни, у них было двое детей, еще маленьких. Во время ленча Джон был очень оживлен и забавно злословил об их с Богданом коллегах.
Богдан был физиком. По дороге на ленч Джон сказал, что, несмотря на это, уважает его интеллект.
— Такое, — добавил он, — редко со мной бывает. Обычно мне жаль тратить время на физиков.
— Почему? — спросила Хоуп; ее отчасти интересовал вопрос, где на его шкале оценок находятся экологи, датирующие живые изгороди в Дорсете.
— Почему?! Да потому, что в большинстве своем они не хотят признать, что все, что они делают, завязано на математике. Они думают, что занимаются чем-то великим на своих дорогих установках, чем-то мирового значения. А на самом деле все это математика.
Они ехали по Фулем Пэлес Роуд к мосту Патни. Хоуп высунулась из окна, заглядевшись на деревья в Бишопс парке. Солнце сияло, конские каштаны только начинали желтеть. Она подумала о работе, которую предстояло сделать в лесах и рощицах Непа, ей захотелось оказаться там. Впервые она испытала легкую жалость к Джону и его стерильному, безвоздушному миру совершенных абстракций.
— Ты не думаешь, что это ребячество? — спросила она.
— Что именно?
— Ну, все это… Моя наука лучше твоей. Так тебя, так тебя…
Джон улыбнулся. «Спроси Богдана. Если он не захочет кривить душой, то подтвердит, что я прав».
Этим вечером они занимались любовью.
— Ты — трудный тип, — сказала она, целуя его длинный нос.
— Я знаю, — ответил он, — а про тебя такого не скажешь. Иначе мы были бы в глубокой заднице.
— Да.
Он скользнул рукой по ее животу, на мгновение задержавшись на талии, и вверх по ребрам; накрыл ладонью грудь.
— Сплошные кости и острые углы, — он откинул простыню. — Эй, у тебя груди стали меньше.
— Да, я уже не толстая.
