Поднявшись по Шильнаден, Ланг обернулся и взглянул на Маннергеймвэген. Дул холодный и резкий северный ветер, на крыше «Стокманна» бились три флага, уже стемнело, но небо все еще было белое, как молоко. Лангу была знакома эта картина: он всегда считал, что красота его города холодная и равнодушная, он знал, что если когда-нибудь уедет отсюда, то запомнит Гельсингфорс именно таким — с одинокими флагами и ветром, пронизывающим до костей даже в разгар лета, во время белых ночей.
Через несколько минут Ланг пересек Бангатан и пошел по Шеппаребринкен в сторону Фемкантен. Он свернул налево и зашагал по Скарпшюттегатан навстречу резкому ветру. В центре, несмотря на холод, толпился народ, но его улица была почти безлюдна — за исключением одинокого ночного гуляки в спортивных брюках и толстовке, стоявшего возле витрины букинистического магазина. Магазинчик был так себе, и Лангу захотелось узнать, что могло заинтересовать незнакомца. Но он прошел мимо молча, на расстоянии вытянутой руки, и только через несколько шагов услышал, как мужчина прошипел: «Здорово, Ланг, я тебя ждал!» Это был Марко. Ланг содрогнулся от ужаса, но поборол в себе желание убежать. Он остановился и обернулся.
— Чего ты хочешь от меня, Марко? — глухо спросил он.
— Ты уже повторяешься, а ведь мы так редко видимся! — весело сказал Марко. — Давай выпьем. Я угощаю! А то, может, пригласишь к себе на стаканчик грога? Ты же где-то тут живешь, недалеко?
— Уж лучше притащить домой скорпиона, — тихо прорычал Ланг. — По крайней мере, знаешь, чего от него ждать.
Ланг надеялся, что Марко не видит, как он напуган, и старался говорить как можно сдержаннее:
— Куда ты хочешь пойти?
Марко равнодушно пожал плечами.
— В «Максиль»? — предложил он.
— Нет, — ответил Ланг, — только не в этот аквариум.
— Ты хочешь сказать, что тебе стыдно показаться там в моем обществе? — усмехнулся Марко.
— Можешь думать, что хочешь, — устало ответил Ланг и зашагал в сторону Фемкантен.
Марко шел рядом.
— Как отдохнул? — спросил он светским тоном.
— Ты о чем? — пробормотал Ланг.
— Ну как же, на Саймене, — сказал Марко.
— Так себе, — ответил Ланг. — Можно подумать, ты этого не знал.
Они спустились в погребок «Темпелли» на углу Ульрикасборгсгатан и Хётбергсгатан. Просидели там почти час, до самого закрытия. Марко признался, что следит за Лангом с самой его первой ночи у Сариты. Он спросил, помнит ли Ланг, как в тот вечер, почти два года назад, он прошел мимо, когда Ланг стоял перед подъездом Сариты и ждал, чтобы его впустили. Они тогда посмотрели друг другу в глаза — неужели Ланг забыл? Ланг напряг свою память. Он помнил, что лето было холодное, холоднее нынешнего. Помнил, что в тот вечер оставил машину дома и поехал на трамвае, хотя переживал, что люди узнают его и таращатся во все глаза. Он помнил, что мысли о Сарите, как наваждение, преследовали его, он не мог забыть ее впалый пупок, который поднимался и опускался при дыхании, пока она спала у него на диване. Но он совершенно не помнил, чтобы хоть кто-нибудь стоял возле дома Сариты. Ланг сказал об этом Марко. Тот сделал глоток пива и задумчиво произнес:
— Однажды прошлой зимой я стоял у Сариты на лестнице и видел, как вы обнимались, даже не закрыв дверь. Это было красиво. Настоящая идиллия. А потом ты сменил замок, Ланг. Нехорошо с твоей стороны.
Ланг безуспешно попытался поймать его взгляд.
— Зачем ты это делаешь, Марко? — спросил Ланг. — Почему ты так поступаешь?
Марко посмотрел прямо перед собой и ответил:
— Все очень просто, Ланг. Я себя не обманываю, как ты.
Следующий час они провели в пивнушке на Стура-Робертсгатан — когда Ланг рассказывал мне об этой ночи, он не мог вспомнить название заведения, — а около трех оказались в битком набитом баре «Лост энд Фаунд». В пьяном угаре Ланг подумал, что вот они с Марко враги и соперники, а после этой ночи в городе пойдут слухи, будто Ланг — тайный гомосексуалист и встречается с молодым мужчиной. В ту же секунду, как Ланг подумал это, Марко улыбнулся и сказал:
— Поскольку здесь все считают нас педиками и явно интересуются нами, а ты человек известный, то давай, как и полагается педикам, пойдем к тебе. Выпивка у тебя наверняка найдется. Я тебя не изнасилую, обещаю.
— Слушай, Марко, я не дурак. Что у тебя в кармане — стилет? Складной нож? А может, пистолет?
— Ничего, — спокойно ответил Марко. — Если 6 я хотел тебя убить, я бы сделал это голыми руками. И уже давно.
Позже Ланг будет часто вспоминать и даже напишет мне из тюрьмы, что он все время боялся Марко, при том, что Рауно Мерио совершенно не вызывал у него страха, хотя мог раздавить его, как клопа. Ланг, разумеется, и сам понимал, почему, несмотря на то что был выше среднего роста и довольно крепкого телосложения, он всегда боялся именно физического насилия, а не психологического, социального или экономического. Уже под утро, пока он на кухне готовил выпивку и закуску, а Марко был в гостиной и разглядывал его библиотеку и коллекцию дисков, Ланг вдруг вспомнил один зимний вечер много лет назад. Это случилось в квартире, где он жил со своей второй женой. Юхану тогда уже исполнилось тринадцать или четырнадцать, и у него был свой ключ от квартиры. Ланг рано пришел домой и застал сына и нескольких его друзей в полутемной гостиной. Они сидели на диване, развалившись, и было что-то новое, что-то пугающее в порывистых движениях уже вытянувшихся, но неразвитых тел и в едва слышных словах приветствия, которые донеслись из глубины гостиной. Несмотря на присутствие сына, Ланг испугался, потому что неожиданно почуял нечто первобытное, с примесью тестостерона, — в этом было и недавнее осознание собственной территории, и только что пробудившееся желание. Сейчас, вспомнив Юхана и его друзей, Ланг понял, как он обманывался относительно Марко. Ланг полагал, что по части интеллекта превосходит своего соперника, а потому все время, несмотря на страх, упорно считал Марко ребенком или незрелым юнцом, в котором еще играют гормоны, своенравным и несносным, но, по сути своей, незрелым и безобидным. И только теперь Ланг увидел, что Марко — взрослый мужчина, к тому же умный, опытный и расчетливый.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что я себя обманываю? — спросил Ланг, входя в гостиную с подносом, на котором стояли бутылки, стаканы, лед и чипсы. Марко устроился на диване, а Ланг, разлив виски по стаканам, сел в кресло напротив. Марко наклонился, взял несколько кубиков льда и бросил их в стакан. Разлался характерный хлюпающий звук.
— Внутри у каждого из нас темно, — сказал Марко. — Я просто думаю, что ты из тех, кто старается произвести хорошее впечатление, но внутри у тебя темнее, чем у многих.
Он сделал глоток и, когда Ланг ничего не ответил, продолжил:
— Такие люди, как ты, Ланг, обычно трусливы. Надо не бояться быть жестоким, чтобы узнать, кто ты есть на самом деле. А иначе ты знаешь о себе не все.
Ланг хотел ответить Марко так же, как ответил Мерио тогда, в мае: что быть прытким, решительным и жестоким — безумие и надо шаг за шагом освобождаться от своей жестокости. Но он не смог выдавить из себя ни слова и промолчал, вероятно, потому, что боялся непредсказуемости Марко, его напора, его мощи, нерастраченной силы. Ланга захлестнула волна страха, и он лишь беспомощно покачал головой.
— В каждом из нас по-прежнему сидит дикий зверь, — нарушил молчание Марко. — По сути, мы поступаем так же, как наши предки при встрече с саблезубым тигром. Нет ничего загадочного в человеке, который убивает, спасая свою жизнь.
Ланг посмотрел в серые глаза Марко и заметил, что взгляд у него уже не безразличный, а горящий и живой. Внезапно, против своей воли, он согласился с этим молодым человеком, сидевшим напротив него, и сразу догадался почему: порой мы чувствуем парадоксальную общность с оппонентами, которые задаются теми же ключевыми вопросами, что и мы сами, но испытываем смертельную скуку в кругу единомышленников, вторящих нашим ответам.
— Неужели ты не можешь оставить нас в покое? Неужели не можешь дать нам шанс? — сказал Ланг, глядя на Марко в упор.
— Нет, — ответил Марко. — Не могу. Я твоя тень, Ланг. Тебе от меня никуда не деться.
Ланг опустил глаза и тихо произнес:
— Уходи. Допивай и уходи.
К его удивлению, Марко не стал возражать: одним глотком он осушил стакан, натянул толстовку и, не говоря ни слова, вышел. Только когда Ланг услышал, как хлопнула дверь и шаги Марко, удаляясь, постепенно стихли, он расслабился, и тело его сотрясла невольная дрожь.
Спустя неделю Ланг и Сарита отправились по горящей путевке в Рим. Путевку заказал Ланг, он же и оплатил путешествие. Возможно, рассуждал он потом, это была отчаянная попытка забыть о Марко и остаться с Саритой наедине. Правда, началось путешествие неудачно. Ланг не любил летать — он говорил, что не может заставить себя пристегнуться и беспомощно сидеть в кресле на высоте десять тысяч метров, в жестянке, похожей на сигарный футляр и заправленной тоннами горючего. Отвратительнее всего было ощущение тесноты, которое превращало его в мертвый груз, несущийся с нечеловеческой скоростью под действием неподвластной ему безумной силы: сидя в самолете, Лангу всегда очень хотелось бежать, он не мог сидеть спокойно, он хотел сам развивать скорость. На этот раз самолет трясло больше, чем обычно, и, когда они пролетали над Центральной Европой, Ланг поделился своими размышлениями с Саритой, сидевшей у окна. Но она лишь улыбнулась, покачала головой и поглядела в окно: Сарита обожала летать.
