Жизнь Катина обрела уютное постоянство. С работы, которая совсем уже перестала ее удручать, пешком — нужно дышать свежим воздухом! — мимо старокозловских дровяных избушек, мимо дома-музея Лобачевского к пятиэтажкам из белесого кирпича, в продмаг с манящим названием «Ням-Ням» — и домой, скорее, чтобы успеть к восьми часам.
Что там эти жалкие сорок минут! В тюрьме свидания дольше… Но Кате даже нравилось немного страдать; ее нынешняя роль — между Богоматерью и женой декабриста — была для нее нежданным даром, столпом света в темном козловском царстве.
Все снова перевернулось с ног на голову через четыре месяца.
* * *
Прятать округлившийся животик делалось все сложнее. Катя, собиравшаяся сначала в Чебоксары за одеждой попросторнее, севшая уже было на рейсовый автобус, взбрыкнула и выскочила на улицу в последний миг. А почему она, собственно, должна скрывать свою беременность? Да, она запретна, но ничего постыдного в ней нет. А тайна, которую Катю просил блюсти ее возлюбленный, заключалась не в самом зачатии, а только в том, как и от кого оно случилось.
Пусть говорят! Пусть завидуют!
На другой день накрасилась поярче и зацокала на маслодавильный.
Ворвалась свежим ветром через проходную в раздевалку, лязгнула вызывающе дверцей шкафчика, стянула через голову кофточку и встала, как голая Зоя Космодемьянская под бесстыжими взглядами эсэсовцев — отрешенная, гордая. Судите!
— Ой, девки, надо же! Еще одна! — прыснула Марина.
— Эпидемия прямо! — поддержала ее Алина.
Катя испуганно, оскорбленно осмотрелась. И увидела… Раздетой по пояс, горделиво уперев руки в боки, стояла не она одна. И у Наташи-хохлушки, и у Таньки из микрорайона были животы. Алина и Марина, хоть сами и смеялись над остальными, на людях снимать просторные комбинезоны не спешили.
— От кого это вы все? — остолбенело спросила она.
— Я в Чебоксарах… Парень у меня… — опустила глаза Наташа.
— А тебе-то что? — бросила Танька.
— Да нет… Девчонки… Я только рада…
— А сама от кого успела? — Танька перешла в контратаку.
— Не могу сказать… Секрет, — Катя укрылась в шкафчике.
— Ну секрет и секрет, — вопреки Катиным ожиданиям отстала от нее Танька. — Тут у всех секреты. Секретное предприятие у нас тут.
И получилось как-то, что Катя со своей загадочной беременностью вдруг оказалась никому не нужна и особо даже не интересна. Каждая — каждая! — из ее товарок вышагивала так же горделиво, как она, и каждая выпячивала свою значимость с точно той же готовностью…
В последние месяцы Катя была слишком погружена в себя, слишком увлечена своим невероятным приключением, чтобы обратить на это внимание. Но теперь… Так вот почему прекратились ежемесячные предменструальные баталии в цехах маслодавильного! Луна больше не имела силы над душами этих женщин… Ее зловещую магию перебило волшебство любви.
Но от кого? Катя все еще не понимала.
Настоящий скандал случился еще через неделю.
Все в той же раздевалке маслодавильного, стаскивая с себя рабочий комбинезон, Катя вдруг ткнулась взглядом в нутро соседского шкафчика, бесстыже распахнутого.
На изнанке дверцы был аккуратно приклеен портрет Национального Лидера России, любовно вырезанный из «Комсомолки» и убранный в полиэтиленовый пакетик-файл из писчебумажного магазина. Танькин шкаф…
У Кати заложило уши. Густая кровь толклась в висках, руки дрожали крупно, перед глазами роились огненные снежинки. Она неслышно позвала Его, села на скамейку… Потом собралась с духом, шагнула к Таньке и залепила ей пощечину.
— Сука! — истошно выкрикнула она.
— Ты что, дура?! — Танька откинула ее назад.
— Девочки, что с вами? — тревожно засипела бригадир.
— Какого черта ты его к себе налепила? — всхипнула Катя.
— Ах ты, проглядь ты такая! — мигом озверела Танька. — А ты думала, он чей?
— Девочки! — коренастая бригадир втиснулась между двух вопящих фурий, попыталась развести их, но запнулась о скамью и рухнула на пол.
Из ее кожаной сумки веером разлетелись кумачового цвета губная помада, мелочь, прокладки, портмоне и совсем уж неожиданно портретик Национального Лидера в милой рамочке с цветочками и котятами, в каких обычно ставят мамы на рабочий стол фотоснимки своих малышей.
— И ты?! — рассвирипела Катя. — Это заговор, что ли?!
— А что тут такого? — утерлась бригадир. — Работящий он. Непьющий!
— Ой, девоньки, а мне он снится… — покраснела Наташа-хохлушка.
— Да вона! — Танька схватила со стола «Комсомолку». — Опрос провели! По опросу, две трети женщин в стране хотя бы раз во сне видели, как сексом с ним занимаются!
— Это что же… — Катя попятилась, упала обессиленно на скамейку. — Что же это…
— Да брось ты, Родина! — вздохнула вдруг Танька. — Что тут такого-то… Ну, снится тебе, что тебя Национальный Лидер кроет. Так ведь недолюб-то какой накоплен!
— А детки-то от кого? — прошептала Катя, осторожно поглаживая живот.
— Да хоть от кого, — Танька отвернулась.
К остановке подкатил белый «пазик». Катя забралась внутрь, уселась поближе к водительскому месту — разглядывать унылый козловский пейзаж. Сердце екнуло — у водителя на лобовое был наклеен маленький лидерский портетик. И Катя вдруг вспомнила, что полгода назад, когда ходила на прием к заместителю мэра Козловки, у той портрет вообще во всю стену висел. И в милицейской сторожке вроде где-то имелось…
А потом автобусик вырулил на единственную в Козловке площадь, на которой, помимо торгового дома «Уют» была еще и другая достопримечательность — два настоящих билборда. И на обоих приезжие рабочие нежно разглаживали огромные плакаты. С обоих на Катю ласково щурился Национальный Лидер.
«Россия! Я люблю тебя!» — гласили огромные белые буквы на одном. В уголочке плакатов маячил логотип Партии. «Мы в Вас верим!» — клялся второй билборд, с логотипом РПЦ.
Катя перекрестилась и улыбнулась Ему сквозь слезы.
Дома она включила телевизор и под его успокоительный бубнеж задремала.
«…Hовая демографическая программа национального лидера совместно с Русской православной церковью…» — шептал ящик.
— Там осадок какой-то, — прищурился Сергей Ильич.
— А что вы хотите? — продавщица скрестила руки. — Самую дешевую берете.
— Реально, Ильич, — примирительно пискнул Славик из второго подъезда. — Ты этикетку читай. «Народная»! По названию уже все ясно…
— Хочу знать, чем поят народ, — Сергей Ильич свирепо втянул сопли и харкнул себе под ноги. — Требую правды.
— Можете не брать, — обиженно сказала продавщица. — Очень надо. Жрите денатурат и ностальгируйте.
— Ильич, да с донышка можно и не допивать… — облизнулся Славик из второго.
— Это принципиальный вопрос, — возразил Сергей Ильич, подтягивая синие синтетические штаны, спадающие с поджарых ягодиц. — Держат нас здесь за быдло или нет.
— Ой, да нужны вы… — начала продавщица, но потом махнула рукой. — Это добавка. Березовый витамин. Взболтайте и глотайте.
Не нокаут, конечно, но по очкам победу Сергею Ильичу можно было засчитать. Славик кинул на товарища взгляд, полный мольбы: похмелиться надо было срочно. Тот, сам уже на пределе, сухо кивнул продавщице, давая понять, что ее объяснения приняты и найдены удовлетворительными.
— Сто рублей, — манерно сказала она.
— Дайте две, — решительно и хрипло произнес Сергей Ильич.
Через мгновенье бутылки задорными бубенцами уже позвякивали в черном полиэтиленовом пакете.
Славик просто вслушивался в их медовый перезвон, потел и сглатывал, а Ильич все не мог успокоиться.
— А я, может, не хочу, чтобы она нас алкашами какими-нибудь считала, — бухтел он, торопливо хромая к подъезду белой пятиэтажки. — Ну берем мы самую дешевую, и что? Можно теперь нам паленую пихать? Я специально вторую бутылку сразу взял — пусть не думает, что мы в средствах ограничены.
— Гордый ты, Ильич, — кивнул ему Славик, разлепляя запекшиеся губы. — И дальновидный. Пойдем, может, сосисок молочных купим?
— Ну их, — отмахнулся Сергей Ильич. — Отвлекать будут.
Расположившись с удобством на подоконнике в лестничном пролете между вторым и третьим этажами, они развернули газету с кроссвордом и выставили на эту импровизированную скатерть обе бутылки. Натюрморт вышел совсем сиротливый, и Славик, теряющий уже сознание, не выдержал.
— Что же мы, Ильич, как эти-то? — выдохнул он. — Как не люди? Давай я в ларек хоть за «Педигрипалом» сбегаю.
— Только бери в печеньках, — сдался Сергей Ильич. — Консервы дорогие.
Славик покатился вниз по лестнице, а Сергей Ильич взял бутылку и поднес ее к глазам, пуская внутрь сосуда лезущие сквозь заплеванное оконное стекло красные солнечные лучи. Встряхнул и зачарованно, как ребенок, играющий с прозрачным шаром, в котором заключена крошечная избушка и настоящий снежный буран, принялся наблюдать за вихрем из еле заметных хлопьев, закружившихся в магическом водочном кристалле.
