Что Он находил во всем этом выдающегося, бог весть. Но, бесспорно, старину Оззи он очень уважал. Уважал также «Iron Maiden» и «Black Sabbath» и покупал все футболки с их изображениями, какие встречал. А вот их альбомов было у него немного. Семь-восемь, не больше, и слушал он их редко.
На самом деле такую музыку Миммо терпеть не мог.
Слишком много шума (то ли дело Амедео Минги). В исполнителях тяжелого металла его восхищали прежде всего внешний вид, образ жизни и то, что «они просто чокнутые, им на все плевать, они даже играть не умеют, а все равно у них куча женщин, мотоциклов, деньги гребут лопатой и все ломают. Черт, они крутые…»
Второй его навязчивой идей были спортивные мотоциклы.
Он знал наизусть мотоежегодник. Марки, модели, объем двигателей, цены. Благодаря неимоверным усилиям и экономии, сделавшись почти аскетом на два года, он купил подержанный «КТМ 300». Старую развалюху с двухтактным двигателем, которая без меры жрала бензин и ломалась по два раза на дню. На те деньги, которые Миммо потратил на запчасти, он мог бы купить себе три новых мотоцикла. Пару раз он даже принял участие в гонках. Это была катастрофа. В первый раз он сломал вилку мотоцикла, во второй — ногу.
Третьей его навязчивой идеей была Патриция Лория. Патти. Его девушка. «Однозначно самая красивая в Искьяно Скало». В некотором смысле он был прав, фигура у Патти была выдающаяся. Высокая, гибкая, она обладала «выразительной, просто зовущей попой». Воистину так.
Единственная проблема заключалась в ее жутком лице. Лоб был сплошь усеян прыщами. Кожа, изрытая кавернами, походила на лунную поверхность, как она выглядит на фотографиях. Патриция наносила на лицо лечебный гель от прыщей, пользовалась разными гомеопатическими средствами, мазями из лечебных трав, но ничего не помогало, ее акне, казалось, этими снадобьями и питаются. После лечения она становилась еще более прыщавой, чем была до него. Глазки у нее были маленькие и страшно близко посаженные, а нос весь испещрен черными точками.
Но Миммо, казалось, этого не замечал. Он от нее млел. Для него она была самой прекрасной, и важно было только это. Он божился, что однажды она вылечится от прыщей и «заткнет за пояс» даже Ким Бейсингер.
Патриции исполнилось двадцать два года, она работала продавщицей, но мечтала стать воспитательницей детского сада. Характер у нее был сильный и решительный. И она вертела бедным Миммо как хотела.
А теперь мы переходим к последней навязчивой идее, самой худшей. К Аляске.
Некий Фабио Турок, хвастун, уверявший, будто объехал весь мир в одиночку на парусной лодке, а в действительности вышедший из Порто Эрколе и добравшийся только до Стромболи, где закупился индийской одеждой и футболками с Джимом Моррисоном, однажды вечером в пивной у маяка в Орбано подошел к Миммо, раскрутил его на выпивку и сигареты и рассказал ему об Аляске.
— Понимаешь, Аляска — это перемены. Ты туда едешь, в этот адский холод, и меняешься. Садишься в Анкоридже на траулер компании «Финдус» и плывешь к Северному полюсу ловить рыбу. И там ты торчишь семь-восемь месяцев, если не все двадцать, не сходя с судна. Ловится в основном треска. На корабле японские инструкторы, специалисты по разделке живой рыбы. Они тебя учат делать рыбные палочки, потому что все палочки «Финдус» делаются вручную. Потом ты их укладываешь в ящики и ставишь в холодильные камеры…
— А когда их обваливают в сухарях? — перебил его Миммо.
— Потом, на материке, какая разница? — Хвастун притих, но продолжил свои излияния тоном гуру. — На корабле народ со всего мира. Эскимосы, финны, русские, даже корейцы. Заработать там можно кучу денег. Озолотиться просто. Пара лет там — и сможешь купить бунгало на острове Пасхи.
Миммо наивно поинтересовался, почему там столько платят.
— Почему? Потому что эта работа тебя ломает. Нужно иметь железный характер, чтобы работать при минус тридцати. При такой температуре глаза замерзают. Во всем мире, кроме эскимосов и японцев, всего три-четыре тысячи человек могу работать в таких собачьих условиях. Владельцы рыболовных судов это знают. Они тебе дают подписать контракт, в котором значится, что если ты не отработаешь все шесть месяцев, тебе ни гроша не заплатят. Знаешь, сколько людей туда нанимались, а через три дня улетали назад на вертолетах? Куча. Там с ума сойти можно. Нужно быть крепким, иметь носорожью шкуру… Конечно, если ты продержишься, это здорово. Там такие краски, каких нигде больше в мире не увидишь…
Миммо отнесся к этому слишком серьезно. Ничего смешного в этом не было.
А ведь Турок прав, могла случиться настоящая перемена в его жизни. И Миммо не сомневался, что у него-то уж точно носорожья шкура, он убедился в этом не однажды, бродя в утренние заморозки с овцами.
Надо было только доказать это.
Да, он чувствовал, что создан для рыбалки в открытом море, для арктических морей, где ночью светит солнце.
К тому же он просто не мог больше жить с родителями, каждый раз, возвращаясь домой, он думал, что с ума сойдет. Он запирался в комнате, лишь бы не быть рядом с отцом, но по-прежнему чувствовал, что присутствие этого ублюдка просачивается сквозь стены, как смертельный яд.
Как же он его ненавидел! Он сам точно не знал, как сильно он его ненавидит. Эта мучительная ненависть причиняла ему боль, эта злоба отравляла его существование постоянно, не покидая его ни на миг, он научился существовать с ней, но наделся, что сможет покончить с ней в один прекрасный день — в тот день, когда уедет из родительского дома.
Уедет.
Да, уедет. Далеко.
Между ним и отцом должен был расстилаться как минимум океан, чтобы он смог почувствовать себя наконец свободным.
Отец только и знал, что указывать ему, говорить, что он ни на что не годен, дурак бесхребетный, даже за четырьмя овцами уследить не может, что он одевается как идиот и что если он хочет, может катиться, потому что никто его не держит.
Но почему он не уходил, почему продолжал губить свою жизнь рядом с человеком, которого ненавидел?
Потому что он ждал подходящего случая.
И подходящим случаем была Аляска.
Сколько раз в поле он мечтал о том, как скажет об этом отцу. «Я еду на Аляску. Мне здесь больше не нравится. Извини, если я не был таким сыном, который был тебе нужен, но и ты не был отцом, который нужен мне. Прощай». С каким удовольствием он сказал бы это! Да, именно это. Поцеловал бы мать, брата и уехал.
Единственной проблемой был билет. Он стоил кучу денег. Когда он зашел спросить в туристическое агентство, девушка за стойкой посмотрела на него как на чокнутого, а потом, через четверть часа подсчетов, выдала цену.
Три миллиона двести тысяч лир.
Однако, сумма!
Именно об этом он и думал, когда услышал, как в комнату входит брат.
— Пьетро, я тебе должен кое-что сказать…
— Я думал, ты спишь.
— Нет, я думаю.
— А…
— У меня хорошие новости про Аляску. У меня есть одна мысль, как достать денег.
— Какая?
— Слушай. Ты мог бы попросить у родителей Глории, твоей подружки. У нее отец директор банка, а мать всю эту землю в наследство получила. Им бы ничего не стоило мне дать в долг, и я мог бы уехать. А потом, с первого заработка, я бы вернул, сразу, понятно?
— Да.
Пьетро свернулся клубочком, спрятав руки между ног: постель была ледяной.
— Это будет краткосрочная ссуда. Только вот я их не слишком хорошо знаю, так что тебе придется попросить синьора Челани… Ты его хорошо знаешь. Так будет лучше. Челани тебя любят как сына. Что скажешь, а?
37
Не нравилось ему все это.
Прежде всего, он стеснялся. «Я хотел бы вас попросить об одолжении: мой брат…»
Нет.
Нехорошо так просить в долг, это вроде как милостыню просишь. Да и отец уже взял кредит в банке синьора Челани. К тому же он совершенно не уверен (но этого он ему бы и под страхом смерти не сказал), что Миммо ему эти деньги вернет. Ему казалось неправильным, да, именно так — неправильным, — что его брат каждый раз пытается решить свои проблемы за чужой счет. Как если бы граф Монте-Кристо, вместо того чтобы надрываться, копая подземный ход ложкой, обнаружил, что ключ от камеры у него под кроватью, а вся стража спит. Деньги он сам себе должен заработать, тогда и правда было бы здорово, и, как обычно Миммо говорит, «отец бы заткнулся».
Кроме того, ему совершенно не хотелось, чтобы Миммо уезжал на Аляску.
Он тогда останется совсем один.
— Ну, что ты думаешь?
— Не знаю, — нерешительно ответил Пьетро. — Пожалуй, я мог бы спросить Глорию…
Миммо внизу притих, но ненадолго.
— Ладно, не важно в общем. Я подумаю, как бы еще это уладить. Я могу продать мотоцикл, конечно, за него много не получишь…
Пьетро уже не слушал.
Он размышлял, не пора ли рассказать Миммо историю про школу.
