– Медиум, – тонким голосом назвался Вивиорский.
– Так… – неопределенно согласился Кондратий. – Че, медиум, во фракции с утра? Коротко давай…
– Вице-спикер звонил опять Славе. Липкин спелся с Костомаровым. Лесин дерзит. Половина не пришла на пленарку. Савичеву надо вообще придушить…
– Все как всегда. Ясный хрен.
– Придушить? – спросил Певец.
– Не встревайте не в свое дело! – холодно попросил Вивиорский.
– Дениска! – Кондратий ударил певца по плечу. – Да это он шутит так. Кто ж депутата будет душить? Шуток не понимаешь, родной мой?
– Знал бы кто-нибудь, чем мы промышляем, – вдруг сказал певец задумчиво.
Зависла короткая тишина.
– А чем мы промышляем? – с аппаратной любезностью спросил Вивиорский.
Кондратий напряженно молчал.
– Кто-нибудь? Узнал? – Он открыл и оставил открытой пасть, мокрую, набитую зубьями, и согнулся, точно готовясь к прыжку. – Ты меня огорчил. Кто-нибудь – это… Это кто? Какашки тети Маруси под окном шестого этажа… Или парни? Вова герычем торговал в 92-м, Слава нарик конченый, Боря детей расчленял, трахал и убивал, видео есть…
– Какой Боря? – тупо спросил Певец. – Борис Николаевич Ельцин?
Кондратий опешил. И тут же взорвался адским хохотом. Он обхватил лицо руками. Он хохотал, захлебывался, сквозь пальцы заструилась пена, он рычал, хохоча… Укусил себя за палец.
– Сука! Больно! Сука! Не могу! Витя, дай ему в ухо! Сука! Насмешил! А?
– Другой Боря, – не меняя мрачно-отстраненного выражения лица, сквозь рев начальника заметил Вивиорский. – Живой пока.
Услышав это замечание, Кондратий взорвался новым раскатом хохота, он сместил руки к седой шевелюре, вцепился себе в волосы, лицо его покраснело. Оно плясало, как мешок со смехом, дребезжащий, красно-праздничный…
– Ладно, – внезапно Кондратий перестал, огладил седую прическу и в секунду вернул себе спокойный оттенок одутловатого лица. – Поколдуем? А то у меня еще Совбез в шесть.
Соловей взял листок с фамилиями и положил рядом на кожаный подлокотник.
Вивиорский проворно встал из глубокого кресла, наклонился к кейсу, стоявшему тут же, отомкнул замок и принялся вынимать и класть на стол все нужное.
Блюдо с черными знаками – точкой ровно посредине и стрелкой от точки.
– Фарфор? – придирчиво осведомился Кондратий, схватив блюдце и вертя. Поднес ко рту и звякнул зубами о краешек.
– Как положено, – усмехнулся Вивиорский, вытащил трубкой скатанный лист ватмана. Расстелил на столике. На ватмане был черный круг. Мошкарой по кругу черным цветом роились буковки и циферки.
Кондратий сунул блюдце в руку Вивиорскому и поежился:
– На. Клади сам. Мудрец на мою голову… Грех делаем.
Вивиорский с бдительностью медицинского работника вложил блюдце в нарисованный кружок. Вскочил, стремительно подлетел к включателю, убавил свет, вернулся на место. Трое сидели молча, утопая в креслах.
– Поехали, что ли… – мутно прорычал Кондратий. – А то у меня… в шесть…
Кондратий решительно тряхнул большой головой и положил две тяжелые пятерни на край блюдца. Потом съехал кистями чуть назад, оставив на блюдце задубевшие концы пальцев. Певец мелодично уронил свои пухлые пальчики с розовыми лодочками ногтей.
– Маникюр, педикюр… – невнятно проурчал Кондратий.
Положил пальцы Вивиорский, длинные, смуглые.
– Худые, прям глисты, – сонно оценил Кондратий. – Ты че, Витя?
– Молчим, – нейтральным голосом опытного хирурга оборвал Вивиорский и крепко закрыл глаза. Кондратий обрушил веки. Певец веки смежил.
Замолчали. Молчали минуту. Молчали две минуты. Еще молчали.
Внезапно заговорил Вивиорский, гортанным высоким голосом. Голосом плаксы. Голосом, полным несчастий:
Грешники мы, грешники,
Разорив скворечники,
Скворцов порубив,
Их кровку попив,
Их украв у дубрав
И их жизни украв,
Просим тебя, скворушка,
Скажи вору в ушко,
Коль свернулась кровушка,
Коль остыла тушка,
Каково тебе?
Каково тебе?
Каково тебе?
Кондратий сонно гудел:
– Каково тебе?
Вивиорский плаксиво твердил:
– Каково тебе?
Соловей сказал скороговоркой:
– Каково тебе? – Открыл глаза, скосился на лист на подлокотнике и выразительно прочитал: – Мирзоев Тимур! – Ии снова закрыл глаза.
– Мирзоев Тимур! – повторил Вивиорский с надгробным пафосом.
– Мэмэ… Тэмэ… – прогудел Кондратий.
Вдруг блюдце под их пальцами заплясало, и голосок, тонюсенький, писклявый, мышиный, вывел:
– Не знаю… Не знаю… Не знаю…
Этот голосок шел из блюдца, из его фарфора, как будто само блюдце ожило и заговорило.
– Попов Егор! – прочитал Певец и зашторил глаза.
– Попов Егор!
– Попэ… Егэ…
Блюдце приподнялось вместе с их пальцами, наученные опытом, они пальцев не сняли, и все тот же лукавый, мелкий писк вывел весело:
– Не убий!
Блюдце звонко опустилось. Они замерли. Певец спохватился, разлепил веки, имя расплывалось, вгляделся, и непослушным языком он назвал, проваливаясь в отрадную темень:
– Андреева Валерия!
– Андреева Валерия! – пугливо негромко поддержал, хлюпая горлом, Вивиорский.
– Анээ… Валээ… – прорычал Кондратий.
Блюдце стало плясать, влево-вправо, вверх, замерло, вверх, замерло, влево-вправо, подскочило вверх, застыло. Пискнуло:
– Никак.
Они сидели в уютной прострации. Стало вонять, как если бы кто-то выпустил газы. Соловей выпал из магической неги, шмыгнул носом, открыл оба глаза, повернул голову вбок и прочитал, думая больше о запахе, чем об остальном:
– Соколова Ольга! – И недовольно закрыл глаза.
– Соколова Ольга! – смущенно сказал Вивиорский.
– Сок… Оля… – нагло подхватил Кондратий.
Блюдце крутанулось с жуткой скоростью. Они пытались оторвать пальцы. Не могли. Пальцы были словно примагниченные. Пальцы жгло. Они не могли открыть глаза. Потом их тела тряхнуло. И отпустило… Они отдернули пальцы. На автомате открыли глаза. Над столиком рассеивался сиреневатый дымок. Девчоночий голос спортивно крикнул, удаляясь:
– Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Через десять минут в другом, парадном кабинете выпили по бокалу шампанского.
– За нас с вами и за х… с ними! – зычно прорычал Кондратий.
– С ними? – встрепенулся Соловей.
– С ними, с призраками… Играем. Любопытствуем. Слушаем ересь всякую. И тянет, тянет, как наркотик. А зачем? С огнем играем, парни. В следующий раз еще пришибет током этим поганым. Сука, бля, на Совбез успеть надо.
– Током, думаете? – спросил Певец.
– Ну а чем? Законы физики, епта. Еще не изученные. Знаешь за сколько нам схему этого вызова торганули? За сенаторское место. Они схему – мы им место.
– А продал кто? – переспросил Ппевец. – Вы так мне никогда и не сказали.
– Сказать? Да секрет небольшой. Ангарские, кстати, ребята, наши. Говорю тебе, как сыну, Дениска. Бывший мэр Ангарска торганул. Он по этой схеме всех, кого замочил, вызывал… И базланил с привидениями. Ха-ха! Помнишь, Витя, как мы схему получали? Молчишь? Правильно. Отмокай.
Вивиорский молчал, он стоял у окна, пепельно-серый, и мелкими глотками цедил шампанское. Сквозь жалюзи ему был виден бессмысленный город.
– За счастливость! – Кондратий поднял бокал.
Ночью Степан Неверов скачал в инете новый хит Дениса Соловья. Денис заиграл в наушниках. Оперным голосом он пел в отвратительно разбитном ритме:
Я тебя люблю,
То есть ай лав ю,
Я тебя ловлю
И в себя волью…
– Странно, – произнес Степа вслух.
Соорудил файл и в нем набарабанил стих, сам не понимая, о чем:
Соловей, соловей,
Не разбойник ли ты?
Эй, в себя ты не лей
Чью-то кровь и мечты!
Льется в глотку счастливость —
Чтобы зубы росли…
И в тебя она влилась,
Оторвав от земли.
И звучит – что есть силы,
Все быстрей и быстрей
Над оскалом могилы
Соловьиная трель…
Потом в том же файле он принялся писать про посещение организации «Птенцы Счастливости». Правда, в молодежной газете «Реакция» его текст так и не вышел.
С белым голубем они встретились сразу после Нового года.
Читатель знает, кто такой белый голубь?
Знает читатель, что голубя со Степой роднило?
Они сидели у того дома на Малой Бронной за столом, застеленным полосатой клеенкой. На окне серебрились морозные узоры, точно таинственные шифры. Хозяин заботливо протер клеенку влажной тряпочкой, стряхнул крошки в ладонь, и ссыпал в миску.
– Для голубей, – объяснил Ярик и пожаловался: – После праздников башка трещит.
– Та же байда.
– Значит, по сочку? Я себе зарок дал: неделю не пью.
– Идет.
– Ну, как дела?
– Лучше всех!
– Это правильно. – Ярослав налил Степану полную чашку яблочного сока из светло-зеленого пакета с темной надписью «Добрый». – Ты парень будь здоров! Работаешь как проклятый.
